Шумен

– Нет.

– Ну, пожал…

– Да не стану я носиться по всему городу с твоими дурацкими головами!

Толстяк шмыгнул носом и остановился.

– Почему же дурацкими? Нормальная заморочка, – он оглянулся на приклеенный плакат, вытирая потные ладони о штанины. – Слушай, мне действительно позарез нужно… ладно, я тебя понял, – и назвал сумму.

– Нет.

Тот добавил.

– Все равно нет, – сказал Макс.

Батут подумал и добавил еще.

Макс открыл рот, чтобы послать великого воротилу шоу-бизнеса дальше Камчатки, а самому отправиться домой… но вовремя вспомнил о своих финансовых затруднениях. Поэтому уточнил сумму.

Батут закатил глаза и добавил еще немного, заявив, что это предел его возможностей, уважения к себе, всяческого здравого смысла и даже самых верхних показателей на торгах Лондонской биржи, – и за большее он сам согласен лазить по городу хоть до следующего утра.

Удобный случай пополнить опустевшую казну сам, казалось, шел Максу в руки, хотя насчет верхних пределов Батут явно переборщил, да и роль расклейщика ему нисколько не улыбалась. Однако, подумав еще секунду, он согласился.

– Рассчитаемся на концерте, – подытожил Батут.

Когда Макс отмахнулся и сделал вид, будто уходит, он опять как-то сразу погрустнел и с тяжелым вздохом полез в карман за деньгами. Затем передал Максу рулон с афишами, банку клея и снабдил всяческими ЦУ, представлявшими несомненную ценность для дебила.

«Боже, ну и вляпался же я», – думал Макс, глядя, как Батут заскакивает в двери отбывающего трамвая и машет ему рукой на прощание.

Обгоняя солнце

Единственной проблемой в действительности оказалась жара. Около полудня, когда Макс встретился с Батутом и заключил сделку века, невидимая доменная печь только начинала разогреваться, однако к трем часам задышала на полную мощь. Поэтому, наследив лишь в ортодоксальных местах, Макс решил пренебречь львовской периферией и поехал домой – новая футболка вымокла насквозь, а синий текст КОНЦЕРТ СОСТОИТСЯ последние четверть часа явно тяготел к каббалистическим пермутациям. Шесть афиш из оставшихся восьми Макс отправил в ближайший мусорник.

До-ре-ми-до-ре-до, ребята.

Одну афишу Макс решил оставить себе на память, другую – повесить рядом с домом, где жил, – больше из желания развлечься, чем ради очистки совести. Подходящее местечко определилось еще по дороге – на детской площадке под его балконом на втором этаже, откуда он сможет наблюдать за реакцией народа, выходя внести свою лепту в загрязнение атмосферы. Любопытно, были ли уже в курсе чуваки из «Драглайн-2», какой плакат для них сварганил Батут? Хе-хе…

Впрочем, из-за жары Макс едва не отказался от своего намерения. Настоящее пекло – казалось, солнце нарочно гонится за ним по пятам, поливая мегаретгенами термоядерного кошмара.

Выйдя из раскаленного троллейбуса, Макс купил в ближайшем магазине литровую бутылку минеральной воды, несмотря на то, что до дома оставалось пройти не более сотни шагов, и выпил ее одним залпом. Полегчало. Затем пошагал, блаженно отрыгивая, к дому, обходя его с фронтальной стороны, где располагалась детская площадка, – вернее, то, что претендовало на это название: пара скрипучих, как пружинная кровать старой проститутки, качелей, песочница да скособочившаяся горка, помнящая сотни маленьких задниц нынешних родителей.

Руки Макса были липкими от пота и дурацкого канцелярского клея, которым его снабдил Батут, из-за чего пришлось изрядно повозиться, чтобы распрямить и намазать углы афиши. Двое детей лет шести, игравших в какую-то только им понятную игру, бросили свое занятие и подбежали к Максу, взирая с открытыми ртами на четыре патлатые головы, когда афиша наконец заняла место на фонарном столбе, слегка обогнув его прямые углы по обеим сторонам. Выглядело, по разумению Макса, не так чтобы очень, но сносно.

– Дядя, а кто это с ними сделал? – спросил один из мальчишек, завороженно разглядывая головы. Несмотря на июльскую жару, он сопливил и говорил в нос.

