Мост Ватерлоо

Он поставил табурет на место и вышел. Утром его видели: совершенно спокойный, он обошел все участки, отдал несколько дельных распоряжений, потом вошел на мост, прошел по нему до самого конца – четыреста тридцать метров на тот момент, – долго стоял там, а потом прыгнул вниз. Армант, дежуривший в это утро с камерой возле моста, проследил объективом его падение до самого конца.

– Какая мелкая, себялюбивая сволочь! – негодовал господин Мархель, расхаживая по штабу; Петера он зачем-то притащил с собой. – Он что, не понимал, к чему это приведет? Как мы теперь будем снимать сцены с ним? А? Что молчишь? – обернулся он к генералу Айзенкопфу, который тоже расхаживал по штабу, но с меньшей скоростью и большей амплитудой, вместе они смотрелись как маятник стенных часов и маятник Фуко. – Может, переснять все это? А где исполнителя взять?

– Любого из моих – дарю, – сказал генерал.

– Типаж не тот, – сказал господин Мархель с досадой. – Не тот, не тот, не убеждай меня! – он выставил перед собой ладонь. – Хоть он и сволочью оказался, а вспомни – какое лицо, а? Какие жесты!

– А может, так и сделать – мол, сволочью оказался? – раздумчиво сказал генерал.

– Да что ты говоришь? – возмутился господин Мархель. – Как это может быть, чтобы человек, который замыслил великое дело, и вдруг – сволочь? Нет, Йо, ты не понимаешь… – Он забегал еще быстрее. – Ты ни черта не понимаешь. Тогда получается, что мост – это творение сволочи, а тогда – для чего он его замыслил и куда это смотрел генерал Айзенкопф? Что скажешь?

– А вот ты его сам и сыграй, – предложил генерал.

Господин Мархель задумался.

– А что, Йо, – сказал он медленно, – это, кажется, идея. Это надо обмозговать. Значит, так: у нас есть большая сцена представления проекта, у нас есть несколько сцен, где он на строительстве, и несколько, когда он за работой…

– Вы уже играете одну роль, – напомнил Петер.

– Вот и отлично, – сказал господин Мархель. – Выйдет так, что инженер сам вершит суд над изменниками.

– Вы в форме кавалергарда, – напомнил Петер.

– Да кто заметит! – начал было господин Мархель, но перебил сам себя: – Верно, майор. Кому надо, заметят. Суд уже не переснять – или переснять?

– Нет, – сказал Петер. – Вы там в одном кадре… с теми.

– Жаль, – сказал господин Мархель. – А тебе, майор, это урок: впредь снимай так, чтобы было легко монтировать. Так, это отпадает. Что делать?

– Слушай, – сказал генерал, – эта сцена прыжка – она у тебя есть?

– Есть, – сказал господин Мархель. – Издалека, правда.

– Тогда дело можно представить так, что его застрелил снайпер, – сказал генерал.

– Точно, Йо! – вскричал господин Мархель. – Ну ты и голова! И не подумаешь, что генерал!

– Стараемся, – сказал генерал, польщенный.

– Как сделать только, чтобы понятно было, что это снайпер?

Телеобъективом… или в титрах просто? А, майор? Что скажешь?

– Можно просто в титрах, – сказал Петер. – А вообще-то… Есть кадр, я его снимал со спины, и он как раз закашлялся и вот так наклонился и схватился за грудь…

– Точно! – воскликнул господин Мархель. – Это то, что надо! Блестяще. Ну майор, ну молодец, это ж надо же так, а? Какие у нас люди, Йо, да с такими людьми нам бояться нечего, такие за нами и в огонь, и в воду, и к черту в пекло…

Они смонтировали кадры, снятые Армантом, с тем, что неделей раньше снял Петер, и получилось именно так: инженер стоял на мосту, потом вдруг наклонился вперед, схватился за грудь, и дальше он уже летел вниз, в бездонную почти пропасть, и камера безжалостно прослеживала его полет.

– Теперь надо траурное построение, – сказал господин Мархель.

– Можно использовать кадры построения при открытии строительства, – сказал Петер.

– Нет, – сказал господин Мархель. – И пусть стоят, обнажив головы. Выберите момент, когда стрельбы не будет, и снимите.

