Транквилиум

– Да, – сказал Сайрус. – Единственно, о чем прошу: позаботьтесь о жене и сыне. Они сейчас в Порт-Элизабете.

– Не сразу – и поначалу очень осторожно, – сказал президент. – За ними могут наблюдать, и… вы понимаете. Это будет улика. И против меня, и против вас.

– Организуйте наследство, – скривил губы Сайрус. – Или выигрыш в лотерею.

– Нет. Они не будут нуждаться, это я обещаю. Но и выделяться как-то – тоже не будут. По крайней мере, два-три года.

Сайрус подумал.

– Правильно, – сказал он. – Пусть так и будет…

Так и вышло. Невозможно долго держаться вдвоем против эскадры. Тем более – без баз, снабжая себя лишь тем, что удалось захватить. Бей и беги… Наконец, их прижали к Долгому Носу. «Ланселот» прорвался и ушел, а «Персиваль» потерял обе трубы, хода уже не было, потом взорвался второй котел… Мало кто уцелел в отсеках: из четырехсот сорока матросов и офицеров из воды было поднято сто девяносто два. Не все дожили даже до берега…

Письма писать было нельзя, получать – тоже. Газеты приносили раз в месяц, вперемешку. Сайрус по-русски говорил сносно, а вот читать – пришлось выучиться здесь. В газетах были только местные новости и внутренняя политика. Чувствовалось, что республиканцы уже поделились на правых и неправых и готовы всерьез начать выяснять, кто сильнее. Призраки острова Браво уже не пугали их так, как год назад.

Это смешило, но, конечно, не радовало.

– Кому могло понадобиться это похищение? – Парвис носился по кабинету, как тигр по клетке. – Думаешь, заманивают в ловушку?

– Это несомненно, – сказал Турунтаев. – Вопрос: кто?

– И кто же?

– Ариманиты – да. Должно быть, с ними за компанию – «Меч Свободы». И может, кто-то еще, кого мы плохо знаем…

– Почему ты думаешь, что не ариманиты соло?

– А им не нужен был бы Глеб. Они бы активизировали мальчишку – и все дела.

– Н-не уверен… Правду сказать, все эти потусторонние дела выше моего понимания, но… Глеба они боятся. И в то же время хотят им управлять. Так? Оставить его вдалеке и в то же время обратить против себя – помнишь, был такой Самсон? И такой Иконников?

– Не знаю. Спишем на мое чутье. Значит, я еду?

– Да. Только постарайся – без шума и пыли. Глеба слушайся. Но и сам мозгом дави.

– Понял.

– Следует отвечать: «Понял, не дурак».

– Так точно, ваше высокопревосходительство…

2

«Единорог» при умеренном ветре галфвинд выжимал до сорока узлов и был, пожалуй, самым быстрым парусным судном Транквилиума. Семь его корпусов, чрезвычайно узких и длинных, располагались в два яруса: три нижних были полностью погружены под воду, четыре верхних – лишь касались днищами волн. На полном ходу он не оставлял за собой ни клочка пены и не поднимал буруна. «Единорог» не имел машины для хода, а только легкую и слабосильную – для маневрирования в портах. Три наклонные мачты несли косые паруса в без малого четыре тысячи квадратных аршин. На корме корабля имелись две двадцатитрубные ракетные башни, на бортах и носу – скорострельные длинноствольные двухдюймовые пушки числом пять. Он мог догнать любого посильного противника – и легко уйти от того, кто ему не по зубам.

Платить за скорость и высокую автономность приходилось исключительной теснотой жилых помещений: на трех матросов приходилась одна койка (спали посменно); офицеры не имели кают в привычном смысле этого слова и обходились чем-то вроде антресолей, расположенных вдоль узкого коридора. Поэтому в кают-компании размером примерно с вагон-ресторан всегда было людно – равно как и на соединенных артиллерийских площадках на баке, именуемых в обиходе «плац-парадом».

Глеб разделил каюту с капитаном, для свиты освободили канатный ящик в левом верхнем корпусе. Четыре койки там сумели подвесить, а Завитулько, как самый крупный, нашел себе место в спасательном боте. На это грубейшее нарушение устава капитан посмотрел сквозь пальцы.

Острые, как ножи, стальные пилоны нижних, погруженных корпусов рассекали воду так быстро, что та не успевала вскрикнуть.

