Страница 4 из 56
Поворот на Гете был закрыт, регулировщик, красный, как из бани, крутил жезлом: проезжайте, проезжайте, проезжайте! Чуть дальше по движению висела схема объезда. Тащились мы теперь еле-еле, пришлось поднять стекла: сплошной бензиновый перегар. Так теперь вот и ездим, сказал таксфарер. Ну, ладно… За памятником Гете на высоких, метров по сорок, флагштоках развевались флаги четырех держав: красно-белый с черным тевтонским крестом в дубовом венке, белый с красным кругом, звездно-полосатый и бело-зеленый. На фасаде Фройндшафтхаузена висели портреты фон Вайля, Катакири и Джона Кеннеди. Портрет Толстого готовились поднимать краном. Толстой взирал на все происходящее недоуменно. Наконец, мы доехали до нужного поворота, проехали по узкому коленчатому переулку, свернули в другой – и оказались на Гете, как раз напротив консульства. Человек десять полицейских с собаками и при автоматах стояли у забора, а на территории чернели береты наших морских пехотинцев. Нечего было и думать останавливаться здесь. Даже у дома семнадцать, выходя из машины, я чувствовал на себе нехорошие целящиеся взгляды. Таксфарер хотел нести наши чемоданы, но я отпустил его. Квартира Кристы была на втором этаже. Муж ее постоянно жил в Мюнхене, это я уже знал. Квартиру они снимают вдвоем с подругой, но днем подруга на службе… чашечку кофе? Божественный аравийский кофе, такого больше нигде нет. Боюсь, не сейчас – моего здешнего шефа нужно ловить до обеда. Вечером позвоню. Поцелуй – долгий, чересчур долгий… так я точно никуда не успею. До вечера. Приходи. Обязательно. Все.
7.06.1991. 18 ЧАС. ТУРБАЗА «ТУШИНО-ЦЕНТР»
– Не знаю, не знаю, – пробурчал Командор. – Я все-таки подбросил бы ей «клопа».
Я молча пожал плечами. Подбрасывать «клопа» имело смысл только тем, кто его заведомо не станет искать. Если же Криста наведена на меня, то «клопа» моего она найдет в пять минут – и тут же начнет давать нам «дезу». Конечно, если мы хотим с самого начала запутаться в собственных яйцах…
– Вон место свободное, – вместо всего этого сказал я.
За красно-синим чудовищным грузовиком возник, наконец, просвет, Командор свернул туда, но какой-то нахал на драной «Онеге», дав задний ход, постарался зарулить в этот просвет раньше нас, не рассчитал и глубоко пробороздил нам левое переднее крыло. Командор вышел, посвистывая, обошел нашу машину, обошел «Онегу», встал перед нахалом – маленький чернявый Командор перед мальчиком сто девяносто дробь девяносто, белокурой бестией российского разлива, – и гнусным голосом потребовал:
– Сто – и проваливай.
У мальчика отвалилась челюсть.
– Ты, люммель, – только и смог сказать он.
Командор лениво поднял ножку, описал ботинком круг перед курносым лицом белокурой бестии, потом так же лениво лягнул «Онегу». Левая дверь вдавилась внутрь салона, стекло разлетелось, как осколки гранаты.
– Триста, – сказал Командор еще более гнусно.
Такой букет выражений одновременно на одном лице мне видеть не приходилось. От ярости до искренней детской обиды – даже слезы заблестели в светлых глазах. Он, белокурая бестия, просто по определению должен был задать перцу вот этому черненькому сморчку, а тут вдруг сморчок намекает, что все будет едва ли не наоборот, и даже портит игрушку… и деньги…
– Пятьсот, – не дождавшись адекватной реакции, продолжал крутить счетчик Командор.
Тут до бестии дошел, наконец, весь ужас положения. Он побелел и полез в карман за бумажником. Руки его дрожали.
– Тут четыреста двадцать, – сказал Командор, подсчитав сиреневые бумажки. – Восемьдесят, пожалуйста.
– Больше… все.
Ударом кулака Командор выбил еще одно боковое стекло.
– Проваливай. И чтоб я тебя никогда больше…
Тот газанул, отъехал метров на сорок, тормознул со скрежетом, высунулся и проорал – не слишком разборчиво, правда – какое-то оскорбление. Командор махнул рукой – и в центре заднего стекла образовалась дыра с ладонь. «Онега» опять рванула вперед и больше не останавливалась.