Начались трудности с подвозом. Чтобы обеспечить стройку всем необходимым – материалами, боеприпасами, едой, водой, горючим и вообще всем на свете, поскольку на месте, естественно, ни черта не было и быть не могло, – так вот, для этого требовалось не меньше шестисот авторейсов в сутки. Запасы, созданные заранее, растаяли моментально, с первыми же трудностями, а трудности, наоборот, все росли и росли. Авиация противника переключилась на дороги. Прикрыть зенитками все сотни километров дорог не было ни малейшей возможности, истребители по известным причинам вообще старались держаться подальше отсюда, поэтому вскоре шоферы даже под страхом расстрела отказались ездить днем – удавалось проскакивать лишь одиночным машинам. За ночь удавалось перевезти едва ли половину необходимого, тем более что и по ночам никаких гарантий не было: то налетали, как мошкара, легкие ночники и забрасывали грузовики мелкими бомбами и термитными шариками, то тяжелые – эти развешивали в небе «люстры» и бомбили неторопливо и прицельно, как на полигоне.

Вскоре стало совсем плохо с едой, воды выдавали по пол-литра на человека, и зенитный огонь стал не таким оголтелым. Чего по-прежнему хватало, так это горючего для генераторов – сварка! – и всякого строительного железа.

Вместо инженера Юнгмана назначили другого – Ивенса. Этот был круглолиц и рыжеват и двигался замедленно, будто его рукам, ногам и туловищу приходилось преодолевать несильное, но вполне ощутимое сопротивление. Он принял дела от заместителя Юнгмана – майора Копитхеера; Петер при этом присутствовал. Они обошли стройку, а потом Копитхеер взял свое новое начальство за пуговицу и стал ему объяснять насчет формулы Кракси-Хомберга и модифицированной формулы Бернштейна – как начальство знает, всегда все считают по Кракси-Хомбергу, а Кракси и Хомберг интеграл сигма-эль-эф принимают за ноль, хотя при больших значениях эф зависимость сигма-эпсилон становится нелинейной, а мы имеем дело как раз с очень большими значениями эф, а это значит, что в пограничном слое возникнут напряжения, совершенно не учитываемые в расчетах, поэтому он, Копитхеер, осмелился посчитать по формуле Бернштейна, хотя это и запрещено по ряду причин, начальству, разумеется, известных – начальство покивало, – и вот какой результат у него получился; более того, он полагает, что покойный Юнгман тоже считал по этой формуле – не сразу, а дня за три до того, потому что брал у него справочник, а сегодня он, Копитхеер, справочник этот забрал обратно, а там закладка именно на этой странице, понимаете? Да-да-да. Именно так. Вот и он, наверное, тоже – посчитал-посчитал, да и прыгнул с моста. Прыгнул? Почему прыгнул? Его же убил снайпер. Какой снайпер, что вы? Уверяю вас, именно снайпер. И формула Бернштейна не применяется совсем не по тем причинам, о которых вы думаете. Бернштейн не учитывает продольного сцепления силовых элементов, кроме того, он ведь неокантианец, субъективный идеалист – так что, инженер, не запудривайте разными глупостями мозги себе и другим. Идите. Копитхеер постоял, потом порвал свои бумаги пополам, еще пополам, смял их и бросил в пространство перед собой, пнул ногой нечто воображаемое и ушел, бешено-бледный, яростно отмахивая левой рукой комментарии к какой-то произносимой про себя фразе. Петер, дождавшись ухода Ивенса, подобрал брошенные бумаги и сунул их в карман. С этим следовало разобраться подробнее. Построение по случаю панихиды по инженеру Юнгману было назначено на пятнадцать часов. Саперы стояли, сняв каски, и генерал Айзенкопф говорил речь. Речь была длинная, хотя и укладывалась примерно в следующее: он был хорошим гражданином, верным слугой Императора и гениальным инженером, он заложил фундамент нашей победы и пал от пули врага. Наверное, говорить коротко и емко генерал считал несолидным. Когда он перешел к тезису о том, что вот сейчас самое время в едином порыве завершить начатое им строительство и тем способствовать окончательному разгрому врага, один из саперов упал – как стоял по стойке смирно, так и упал лицом вниз. Остальные стояли, не шевелясь, пока кто-то не крикнул: «Ложись!» Адъютанты генерала попадали на него сверху, прижав к земле. У сапера, упавшего первым, из-под головы выползала красная лужица. Петер подбежал к нему, перевернул на спину. Пуля попала саперу в висок.