Макс сперва не понял, а затем ухмыльнулся:

– Один ужасный шоумен по имени Батут.

– Я так и думал, – со знанием дела кивнул другой мальчишка. – Шумен…

Завинтив колпачок на банке с клеем и собравшись было уходить, Макс заметил, что одна сторона афиши обвисла, хотя клей на жаре схватывался довольно быстро. Что-то под плакатом, в самой середине, образовывало небольшую выпуклость, дававшую натяжение. Макс отвел отклеившуюся сторону афиши и увидел чье-то объявление, которое не заметил раньше, будучи целиком занят борьбой липких пальцев с бумагой. Объявление наверняка успело здесь провисеть не меньше месяца, поскольку отдавало явной желтизной и стремилось скрутиться в трубочку по бокам, видимо, не раз побывав под дождем; если Максу не изменяла память, последний раз капало с неба не меньше трех недель назад. Он сорвал объявление (скорее даже оно само прилипло к пальцам – похоже, еще немного и его попросту унес бы легкий порыв ветра), попытался стряхнуть, однако выяснилось, что куда проще сунуть его в карман джинсов, дабы отделаться от него без помощи другой руки, в которой Макс держал идиотскую банку с клеем и уже изрядно помятую последнюю афишу. Бумага, комкаясь, хрустнула в кармане, как древний пергамент времен Хеопса, и затихла.

Афиша благодаря подсохшему клею вновь обвила столб крепкими объятиями жены Потифара, и Макс быстро направился домой, мечтая о холодном душе.

Едва ли обратив внимание на его уход, двое мальчишек с задранными вверх головами остались перед афишей.

– Шумен… – повторил сопливый, и они многозначительно переглянулись.

Когда приходится кое-что принимать

Освежившись в душе, Макс отправился в кухню и открыл дверцу огромного, двухметровой высоты холодильника фирмы “Whirlpool” с намерением что-нибудь перекусить, а заодно оценить ущерб, нанесенный припасам. Перед отъездом старики забили холодильник до отказа, да и сам Макс пару раз делал кое-какие покупки, однако сейчас картина выглядела малоутешительно. Получалось, что оставшихся у него денег, даже учитывая сегодняшний случайный заработок, едва хватало протянуть до приезда родителей. Итак, на ближайшие две недели ему обеспечена строгая диета на простой и здоровой пище.

Что ж, отлично, он как-нибудь это переживет. По крайней мере, период свободы, который он получил, того стоил. Ну, во всяком случае, первые несколько дней.

Дальше пошло уже не так гладко. К примеру, бардак в квартире, который Макс сам же и учинил, начал его порядком доставать, притом внезапно, чего он раньше никогда за собой не замечал. А вчера умудрился поссориться с Леной – впервые за целый год, что они встречались. Это произошло из-за того, что Макс отменил их давние планы сходить на премьеру Виктюка в Оперном театре, которая должна была состояться в следующее воскресенье. Сыпал, помнится, самыми несуразными отговорками, а под конец прямо заявил, что не желает лицезреть, как по сцене носится кучка этих долбаных гомиков и вставляет друг дружке по очереди. Кажется, именно эта фраза и сделала их ссору неизбежной. А что ему еще оставалось делать? После того как он с удивлением подсчитал оставшиеся гроши и… сдал билеты. Благо еще не дошло, чтобы Лена предложила отправиться в театр с какой-нибудь подружкой вместо него.

«Тебе предстоит настоящий жизненный экзамен», – вспомнил Макс слова отца перед их прощанием в дверях и усмехнулся: сдавать экзамены без подготовки дело непростое, особенно жизненные. Старики могли бы это и учесть. Заключительный экзамен для вступления в «политех» он сдал всего за неделю до их отъезда, – но и тут не обошлось без помощи отцовской десницы.

Собравшись сварить пачку пельменей, Макс обнаружил, что на полках не осталось ни одной чистой кастрюли, равно как и ни единой вымытой тарелки, – последние три дня он ополаскивал под краном одну и ту же, когда хотел поесть, а его кружка с надписью МНЕ ЛЮБИМОМУ от чайной заварки и кофе буквально изменила изначальный цвет слоновой кости на темно-коричневый внутри и желто-потёчный снаружи, как впавший в маразм медлительный хамелеон.