Транквилиум

15

– Прежде всего, нужны высокие потолки, – сказал Глеб. – Намного выше, чем эти. Колокольня, театр…

– О чем ты говоришь, – сказала Светлана. – Какой тут театр? И церквушка крошечная, просто домик. Выше двух этажей – ни одного строения.

– Простите, леди, – вмешался Денни. – На горе есть башня гелиографа. Может быть…

– Как далеко? – жадно спросил Глеб.

– Около мили по тропе.

– Ты был там, внутри?

– Нет. Но…

– Денни! Туда и обратно. Посмотри, проверь: есть ли возможность подняться наверх? Нужно будет закрепить веревки. И – свободно ли пространство внутри? Представь себе, что нужно сделать очень большой маятник. Будет ли место, чтобы он качался? Понимаешь?

– Посмотреть, можно ли подвесить маятник – и будет ли он там качаться. Понял. Иду.

– А мы с вами, полковник, отправляемся в экспедицию за зеркалами. Давайте попробуем вычислить, где мы эти зеркала скорее всего найдем…

Светлана следила за происходящим с каким-то болезненным интересом. Словно подглядывала в замочную скважину. Ее не гнали, но и не объясняли ей ничего – равно она и не человек вовсе, а тихая собака. Билли забился в угол и оттуда смотрел на все серыми глазками. Светлана вдруг обратила внимание, что ставший уже обычным для него насморк внезапно прошел сам собой.

Конечно, она понимала, и понимала давно, что Глеб – не обычный человек. Что он знает и умеет многое такое, чего не способен объяснить сам. Нет слов в языке людей… И все равно: оказаться при его работе… Она внезапно оказалось почти непристойной, хотя ничего непристойного в обыденном смысле не содержала.

Не имело смысла даже пытаться разъяснить себе это свое восприятие… понимание…

– Хотю хлеб, – очень отчетливо сказал Билли.

Вомдейл оказался на нейтральной полосе: с севера и востока к нему приближались палладийские мобильные части, с юга – шла армия трудовиков. Перед нею, гарцуя, предъявляли себя и тут же исчезали казачьи разъезды.

Командующий наступающей меррилендской Четвертой армией генерал Торренс не признал нового президента и отказался подчиняться его приказам…

Тот истерический восторг, который охватил Адлерберга сразу после урагана, убившего Зацепина и многих других и уничтожившего всяческую надежду на возвращение (а у него и раньше были сомнения на этот счет: мы построим и проложим, а нас тут же в ров…), который вел его и тащил сквозь черно-кровавую мельтешню, не позволяя остановиться и оглядеться по сторонам – вдруг пошел на убыль, сменяясь страхом и чем-то еще, что приходит после страха. Он ощущал себя человеком, забравшимся на скалу, с которой он не знает, как слезть. Можно лишь продолжать карабкаться вверх в смутной надежде на чудо – при полном сознании, что чудес нет и не намечается.

Да и карабкаться было, пожалуй, некуда…

Городок, который они захватили, был небольшим, но необыкновенно красивым. Он раскинулся на узких террасах по берегам сливающихся здесь горных речек. Ночами шум текущей воды был хорошо слышен. Вымощенные дороги вели к побережью, вдоль одной из речек вглубь горного массива и к двум перевалам, на севере и на юге. Сам городок чем-то напоминал болгарские, разве что здесь не было таких цветников, а крыши крыты были не красной черепицей, а светло-серой, с зеленоватым отливом, плиткой. На горе, неподалеку от города, стояла похожая на маяк темная каменная башня. Адлерберг сначала подумал, что это остатки какого-то замка, но потом ему сказали, что до изобретения телеграфа там стояло гелиографическое зеркало.

Горожане вели себя тихо.

Конечно, оборонять даже маленький городок силами трехсот бойцов при двух танках почти без горючего и двенадцати БМД, броня которых, как выяснилось, не спасает от огня здешних пушек, можно только в кино. Тем более, что патронов осталось по полторы тысячи на ствол, а снарядов – по два неполных боекомплекта. Надежда была только на выходящую за всяческие рамки жестокость, на ошеломление противника и на его деморализацию. И Адлерберг, разослав главам государств свои телеграммы-ультиматумы, начал готовить первую акцию устрашения.

