Великолепная маркиза

Пэйн был человеком среднего роста, худым, с лошадиным костлявым лицом, длинным острым носом, широким лбом, вокруг которого развевалась седая шевелюра. Взгляд глубоко посаженных глаз, казалось, пронзал насквозь. Он всегда одевался в черное, украшая свой наряд небольшим белым жабо, оставаясь верным стилю своей молодости. Пэйн относился к тому типу людей, которых Бац презирал. Человек без корней, неизменно повторяющий, что весь мир его родина и это позволяет ему вмешиваться в дела других. Как правило, для того, чтобы посеять ростки бури. Губернатор Моррис, которого Пэйн упрекал за излишнюю приверженность к светской жизни, вкус к роскоши и к хорошеньким женщинам, тоже недолюбливал этого пламенного оратора...

Встреча с Пэйном в конце такого дня и вечера, которые ему пришлось пережить, стала для де Баца последней каплей. Перед ним стоял член Конвента, который намеревался расправиться с королем Франции, как с загнанным зверем, и этот член Конвента был иностранцем. Никогда еще де Бац не испытывал такого желания убить. У него даже задрожали руки. Но Пэйн воспринял его слова совершенно спокойно:

– Долги Америки меня больше не волнуют, гражданин... Бац! Возможно, вы еще не поняли, что я такой же француз, как и вы.

– Нет, сударь. Не такой, как я. Я француз, мои предки на протяжении многих веков тоже были французы. А вы такой же француз, каким были американцем. Вы переходите на сторону сильнейшего в тот момент, когда это вас устраивает. Каким хорошим американцем вы были, когда приезжали в Версаль вместе с полковником Лоуренсом, чтобы просить о дополнительной финансовой помощи! И вам, между прочим, ее дали. Вы увезли два миллиона серебром, не забыв и о двух кораблях с оружием. Какое уважение вы испытывали тогда к королю, за низложение которого вы проголосовали и которого собрались судить!

– Человек не имеет значения! Ненавистен режим, и именно режим необходимо уничтожить...

– Так скажите об этом королю Англии и Уильяму Питту! Они вас, пожалуй, повесят, господин английский ренегат! И кстати о повешении... Какую смерть вы приготовите для потомка Людовика Святого – веревку? Или гильотину, как для тех, кто украл драгоценности короны?

– Я не сторонник насилия... И до этого еще пока не дошло.

Де Бац в ярости бросился к Пэйну, схватил его за лацканы сюртука и притянул к себе. Их лица почти соприкасались.

– Когда до этого дойдет дело – а я могу поклясться, что вы собираетесь до этого дойти, вы, проповедник прав человека, – постарайтесь не забыть вот о чем. Если вы осмелитесь проголосовать за казнь короля, я, Жан де Бац, отдавший ему мою жизнь, вас убью!

Барон был вне себя от ярости. Никогда еще его голос не напоминал так звук колокола. Резким толчком он отшвырнул от себя депутата, и Пэйн полетел в ноги тем, кого их шумный спор заставил выйти из зала. Собравшиеся стояли молча, напуганные неприкрытой яростью Жана де Баца. Пэйну помогли встать. От де Баца все ожидали новой вспышки, но тот уже успокоился. Горящими глазами он рассматривал своего противника, приводившего в порядок свою одежду.

– Теперь, – к барону вернулась его торжествующая улыбка, – я готов дать вам удовлетворение.

– Дуэль?! – Пэйн произнес это слово так, будто выплюнул его. – Я никогда не принимал участие в подобном замаскированном убийстве. И потом, дуэли запрещены законом!

– А так как закон – это вы, то вам остается только арестовать меня, сударь. У вас будет для этого время. Я намерен ночевать здесь.

Повернувшись спиной к хранящим молчание зрителям, барон взял у хозяина гостиницы ключ и направился к лестнице. Поднявшись в свою комнату с мебелью из светлого дерева, он долго смотрел на кровать, словно его удивило ее наличие в спальне. Охватившая его ярость заставила де Баца забыть об усталости. Он налил воды в большой фаянсовый таз и долго, и шумно умывался.

Барон ни минуты не сожалел о том, что произошло внизу. Пусть он приобрел себе еще одного врага, пусть когда-нибудь ему придется столкнуться с последствиями своего поступка, это не имеет значения! Жан с готовностью признал, что совершил глупость, но этот взрыв эмоций пошел ему на пользу! А теперь он ляжет спать, чтобы на следующее утро с новыми силами выполнять свой долг, как того требовала его верность Людовику XVI. Но не будут ли представители местной секции уже ждать его на выходе из отеля, чтобы отвести в тюрьму? Несмотря на эти тревожные мысли, через три минуты Жан де Бац уже спал.

