Страница 112 из 118
(Тот, кто называл себя Руфином, хватил чаркой по столу с такой силой, что мутное зеленое, в пузырьках, стекло разлетелось далеко. Пришел испуг, нормальный испуг человека перед неминуемой и страшной смертью, грозящей ему за неисполнение дела, порученного такими людьми, перед которыми сами собой подгибаются колени. Он попытался в этом испуге потянуть, подергать за нить, давно и успешно привязанную им к Венедиму... но то ли слишком много можжевелового самогона ушло в организм, то ли хранил Венедима какой-то чародей – да только нить лопнула с глухим звуком промокшей бечевки, и Руфин далеко откинулся на скрипучую спинку стула, а потом, отброшенный ею, упал лицом на стол, в стеклянные осколки. Так он и остался лежать – до того самого момента, когда обеспокоенный корчмарь подошел и тронул его за плечо. Голова Руфина как-то нелепо качнулась – и вдруг отделилась от туловища. Сырой печенкой плюхнулся на стол черный сгусток крови из горла. Корчмарь икнул; потом начал кричать...)
Все переменилось в какие-то пять минут: только что, вот только что конкордийские латники смяли левое крыло обороняющихся и рубили мелиорскую пехоту, а теперь вдруг поле стало пустым, как становится пустой городская площадь после веселого шумного праздника, когда люди уходят, оставив на земле множество недоеденных пирожков, оберток от конфет, порванных бумажных полумасок и шутовских колпаков, листков со словами песен...
Лиса выбралась из норы. Запах крови пьянил и пугал. Наверное, какие-то чары упали в тот момент на этот пятачок поля, потому что лисе казалось, что необыкновенный убийственный шум происходил здесь много дней назад. Лиса встала столбиком и осмотрелась. Везде лежали зарезанные люди. Некоторые были неподвижны, некоторые только дышали, некоторые пытались бинтовать раны или ползти... Кто-то громадный славно порезвился в этом курятнике.
Словно молчаливые грациозные плавные тени, проносились совсем неподалеку, но будто по морю или по небу, конные. Лиса засмотрелась на них.
К тому, что земля дрожит, она уже привыкла. Или все те же чары заставили ее забыть об этом, не отзываться страхом.
Бегущие люди – бегущие плотно, плечо к плечу, а за ними еще и еще – появились внезапно, появились сразу рядом – и на миг лиса запаниковала и не нырнула сразу в нору, а – отпрыгнула на шаг в сторону. И все. Она пыталась отбежать, но ее догоняли. Она металась вдоль этого грохочущего вала, надеясь отыскать его край и спрятаться за краем, но края не было, не было. Не было...
Потом она от ужаса сошла с ума. Ей показалось, что можно спастись, бросившись в темную щель под щитами.
Там был лес топчущих ног, но она умудрялась как-то увертываться от них, хватать зубами за голенища сапог, искать глазами – и находить просветы... Ей совсем чуть-чуть не хватило сил.
Ее зацепили, опрокинули на бок, потом отшвырнули куда-то, а потом тяжелый сапог опустился ей на живот. Лисе показалось, что у нее лопается голова.
И тут же топот прекратился.
Она приподняла голову. Небо было черным. Спины людей удалялись, будто погружались в туман и пропадали в том тумане. Лису вырвало кровью. Она попыталась встать, но задние лапы куда-то делись. Не веря ощущениям, она посмотрела назад. Все правильно, лапы были на месте и хвост тоже, но слушаться они не желали. По животу расплывалось красное пятно. Она перегнулась и лизнула. Это была кровь. Почему-то сразу стало легко. Лиса приподнялась на передние лапы и поползла куда-то. Каждое движение отзывалось болью, но это была не совсем ее боль. Потом двигаться стало невозможно. Она посмотрела. Что-то глянцевое, длинное зацепившись за камень – держало ее. Она стала отгрызать это глянцевое и длинное. Почему-то казалось, что движения челюстей приподнимают ее над землей и как-то непонятно поворачивают; при этом в глазах наливались фиолетовые лужицы. Освободившись, она поползла дальше. Наверное, она сбилась с пути, потому что вместо кустяного острова и родной норы перед нею оказался высокий обрыв и гора людского и лошадиного мяса под обрывом. Такого количества ей хватило бы на девять жизней. Лиса тихо обрадовалась находке. Вместе с непонятной дурнотой она испытывала страшный голод. Ей было уже совсем легко, когда рядом, пританцовывая, возникли конские копыта. Одно из них опустилось лисе на голову, и это было то же самое, как если бы рухнуло небо.
Сразу стало темно.
План Рогдая удался полностью. Всего лишь один удар – и наступающая армия рассечена на четыре части, и каждая часть бьется сама по себе, и каждой грозит окружение и разгром, и никто из командиров не знает, над кем повис этот меч...
Хор Вергиния, от которого «Железный сапог» Иерон если чего всерьез и ожидал, так это контратаки для оказания эффективной помощи растерзанному левому крылу обороны, – вместо этого пересек опустевшее в центре обороны пространство, в мгновение ока захватил мосты через Кипень (вернее, захватил девять, а еще четыре разрушил) и оказался практически в тылу наступающей армии.
В мягком ее нутре... Невыносимо долго шла резня.
Потом кое-как удалось собрать бегущих на рубеже, выстроить какую ни на есть оборону...
Но Вергиний, как оказалось, только демонстрировал по фронту. Ударил он в другую сторону: вправо, под углом к берегу. Отрезая переправившиеся войска.
Одновременно на том берегу, видя все это, мелиорцы бросились в атаку. И те, кто доселе стоял прочно, не отходя, – правое крыло; и те, кто уже готов был бежать или складывать оружие, – то есть левое. Но нет, теперь всем прибыло новых сил. И натиск на левом фланге был едва ли не сильнее – а если и не сильнее, то уж много яростнее и беспощаднее, – чем на правом... Это был разгром. Начало разгрома.
Иерон приказал отступать. Сохраняя, по возможности, живую силу.
Конница Далмата прорубалась к его штабу. Уже не сопротивление оружия препятствовало ей, а просто – слишком густа была толпа.
Богатырей легко разгоняли горящими стрелами. В какой-то миг Иерон понял, что обманывался. Что просто поддался – купился – на внешний эффект.
Вчерашний землепашец, взявший лук и стрелы, был настоящим воином. Богатырь же, взращенный чародеем, был воином только до некоего – весьма близкого – предела. За этим пределом он превращался в слизняка...