Транквилиум

Думаете, самые сильные – самые свободные?

А каково ему было, когда он жег Содом и Гоморру?..

Где-то совсем в других мирах то, что осталось от профессора Иконникова – его засыпающее, размытое во времени Я, – вдруг встрепенулось и в последний раз попыталось взбунтоваться, высвободиться из-под завалов теплого розоватого студня, который мерно вздрагивал в такт далеким тревожащим, но совершенно необязательным ударам. Он внутренне потянулся к своей руке – черной, бугристой, каменно вцепившейся в голубую вязкую землю. Он видел, как вздулись вены…

Наверное, так делает последний гребок тонущий: видя далеко над собой изнанку волн, слыша вой воды в ушах и пение… потом все исчезает.

Теплые ласковые розовые волны плена или смерти прокатывались через него, шепча непонятное.

В немыслимой дали, на дне глубокой воронки, лопнул еще один пузырек. И – все.

Адлерберг заканчивал бритье, когда вдруг это случилось. В зеркальце он увидел себя – но чьими-то чужими глазами. Рука замерла. Опустилась. Он еще смог стереть остающуюся пену, потом опять поднял зеркальце на уровень глаз. Посмотрел без страха, зная наперед, что именно увидит. Портупея с кобурой висела на спинке стула. Он вынул пистолет, передернул затвор, потом подержал оружие в руках – чтобы согрелось. Хотел выстрелить в висок, но побрезговал – и ткнул стволом напротив сердца…

– Глеб Борисович! Офицеры группы предлагают арестовать виновных в расправах над мирным населением…

Похоже было на фарс. Будто действительно – все держалось на одном человеке. Не стало его – и посыпалось, посыпалось…

– Этот вопрос к адмиралу. Я здесь не распоряжаюсь…

Неужели – все рассосалось? По известиям – да. А по ощущениям – едва ли не наоборот. Обширное темное пятно, вряд ли видимое другими, висело где-то рядом с солнцем… Глеб ждал плохих новостей.

Мировые линии все еще сходились где-то совсем рядом – и стонали от напряжения.

Неужели Альдо дошел? – кольнуло вдруг. Не может быть…

Впрочем, так или иначе – пришла пора возвращаться в башню.

Кирилл Асгатович, прочитав зашифрованную телеграмму, обхватил руками голову и сел на койку. Все было предельно ясно…

Все, кроме одного: на чью сторону встать?

(Все было страшно осложнено запутанным Положением о престолонаследии. Если княжествующая династия прерывалась, претендента избирали из представителей девяти виднейших родов. Палладийские форбидеры давно мечтали прийти к верховной власти непосредственно – а род Кугушевых имел бы при голосовании хорошие шансы. И сейчас, когда великая княгиня внезапно скончалась, а единственный прямой наследник находился в заложниках у бандитов, не имеющих ни жалости, ни закона – и не останавливающихся ни перед чем…)

– Глеб! – это был Турунтаев, встревоженный и потому еще более тощий, чем обычно. – Можно вас на два слова?

– Что-то случилось?

– Похоже, что да. Пока это слухи, но идентичные – от разных источников…

– Так.

– Будто бы великая княгиня то ли умерла, то ли при смерти…

Глеб не сдержался: ударил кулаком в ладонь.

– Спасибо, Женя. Кто знает?

– Пока только президент и я…

– Не говорите больше никому. Это начинается то, о чем вы мне толковали…

– Я тоже так подумал.

– Где наследник?

Турунтаев оглянулся, будто хотел увидеть наследника прямо сейчас, на пыльной пустынной улочке.