Никогда раньше к ним не заходили настолько часто разные люди – знакомые, полузнакомые… Все считали необходимым поддержать, сказать несколько слов утешения – а Светлана с трудом сдерживалась, чтобы не начать кричать. Впрочем, умом она понимала: если все исчезнут, будет не лучше. Будет хуже.

Так – отвлекаешься…

Почему-то все заранее были уверены, что царь, конечно, не приедет – а значит, рассчитывать можно только на полицию, на сыщиков, на специальных шпионов…

Телеграмму: «Жди очень скоро. Глеб.» – она получила утром тридцать первого мая. А вечером принесли второе письмо.

«Милая леди, мы рады, что вы исполнили наши первые требования. Мальчик жив и здоров, питается, читает книги. Он удивительно развит для своих лет.»

– Откуда они знают? – шептала Светлана. – Они здесь, они рядом, они следят за нами?..

Олив смотрела на нее, как собака – не умея сказать.

Какой сон, ночами она не спала, заставляла себя лежать, иногда проваливалась, забывалась: стрелки часов на стене перескакивали внезапно вперед, или синел воздух в комнате. Но сейчас – и лечь она не смогла. Душно… Постояла, раздетая, у окна, потом вдруг – натянула бриджи, сапожки, накинула, не застегивая, старый зеленый замшевый камзольчик. Не стала выходить в дверь, тревожить Олив, а просто прыгнула через окно.

Городская прохлада не остужала.

Быстро, будто торопясь куда-то – пошла, потом побежала. Вверх, поворот, еще вверх. Круглая площадка, расширение дороги: будто бы конец пути, но только будто бы. Хорошо убитая тропа, вереск справа и слева – вверх! Тропа сереет в свете звезд, вереск непрогляден. В груди раскаленный песок. Куда, зачем?.. Ноги знают сами.

Круто вверх, круто, с камня на камень…

Гора Ворона, плоская – срез ножом – вершина, искривленные ветрами сосны. И – все внизу, все ниже, все…

Задыхаясь, упала на колени, села. Легла. Хвоя и шишки – все равно. Все силы вышли. Сердце даже не билось – ревело. Сейчас взорвется, и все… Повернулась не бок, подтянула колени к груди – стало легче. Так и лежала, долго-долго, будто плыла. Очнулась – и не сразу поняла, где находится. Черная призрачная вода, звезды со всех сторон…

Она встала – с трудом. Ноги дрожали. Камзольчик промок, она сбросила его легко – а потом разулась и выбралась из бриджей. Ветерок тянул в спину, холодил. Но она упрямо стояла, нагая, подняв руки, закинув голову – будто что-то черпала из темноты неба.

…Потом она медленно и неуверенно спускалась вниз. Наверное, что-то произошло с нею – но что именно, Светлана не могла понять. Город слабо светился местами. Гораздо слабее, чем море там, где оно в своем беге встречало препятствия. Сиреневым или голубым пульсирующим светом оторочены были затопленные дома. Загоралась и гасла полоса прибоя. Загоралась и гасла…

А вот – темный – дом, отнятый родственниками Сайруса. Никогда она не обращалась к ним, даже в самые страшные дни, когда буквально нечего было есть ни ей, ни Билли, когда Олив уходила из дому и возвращалась с пригоршней мятых бумажек, и молчала, а Светлана делала вид, что не знает, где и как она добыла эти деньги. Потом откуда-то принесся полковник и выручил, а потом назначили какую-то странную пенсию… И они не навестили ее сейчас, когда, похоже, весь город побывал в ее доме, выражая поддержку… ах, да только чем?

Почему об этом подумала?

Почему я об этом подумала?!

Она даже остановилась.

Паранойя…

Но она уже была уверена полностью, безрассудно, что Билли прячут именно там. В их старом доме. Ничто – никакие доводы разума – не могли сдвинуть ее с этой диковатой мысли…

Она остановилась перед воротами, а потом медленно пошла вдоль ограды. Дальше есть переулок, через который заезжают в заднюю калитку: привозят уголь, провизию, воду…

…А настолько ли это дикая мысль, как кажется? Если муженек Констанс был кейджибером, то – почему не сама Констанс? И еще: она с самого начала знала, кто такой Глеб, и почти своими руками уложила меня в его постель. Я думала потом, что она затеяла это, чтобы получить одновременно и ребенка, и повод для развода – но вот война помешала, да и Сайрус повел себя твердо. А на самом деле, получается…