Малой кровью

Ира Андронати, Андрей Лазарчук

МАЛОЙ КРОВЬЮ

И воюем мы малой кровью и всегда на чужой земле,

Потому что вся она нам чужая.

Пролог

Сидели втроём на старых выбеленных брёвнах, глядели на Байкал. Старательно не говорили о главном. Передавали друг другу зелёную помятую фляжку с «клюковкой» – питьевым спиртом пополам с мёдом и клюквенным соком. Здесь, в некотором отдалении от посёлка, можно было не опасаться ретивого участкового, поборника принудительной трезвости…

Лисицын прожил в Слюдянке уже две недели, дольше всех, поэтому считался главным. По крайней мере в вопросах, связанных с едой и выпивкой.

– Давид, – позвал он.

– М? – лениво откликнулся Давид, по виду совсем ещё мальчишка – узкие плечики и гусиная шея с огромным, в кулак, плохо пробритым кадыком.

– Ну признайся – ты же ещё в армии не служил. Тебе же лет пятнадцать.

– Обсуждать запрещено, – сказал Давид, выковырнул из-под ног плоский камушек и неловко запустил блинчиком. Камушек три раза плюхнул по воде и утоп.

– Да ладно, все свои. Ну, где ты такой мог служить?

– В ПВО, – сказал Давид. – В авиации, в БАО. В войсках связи. В РВСН. Где ещё? Ну, просто в штабах – нужен же там человек, который умеет расставлять запятые… На флоте ещё.

– Евреев на флот не берут.

– Ну, во-первых, берут. Во-вторых, я не еврей. Я – тат. У нас тоже в ходу библейские имена.

– Ты – кто? – повернулся всем корпусом Стриженов.

– Тат. Есть такое кавказское племя. При царе промышляло тем, что похищало чеченцев и продавало их в рабство. «Как тат в ночи» – слышал такое?

– Чеченцы у меня в роте служили, – сказал Лисицын. – С одной стороны, намаялся, а с другой – в деле им цены не было…

– Обсуждать запрещено, – снова сказал Давид.

– Да ладно тебе. Кто настучит-то? Все свои, – помотал тяжёлой башкой Стриженов.

– О чём знают двое – знает и свинья, – сказал Давид. – Дождёмся конечного пункта, тогда всё обсудим. Не зря же нам этим «низзя» все уши прожужжали.

– Бляха-муха, и не побазарить… – вздохнул Лисицын. – Про баб – напряжно. Про водку – ещё больше напряжно. Всех разговоров-то и быть могло, что про Афган да про Чернобыль…

– А я ни там, ни там не был, – сказал Стриженов. – Мне, получается, вообще не о чем.

– Может, это что-то вроде теста, – сказал Давид.

– Какого теста? – не понял Стриженов.

– Не те-еста, а тэ-эста, – сказал Давид. – Типа проверки. «Да» и «нет» не говорите…

– Мне вообще-то намекали, что нас должно быть четверо, – сказал Лисицын.

– А мне вообще ничего не намекали… – Давид выковырнул ещё один камешек и кинул его – на этот раз удачнее, на шесть плюхов. – Велели просто сидеть на попе и ждать.

– Может, разыграли нас, как пацанов? – сказал Стриженов, глядя вдаль сощуренными красноватыми глазками без ресниц. – Хотя резона не вижу.

Он был абсолютно лыс и почти безбров. На днях, треская под скверное жидкое пиво божественных вяленых омульков, он рассказал, как потерял волосы. У него несколько лет назад возник роман с женой другого офицера, из части, расквартированной километрах в ста от его собственной. Это было где-то на Каспии. С полгода они встречались тайно, а потом поняли, что друг без дружки не могут. И тогда Стриженов решил свою суженую (он называл её Мышей) украсть – сугубо в местных традициях. Мы вообще постепенно с ума сходили, говорил он, ну, такое уж там солнце, ничего не поделаешь. Он выпросил у сослуживца старенький «жигуль», среди ночи смотался к соседям, пробрался на территорию, забрал Мышу – и они поехали обратно, чтобы начать новую жизнь. Где-то на полпути их ослепило белым и как бы непрозрачным светом… и потом Стриженов пришёл в себя уже утром, как будто со страшного похмелья – и один. Мыши не было даже следов… Потом последовали долгие разбирательства, началось было следствие – но довольно быстро прекратилось, и прекратилось из-за вмешательства КГБ. Теперь к нему относились то ли как к свидетелю, то ли как к подопытному. Во всяком случае, допросы были очень странные. Наконец ему предложили глубокий гипноз, он согласился – и вот во время этого-то сеанса (а сеанс растянулся на четверо суток, его никак не могли разбудить) он сначала поседел, а потом у него выпали все волосы на теле. Ему категорически отказались сообщить, что именно из него вытянули, сказали только, что это совсекретно и что он ни в чём не виноват, и вообще в той чудовищной ситуации вёл себя вполне достойно…

