Страница 73 из 77
Второй залп «Пицунд» достиг целей через пять секунд после первого. Видимо, сыграло свою роль ошеломление: имперцам удалось сбить только одну ракету…
Настало время пушек.
Каждый эсминец был вооружен курсовой стомиллиметровкой и турельной двадцатимиллиметровой спаркой для защиты задней полусферы – и то, и другое, разумеется, ХДП. Снаряды курсовой пушки имели полый сердечник из обедненного урана с полукилограммовым зарядом дейтерида лития внутри. При нормальном попадании – со скоростью сто двадцать километров в секунду – снаряд углублялся в броню, там в результате кинетического разогрева происходило воспламенение заряда – и взрыв мощностью в десять–пятнадцать килотонн: в зависимости от угла попадания. Но для наведения пушки на цели следовало включить двигатели – да и вообще сблизиться с врагом, чтобы не тратить зря дорогущие, – будто набитые бриллиантами, неуправляемые снаряды. А включить двигатели – значит обнаружить себя. Значит, все торпеды – твои. И если локатор командного центра не врет, уже около тысячи этих маленьких тварей медленно ползут впереди имперского строя, готовые броситься на первый же заработавший гравиген, как стая собак на зайца.
Ну, что же. Получите и распишитесь…
Торпеда «Кальмар» была усовершенствованным вариантом старого «Зубила»; главное, что её отличало от предшественницы, это полноценный автопилот, способный к квазиразумному нестандартному маневрированию, и гравиген, сравнимый по напряженности поля с двигательной установкой имперского линкора. Понятно, что форсажная мощность развивалась на считанные секунды – но сейчас этого не требовалось, и два «Кальмара», отделившиеся от «Михаила», пошли медленно, почти вальяжно, развернулись вдоль фронта кораблей, сошлись и разошлись… Костя видел на дисплее, как в равномерной зеленой сети вражеских торпед обозначились два сгущения, два сначала туманных, а потом очень плотных пятна, они ползли вслед за красными точками «Кальмаров», вытягивались, сжимались, выбрасывали ложноножки… Зеленые цифры в углу дисплея стремительно росли – нащупав хоть какого-то врага, имперцы уже не намерены были его выпускать. Наверное, торпеды, преследующие «Кальмаров», сошлись уже так плотно, что атаковали друг друга, взрываясь одна за другой (россыпь стремительных искр), но на смену каждой взорвавшейся прилетало три новых, экран был весь зеленый, «Кальмары» по очереди оказались в кольце, выскочили, но не надолго – оказавшись безнадежно зажатым, подорвался один, и в гравитационном «бублике» исчезли почти все, кто его преследовал, – второй как бы сделал попытку оторваться, уйти в сторону Земли, заметался, стянул на себя ещё пару сотен торпед – и тоже погиб.
Точно в этот момент эсминцы рванулись вперед, на максимальном ускорении прошли редкую сеть оставшихся на прежнем курсе торпед (те несколько десятков, что неосторожно повернули вслед кораблям, попали под огонь кормовых установок и разлетелись в пыль) – и атаковали второй эшелон имперцев. Очевидно, это были десантные корабли: огромные, как линкоры, они все же не имели той сокрушительной огневой мощи…
Сближение заняло семь секунд. Собственно бой – три с десятыми. За это время пушка «Гавриила» выпустила двадцать два снаряда. Примерно столько же – пушки остальных эсминцев, за исключением «Самуила»; сигнал с него прервался, и там, где был корабль, локатор командного центра засек только облако ионизированного газа. Вряд ли это было попаданием – скорее снаряд взорвался в стволе.
Дисплей перед Костей переключился на панораму задней полусферы. Оранжевыми точками сияли попадания. Еще шестьдесят один имперский корабль превратился в раскаленный радиоактивный лом…
Радости не было.
И злости не было. И азарта.
Ребята его полка были отомщены. И, наверное, отомщены погибшие вчера пацаны. И ещё многие.
И это абсолютно ничего не меняло. «Гавриил» развернулся. Он опять был далеко от имперцев, они не видели ни его, ни другие эсминцы.
– Продолжаем, – скомандовал Костя в микрофон. Операторы – и компьютеры – командного центра быстро раздали сектора атак, назначили цели…
Костя повернул голову и встретился взглядом с Лепихом, вторым пилотом. В глазах у того была тоска.