– И зачем этот цирк? – спросил я.
– Надо же поддерживать реноме, – усмехнулся Командор.
– Но шариком – это ты все равно зря.
– Шариком – зря, – согласился Командор.
Полудюймовым шариком от подшипника – их Командор носил в специальном патронташике на правом запястье – он убивал на лету ворон. Как всяким секретным оружием, этим следовало бы пользоваться в самых крайних случаях.
Командор подхватил пляжную сумку, запер машину, и мы двинулись к пляжу. Я не ожидал, что здесь будет такая толпа. Тысячи одетых легко, одетых символически и неодетых вовсе людей лизали мороженое, пили соки, вина и пиво, пиво, пиво – пиво в самых разных тарах, от баночек до канистр, пиво всех цветов и оттенков. Команда А пила светлое пиво – стаканами – из двадцатилитрового термоса-бочонка. Стаканы запотевали. Подкопченные спины и задницы лоснились. Мы прошли мимо них, бросили сумку на свободный пятачок песка, разделись догола и полезли в воду. Вода была парная.
– Как в июле, – сказал Командор, и мы поплыли.
В прошлом году в Гвоздево мы с Командором, дуря, уплыли километров за десять от берега – два с половиной часа умеренного темпа, – и нас вылавливал пограничный катер. Мы ныряли и не давались. Доктор Морита говорил потом, что этот заплыв и стал последней каплей, переполнившей чашу терпения моего миокарда. Может быть, может быть. Сегодня мы поплавали совсем немного, и Командор поволок меня на берег.
– Где «бэшники»? – спросил я в воде.
– Снимают груз.
– Сегодня?
– Рейс задержали на сутки, что-то со шлюзами.
– А то можно было бы уже начать.
– Лишние сутки проживем, – Командор хихикнул.
– И то верно…
Груз: приборы, оружие, взрывчатка – находился в секретном отсеке круизного лайнера «Дон» («Из Ливерпульской гавани всегда по четвергам…»); о существовании отсека не подозревал даже капитан; попасть в него можно было только снаружи, имея специальный ключ. Значит, контейнер снимут сегодня… контейнер самоходный, но скорость его невелика. Значит, что-то серьезное можно начать делать только завтра днем. Ладно.
Стряхивая воду на самых красивых девушек, попадавшихся нам на нашем пути, мы подошли к команде А и непринужденно расположились среди них. Преимущество встреч на пляже: невероятно трудно выследить тебя. Все голые, все плюс-минус одинаковые. Недостаток: не менее трудно засечь слежку. Но с этим пока придется мириться… Команду А набирал Командор, но всех этих ребят я знал, и неплохо: Крупицын Дима и Крупицын Сережа – не братья, просто из одного детдома, там им дали фамилию воспитателя; Яша Штоль; Гера Москвич; Сережа Панин; Сережа Кучеренко – черт побери, одни Сережи, других имен нет, что ли? И девочки, наша лейб-гвардия: Валечка Иванчук, маленькая, курносая, завяжи ей бантик – сойдет за семиклассницу; и Саша Полякова, роскошная блондинка с фигурой Венеры, вся бронзового цвета, окружающие парни так и пялятся. Наши знают, что пялиться бесполезно, Сашенька холодна, как лед, была у нее в детстве психотравма. Мы с Командором проглотили по стакану пива и растянулись на полотенцах. Гера крутил настройку приемника. На самом деле это был не приемник, а детектор микрофонов. Направленным, издали, нас тут не взять: пляж плоский, шумный. Не обнаружив ничего, Гера поставил звуковую защиту – так, на всякий случай.
– Ну вот, ребята, – сказал Командор, – Пан прибыл, теперь дело пойдет.
– Да уж, – сказал Панин, щурясь на меня. После акции в «Самсоне» ему не за что меня любить. – Теперь пойдет…
– Все откладывается на сутки, – сказал я. – К сожалению. Но заготовками давайте займемся сейчас. Девочки, вы пойдете погуляете по окрестностям и снимете двух, а в идеале трех грузин. Лучше молодых. Обязательно грузин – не промахнитесь. И постарайтесь, чтобы это была полная компания, чтобы никто за кадром не остался.
– А если пятеро? – наклонила голову Валечка.
– Переварим, – сказал я. – И ведите к себе. Ну, а Крупицыны обеспечат остальное.