Но постепенно что-то в памяти стало возникать – блёклыми ненадёжными картинками. В общем, получилось так, что эти картинки его сюда, в Слюдянку, в конечном итоге и привели.

По горизонту медленно-медленно ползло судёнышко. Небо позади него было бледным, выгоревшим за лето.

– Красиво здесь, – сказал Давид. – И, что характерно, за все дни – ни одного комара. Я думал, Сибирь – от них не продохнуть…

– Осень, – Лисицын приложился к фляжке и передал её Стриженову. – Я вот ещё застал последних слепней, застал… А что красиво, то красиво. Как бы ни загаживали природу…

Он плюнул в полоску прибоя, где на трёхсантиметровых волнах покачивались куски древесной коры, размокший картон, бутылочное горлышко и клочья какой-то сероватой пены.

– А ещё здесь облака интересные, – продолжал он спустя минуту. – Первый раз в жизни видел, как облака крест-накрест идут и сталкиваются. И сразу башни какие-то громоздятся, медведи… как та Медведь-гора в Крыму. Я ещё совсем пацаном был, мы с братом поплыли вокруг неё на матрацах. И накрыло нас штормом. Ну, вылезли мы даже не на пляжик – какой там может быть пляж, отвесная стена, – а выбило волнами нишу такую: три на полметра. Сидим, заливает нас, конечно, ветер, дождь, похолодало сразу – а потом сверху камни стали сыпаться. Я сижу, матрацом прикрылся, а брат встал и на шаг отошёл – отлить. И вот точно между нами – глыба тонны две-три – ка-ак даст! Хорошо, она не с высоты катилась, а прямо над нами от скалы оторвалась, подмыло её… но всё равно: и осколками посекло, и ушибло чем-то сильно, но это потом разобрали, а тогда – схватили матрасики и в прибой, там не так страшно… Часа три выгребали, но выгребли как-то. Руки вот тут, повыше локтей, о резину до мяса стёрли…

Сзади раздался гудок электровоза, а потом ближе и настойчивее – автомобильный сигнал. Все оглянулись. На дороге, метрах в пятидесяти, стоял защитного цвета ГАЗ-51; вместо привычного кузова у него была фанерная будка с сильно запылёнными автобусными стёклами по бокам и ржавой железной крышей, сквозь которую выходила наружу длинная дымовая труба с «грибком» на конце. С подножки кабины им махала рукой девушка Тамара; впрочем, Давид подозревал, что её звали иначе, потому что на имя своё она реагировала с крошечным, но всё же запозданием.

– Во, и Морковка здесь, – сказал Стриженов, поднимаясь. Он завертел флягу и сунул её в карман своих необъятных штанов. – Интересно, и она с нами?

– Вряд ли, – сказал Лисицын. – Нас проводит и – за следующей партией… А почему Морковка?

– Я её когда первый раз увидел, она рыжая была, как морковка. Потом перекрасилась…

Давид напоследок запустил «блинчики», и на этот раз очень удачно – камушек выбил дюжину кругов, а потом просто пробороздил по воде длинную пологую дугу и исчез без всплеска. Давид постоял ещё чуть-чуть – вдох, выдох, вдох – и побежал вдогонку остальным.

Тамара уже шла навстречу.

– Привет, мальчики! Простите, что так долго вам ждать пришлось… неувязки всякие. Но теперь уже всё, сейчас прямо и поедем…

Она обняла Стриженова, чмокнула в щеку, потом – Лисицына. Потом Давида. И снова Давид удивился себе, что в ответ на её прикосновение, вроде бы очень ладной и привлекательной девушки, ничего не почувствовал. Но, как и прежде, не подал виду.