А в Тампле все, кроме короля, тоже спавшего сном праведника, и дофина, спавшего сном невинного ребенка, провели практически бессонную ночь. И меньше других спали Лаура и госпожа Клери, которые в своей ротонде были почти такими же узниками, как королевская семья в главной башне бывшего монастыря тамплиеров. Они узнали о декрете Конвента в семь часов вечера. Об этом сообщил некий «глашатай», который приходил каждый вечер к стене Паруа и громко выкрикивал новости, чтобы узники знали, что происходит в Париже и на границах страны. Газеты в башню не попадали. Исключение составляли только те случаи, когда в них появлялись наиболее оскорбительные статьи. Тогда король, королева или Мадам Елизавета находили их на столе или на комоде, словно их случайно забыли...

«Глашатай» был находкой госпожи Клери. Именно она платила этому человеку, с сочувствием относившемуся к королевской семье, но из осторожности никогда не критиковавшему новую власть. Стража приняла его с легкостью, решив, что это о ней проявляют заботу власти предержащие. Благодаря «глашатаю» узники узнали о победе генерала Дюмурье при Жемапе, о вторжении в Бельгию, о победе в Северной Италии. Молодая республиканская армия казалась непобедимой...

И теперь Лаура и госпожа Клери были в отчаянии. Много недель шли разговоры о процессе, но в возможность его проведения всерьез никто не верил. Король низложен, заключен в тюрьму, неужели этого недостаточно? Нет, этого оказалось мало. Короля решили судить, вернее, осудить. Но какое наказание изберет этот так называемый суд? Вот что вызывало отчаяние и тревогу. Но если так тревожились они, то что говорить о состоянии королевы, принцессы и Мадам Елизаветы, которых они видели все реже. Плохая погода послужила предлогом для прекращения прогулок в саду. И потом, если осудят короля, то что станет с королевой, его сестрой и детьми?

В течение нескольких часов Лаура и Луиза, сидя рядом у окна, из которого было лучше всего видно главную башню, слушали громкие голоса в ночи. Это веселилась стража. Их крики, оскорбительные куплеты проникали сквозь толстые стены и наполняли дурными предчувствиями сердца женщин. Выйдет ли когда-нибудь королевская семья, которую они так любили, из этой вековой ловушки, где, казалось, навсегда задержалось эхо проклятия Жака де Молэ, последнего Великого магистра ордена тамплиеров, прозвучавшее с вершины костра?[6] И если эти люди покинут стены тюрьмы, то что будет ждать их за ее стенами?

Если не считать покупок в лавочках по соседству здесь же, в Тампле, хлопот по хозяйству и стирки, Лаура и Луиза жили по расписанию королевской семьи. Они знали, что король встает в шесть часов, сам бреется, потом приходит Клери, чтобы одеть и причесать его. Затем король переходил в небольшую комнату, которая служила ему кабинетом, где он молился и читал до девяти утра. Все это происходило под наблюдением стражи. В это время Клери занимался дофином, застилал постели, накрывал стол к завтраку, спускался к королеве и принцессам, чтобы причесать и их. В девять часов все завтракали в комнате короля. Прислуживал Клери, но, к несчастью, ему помогали и супруги Тизон. В десять часов все спускались в комнаты королевы, чтобы там провести день.

Король теперь сам занимался образованием сына, давая ему уроки арифметики и географии – Людовик XVI был самым лучшим географом своего королевства, – читал сыну Расина и Корнеля и рассказывал историю его предков. Королева занималась с принцессой, потом дамы вышивали или вязали. В час, если позволяла погода, все выходили на прогулку под присмотром четырех представителей муниципалитета и одного офицера. Клери тоже разрешали гулять, он играл с ребенком в мяч или в другие игры, чтобы мальчик мог побегать. Клери никогда не забывал посмотреть на окно ротонды и улыбнуться своей жене, наблюдавшей за ним.

6

Жак де Молэ, Великий магистр ордена тамплиеров, в 1314 году был сожжен на костре по приказу короля Филиппа Красивого. Перед смертью он проклял королевский род до тринадцатого колена. (Прим. авт.)