В футбольном зазеркалье

Выше, возле центральной, не слишком вместительной ложи, виднелись какие-то молчаливые мужчины, наблюдали за разминкой советских футболистов, сходились группами. Скачкову хотелось посмотреть на Фохта, своего завтрашнего подопечного, но не станешь же спрашивать! А Фохт мог быть сейчас на трибуне. Он, Скачков, в прошлом году специально приезжал на разминку австрийцев, чтобы присмотреться к соперникам.

С удовольствием разминая ноги, ребята разбежались по всему зеленому газону поля. В утреннем, еще не прогретом воздухе аппетитно зазвучали хлесткие удары по мячу. Мелькала деятельная фигура Гущина в необыкновенно ярком тренировочном костюме, такие костюмы Скачков видел на бразильцах. Иван Степанович, прижав локоть, сидел на скамеечке у ворот и время от времени подзывал к себе Арефьича.

Вялый невыспавшийся Сухов, задрав на одной ноге штанину, играл мячом в одиночестве. Подбивал, принимал на грудь, делал короткую пробежку и останавливался, наблюдая за полем. Из всего прежнего состава ему одному завтра не будет места в игре, разве случится что-нибудь с Мухиным или Владиком Серебряковым.

– Федор, Федор… – окликнул его Иван Степанович. – Давай-ка, знаешь, кончай дремать. Побегай, побегай. Поживей! Ну что это, слушай… Смотреть тошно.

Он что-то сказал Арефьичу, и тот до конца тренировки уже не спускал с Федора внимательных придирчивых глаз.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Крутя на пальце ключ от номера, Скачков вприпрыжку спускался по частым извивам лестничных маршей. В отельчике работал лифт, но с лифтером, немолодым предупредительным мужчиной в серой униформе, у Скачкова получился конфуз. Сегодня после тренировки он поднимался наверх и заметил, что вежливый лифтер приглядывается к нему с приветливым, но неназойливым вниманием. Скачков устало привалился к гудящей стенке кабины и подмигнул: что, друг? Тогда лифтер ткнул себя пальцем в грудь:

– Россия… Днепр… Пиф-паф! Плен…

– А-а… – Скачков сочувственно покивал. Поговорить с бывшим солдатом, неудачно воевавшим на Днепре, не оставалось времени – лифт остановился на этаже. Покидая кабину, Скачков протянул лифтеру руку для пожатия, но тот понял его жест по-своему: вдруг уронил в поклоне голову и заученным профессиональным движением снизу вверх цапнул за кончики пальцев. Кровь ударила Скачкову в щеки – лифтер вместо рукопожатия рассчитывал на монету, на чаевые… Теперь, пока не сменится «знакомый» лифтер, Скачков предпочитал подниматься и спускаться по лестнице.

Сдав ключ, он пересек вестибюль и вышел через стеклянные махающие двери. Вчера вечером, выгружаясь из автобуса, кто-то из ребят обратил внимание на огромный щит высотою в стену дома, воз-двигнутый рядом с отелем. Сейчас у щита стояли группой футболисты и весело разглядывали, что там намалевано. Приличный господин держал перед лицом целую пригоршню золотых монет, а на груде золота, в пригоршнях же господина, развязно восседала, закинув ногу на ногу, весьма легко одетая девица со спущенной с плеча бретелькой.

Владик Серебряков прищелкнул языком:

– Кадруха, а? Класс! Глаза можно сломать.

Он был свеж после купания, расчесан на пробор, длинноногий, улыбающийся. Стоял, щурился от солнышка, поглядывая на черепичные, сильно вытянутые вверх крыши средневековых основательных домов. Двери и окна в потемневших стенах были узкие, как бойницы.

Из дверей отеля показался Иван Степанович с газетой. Глянул на щит, не нашел ничего интересного.

– Хватит смеяться! – сказал он скалившимся футболистам. – Обыкновенная реклама банка.

– Что в газетах? – спросил Скачков. – О нас что-нибудь есть?

– Немного. – С усмешкой Иван Степанович взвесил газету на руке. – Фохт обещает четыре – один.

– Ух ты! – Серебряков присвистнул. – Многовато захотел. Стороженко заметил:

– Все-таки один-то планирует схватить.

– Ну, один… На дурика.

Иван Степанович свернул газету, сунул в карман.