– Продолжаем, – упрямо повторил Костя.
Виту спасало только одно – в критической ситуации она автоматом переходила на командный, без тени сомнений голос и развешивала поручения без разбора возрастов и статусов. В результате: Абалмасов, так и не надевший спросонок протез, в хвост и в гриву гонял обоих телохранителей, налаживая быт и комфорт своего недостроенного Ковчега; Ким и девочка Ксюха споро готовили жратву на всю ораву (любой вуз ей из Мартына вышибу, то и дело повторяла про себя Вита); Кот и его напарник, свернувшись клубком, лечили сразу трех пациентов; вторая пара котов на своем кораблике патрулировала окрестности; Кеша стерег внезапно перевоспитавшуюся телепатку и попутно пытался освоить собачий язык, тихонько перерыкиваясь с абалмасовским Лахудром; а Маша почти слабоумно тетешкалась с крохотными полумарцалочками так, словно мечтой всей её нескладной подпольной жизни это и было – агукать, гугукать, умильно улыбаться, щекотать животики и менять пеленки.
Уф-ф-ф-ф-ф…
Вита всего на несколько мгновений прикрыла глаза, а когда открыла – оказалось, что младенцы спят, представители человечества под хорошую закусь уже ополовинили бутылку какой-то жуткой самодельной бурды, а представители иных рас, включая косматого черного Лахудра, собрались вокруг неё кружком и чего-то ждут.
«Пора нырять», – поняла Вита.
– Да-да, все правильно, – сказал Адам Годзилле, пожатие руки было твердым, а голос уверенным, – вы молодцы, ни малейших претензий…
Реальность плыла, как вода в плоском ручье с темным дном. Вода, в которую подливали то молоко, то кровь, то чернила.
Странно кренясь, по коридору сквозь эту воду шел солдатик-санитар в белом халате с грубо заштопанной дырой на груди и в черных больничных тапочках на босу ногу. Господин полковник, господин полковник!.. Адам вдруг понял, что зовут его.
– Слушаю.
– Вам записка, велено…
«Там каждой твари по паре, а я – одна…»
– А на словах?
– Ничего…
Адам перевернул бумажку, посмотрел на просвет. Потом вдруг дошло.
– Едем дальше, – сказал он Коле.
– Видим мост, – подхватил тот. – На мосту ворона сохнет…
– Ворона, – задумчиво сказал Адам. – Да, по крайней мере одна ворона тут определенно есть…
– Ты, что ли?
Адам сокрушенно кивнул.
Римма вздохнула и открыла глаза, покрасневшие и мутные от боли, но совершенно осмысленные, прекрасные, пушистые, бездонные глаза, в которые Геловани тут же провалился весь целиком.
– Боже мой, – сказала она, – опять война…
Доктор вопросительно взглянул на Геловани, и он перевел. Доктор с важным видом кивнул.
– Меня зовут Данте, – сказал Геловани. – А это док Майе. Он вам помогает.
– Спасибо, – выдохнула Римма. Было видно, что говорить ей больно. – Где мы сейчас?
– Над Карелией, – сказал Геловани. – Сядем в Питере.
– В Ленинграде? Никогда не была… – И Римма снова закрыла глаза.
– Откуда же вы? – спросил Геловани.
– Из Фрунзе.
– Фрунзе, Фрунзе… – пробормотал Геловани, вспоминая. – Это Дальний Восток?
– Да нет же. Киргизия.
– Бог ты мой, – сказал Геловани. – Это с какого же года вы… там? – Он показал в небо.
– С шестьдесят шестого. – И Римма снова приоткрыла глаза. – А какой сейчас?
– Две тысячи четырнадцатый…
– Ух ты. Как летит время… Скажите, эти фашисты, которые в нас стреляли, – это марцалы?
– Наверное, – кивнул Геловани.
– Я так почему-то и подумала… Они напали на Землю?
– Уже не знаю, – сказал Геловани. – Раньше я думал, что они пришли нам на выручку…
– Они очень плохие, – сказала Римма. – Презрительные, высокомерные…
Она снова закрыла глаза и тяжело вздохнула.