– Не знаю…

– Женя, найдите его – и хорошо спрячьте. Так, чтобы никто не знал…

Вновь закручивался горячечный бред…

Зеркало качнулось и пошло медленно, вздрагивая, как человек, разбуженный рано утром и отправленный куда-то по туману и холоду. Здесь – не следовало торопиться…

Олив вскочила стремительно. Звук трубы, прозрачный, как ледяной клинок, плыл высоко, направляясь на северо-запад. Она смотрела ему вслед, не в силах вспомнить, что он для нее – и задыхаясь от острой боли. Рыдание подступило к горлу…

На острове Волантир с земли поднимались полумертвецы, и мертвецы пытались шевельнуться. Их были несметные сотни, собравшиеся сюда со всего света…

Когда зеленое пламя стянуло зеркала, Глеб вынул из кармана револьверчик, подаренный еще мистером Бэдфордом, и выстрелил в тыльную часть зеркала-маятника: раз, другой, третий… Пули проделывали в нем огромные ровные дыры, быстро затягивающиеся – нет, все медленнее, все нервнее… Потом – толчком – ударило призрачное пламя, не опалившее, прошедшее насквозь… Еще выстрел – и вдруг внутренность канала раскрылась металлическим цветком, и не призрачное – живое, обжигающее, ревущее, багровое с завитками зеленого – рванулось оттуда в башню… Глеб успел упасть, прикрыться руками, подумать: все…

Жаровней с горящими углями его прижало к полу. Камни валились с неба – но, невесомые, толкали в спину и откатывались ватно…

Огненный шар пронесся над островом Волантир. Разом вспыхнули деревья, люди, лодки на море...

В селении Крепостец от ударов воздухом и от сотрясений почвы не осталось ни одного стекла в окнах, ни одного горшка на полках. Деревянные срубы устояли, а кирпичные печи в них расползлись, будто были слеплены из песка…

Землемерный отряд, размечающий участки по берегу левого рукава Эридана, был разметан страшнейшим взрывом на западе. Оставшиеся в живых рассказывали, что там, где курился далекий прыщик Трубинской сопки, полыхнуло ярче солнца – так, что недели, месяцы в глазах стояли лиловые пятна. Живые деревья почернели от этого огня, а сухие – вспыхнули факелами… Через час после того – стали с неба сыпаться черные камни, и многих побило этими камнями… Вода отхлынула в реке, потом пошла высоким валом.

Вареная рыба валялась по берегам…

Несколько месяцев, до зимы, по всему Загранью не выглядывало из-за низких туч солнце. В остальном мире закаты и восходы были багровы…

(Шесть лет спустя Глеб побывает на месте этого взрыва. Вокруг стомильной залитой водой воронки росла трава выше всадника. Странные, не виданные нигде более птицы кричали вечерами, и кто-то ревел вдали, огромный. Вода похожа была на нефть – а вернее, на ту воду, что наполняла пыльный мир. Пить ее было нельзя. Лошади страдали от жажды сильнее, чем люди, и экспедиция не стала долго задерживаться на этих темных берегах…)

– Я думаю, вы лучше, чем… кто-нибудь другой… поймете меня… – Глеб говорил с трудом: укол морфином (приглашен был доктор чужаков – просто потому, что был ближе всех прочих) туманил голову, обволакивал сладким туманом. Свитки с чужими письменами разворачивались на изнанке век, но этого никто не знал… Парвис слушал молча и внимательно. – Я только что… освободился… вместе с моим… миром. Но пройдет еще не один год… понимаете?.. когда образуется достаточная щель… это как огромные льдины…

– Это я понимаю, – сказал Парвис.

– Дело обстоит так… Управление… регулирование… жизни там, у вас… производится здесь… Вы это знаете… Женя все замечательно… изложил… доказал… Но есть же и обратная связь, критическая… Раздражая что-то здесь, вы гоните кровь там… успокаивая здесь, замедляете жизнь там… но до определенных… рубежей… Если толкать еще сильнее, там все пойдет вразнос – и вернется тройной отдачей… Если тормозить сильнее, там затихнет, замерзнет, начнет распадаться – и распад этот перекинется…

– Продолжайте, – сказал Парвис напряженно.

– Все на краю, на краю… еще движение… понимаете? Я сделал так, что люди… им перестало нашептывать небо… но это проявится не сразу. Надо помочь… Вы раскачивали Мерриленд – Америка только разгонялась от этого… Палладия оборонялась от вас, и Союз тормозился, тормозился… Понимаете?