– Пройдемся, что ли?

– Дождя бы не было, – с крестьянской озабоченностью молвил Стороженко, поглядев на небо. – Парит.

– По дождю, – усмехнулся Иван Степанович, – они нам и за месяц четыре штуки не заколотят!

Большой нарядный город разморило сухим послеобеденным зноем. Брели мужчины, держа в руках шляпы; головы и плечи женщин прикрывали разноцветные зонтики. Обвисла зелень на деревьях, обморочно опадала вода в фонтанах. Воробьи, прекратив возню в листве, расселись, обессиленно разинув клювы.

По тротуару, по самому солнцепеку, через силу тащилась старуха с крашеными волосами, в тугих коротеньких шортах и в сандалиях на синеватых склеротических ногах. Впереди старухи на поводке семенил мохнатыми ногами вялый обрюзгший мопс. Завидев фонтан, мопс остановился и, натягивая поводок, стал очарованно смотреть на серебристую, устало пульсирующую струю. Остановилась и старуха. Сонное журчание фонтана, блеск солнца на воде, зной от асфальта, как от сковородки, – жарко…

Оглядывая пустеющую улицу, Владик Серебряков совсем не к месту продекламировал:

Но нет, аптека была – на той стороне над узкой дверью с угла Скачков разглядел вывеску с чашей, обвитой змеей.

Ребята постепенно разбрелись, вернулись в гостиницу. Иван Степанович наказывал по возможности держаться вместе. Мало ли… Сегодня в автобусе, когда возвращались с тренировки, Гущин произнес внушительное напутствие, заключив: «Не забывайте, где находитесь!» Безопасней было бы вообще запереть команду в отеле, но сейчас уже поняли, что сверхосторожная тактика заточения в четырех стенах приводит к «сгоранию» – сидя взаперти и не зная разрядки от упорных мыслей о предстоящих играх, футболисты съедают накопленный нервный запас раньше времени.

Остались в конце концов втроем: Серебряков, Скачков, Иван Степанович. Владик все тянул куда-то, все искал, высматривал чего-то, махал без устали по раскаленному асфальту длинными журавлиными ногами, покуда не признался, что мать с отцом, узнав о его поездке в Вену, обрадовались, всполошились и наказали ему обязательно, обязательно побывать… а вот где побывать он и забыл!

– Если честно говорить, – Владик усмехнулся, – я же почти родился здесь. Не знали? Ну, не совсем здесь, в поезде, едва границу переехали. Мать молодец – дождалась. А то, представляете, так и в паспорте стояло бы: «Место рождения – Австрия».

Иван Степанович заинтересовался:

– Фронтовики?

– Ну да! Я и сам, если разобраться, фронтовой. Если бы не война, меня и на свете бы, наверное, не было. Познакомились-то они на фронте.

– Четвертый Украинский, – сказал Иван Степанович. – Драчка тут была. А я на севере, на Волховском. Но в Германии тоже постояли. Месяцев, однако, восемь. Разговаривать научились вполне свободно.

Иван Степанович с командой «Правое плечо – вперед!» заворотил обоих своих спутников к распахнутой двери невзрачного кафе.

– Зайдем, сядем. Хоть ноги вытянем.

Дверь кафе, чтобы не закрывалась, была подперта половой щеткой. К двери вели две каменных, истоптанных посередине ступени, но с порога вниз ступеней оказалось гораздо больше и, может быть, поэтому в узком полутемном помещении казалось прохладно, даже влажно.

– Ну-у… совсем другое дело! – провозгласил Владик. – А что, если нам грамм по двести кока-колы выпить? Подтонизируемся малость.

Завидев свежих посетителей, человек в жилетке и переднике, дремавший за мерцающей бутылками стойкой, сполз с табурета и принялся вытирать прилавок тряпкой, выставлять рюмки. Помещение освещалось в основном из двери, потому что крохотное окошко, пробитое высоко в толще стены, заросло многолетней сажей. Под окошком, за столиком, сидели какие-то незапоминающиеся люди – со света и не разглядеть. Скачков обратил внимание, что громкий возглас Владика на пороге заведения заставил всех их разом повернуть головы, и они долго, пристально всматривались в них, пока Иван Степанович, задержавшись у стойки, что-то вполголоса втолковывал человеку в жилетке.