Вагон был переполнен, в коридоре стояли. Чтобы протиснуться в туалет, приходилось серьезно работать локтями. Воняло именно так, как и должно было вонять: давно не мытой возбужденной толпой.

Куда они все, в замешательстве думал Сайрус. На фронт? Вот эти рафинированные дезертиры? А если не на фронт, то куда?

Слава Богу, оборону купе боцман еще держал. Иначе…

Сайрус скрежетнул зубами. Сдерживаться становилось все сложнее и сложнее.

Вновь давали знать о себе глаза. Табачный дым, заполнявший коридор…

– Господа, никто не будет против, если я открою окно?

Против никто не был.

Погасили лампу, отодрали плотную штору, для верности прихваченную кривыми гвоздиками. Потом Сайрус ухватился за ручку окна, несильно дернул – и вывернул всю форточку с корнем. Молча выкинул ее наружу. За окном летели паровозные искры. Пахло скверным углем.

Двое суток в Порт-Блесседе были сплошным бредом. Сайрус нервно посмеивался, вспоминая все это… хотя правильнее бы было, наверное, оставаться злобно-серьезным или холодным и ироничным…

Уже не получалось.

Так или иначе, к концу вторых суток Сайрус неожиданно для себя стал экстраординарным представителем генерал-губернатора Острова, выполняющим специальное его задание, а именно: самолично изучить обстановку вокруг города Вомдейл и представить свои рекомендации. Полномочия Сайруса были огромны…

Вот только экстренного поезда ему не дали.

Потом, когда тащили на гору украденные зеркала и обрезанные на чердаках бельевые веревки – тащили, конечно, полковник и Дэнни, Глеб ковылял кое-как: повисал на костыле, обходил его мелкими шажками, перебрасывал вперед, втыкал, снова обходил, – он все не мог выбросить из головы услышанный разговор… ах, надо было вернуться, надо было выяснить все окончательно, теперь – будет мучить до самой смерти… то есть недолго…

Бросьте, бросьте. Никаких «недолго». Жить будем еще сто лет.

Бедная Светлана…

«Знаешь, я понял так, что этот, недотравленный – из наших.» – «Каких это наших?» – «Ну, из людей Турова, которые были тут.» – «Ничего себе. А мы его на танк прикрутили. Вот он поправится…» – «Кто же мог знать. Переодетый…» – «Да… Какая-то, Петя, херня из всего этого получается, мне не понятная. Как по-твоему: Адлер чокнутый или просто дурак?» – «По-моему, и то, и другое.» – «Вот и мне мерещится…» – «Плохо, что его зайчики поддержали.» – «То-то и оно. Есть у меня мнение, что надо когти рвать – а то запросто лапки надуем.» – «Это точно. Сколько нас осталось, а, Захир? Ведь меньше трети…» – «Какая треть, Петя? Если всех считать, что сюда вошли – полторы тысячи было! И что осталось?» – «Мне кажется, не всех побило…» – «Ясно, не всех. Горелик, например, со своими – чтоб я сдох! – ушли в камыш. Он же хитрый, Горелик, как лиса…»

Потом кто-то вошел, и разговор переключился на другое, чисто служебное.

Странно: силы не прибывали, но как-то и не убывали. Глеб был уверен, что его хватит на полтора шага из пыльного мира наружу и обратно. На самом деле им с полковником пришлось прыгать раз двенадцать… и – ничего. Жив – и еще ковыляю в гору…

Башня гелиографа и дом возле нее сложены были из грубо отесанного дикого камня. Странно, но пыли не земле почти не было – лишь тонкий местами слой там, где стояла бы вода после дождя. Если бы здесь были дожди… Почему-то очень хотелось посмотреть, как выглядит башня в реальном мире – но Глеб уверен был, что пришельцы в первую очередь именно здесь поставят свои посты, поэтому рисковать зря не стал.

Внутри башня, как и ожидалось, оказалась полой, перекрытия, если и были, давно обвалились. Куча серых лохмотьев валялась наискосок от входа, и зеленые медные гильзы катались по каменному полу. В стене были каменные выступы в две ладони шириной. Они образовывали винтовую лестницу, уходящую вверх, к продырявленной железной крыше. Свет втекал в высокие стрельчатые окна.