Страница 3 из 10
Яшка понял, что перегнул. Но ни ссориться, ни стукать по шее Ильку не хотелось. Белый «конверт» висел в небе как насмешка над всеми змеевиками.
– Генкин «Кондор» все равно поднимется выше, – твердо заявил Яшка.
– Он может, – согласился Шурик. – Но Генки нет.
Илька открыл рот, но сказать ничего не успел. Сказал Воробей:
– Генка теперь злой. С английским у него дело -гроб. Увяз.
– А он и не старался выкарабкаться, – спокойно произнес Шурик.
Яшка уставился на него колючими глазами:
– «Не старался»! А ты знаешь? А чего стараться, если все равно бесполезно! Если человек не может!
Шурик согласился:
– Может быть. Я не знаю, я учу немецкий. Он, говорят, легче.
– У разных людей голова по-разному устроена, – задумчиво произнес Яшка. – У одного языки учатся хорошо, а у другого никак. У Галки, у моей сестры, в медицинском институте английский язык да еще латинский, на котором рецепты выписывают. И она хоть бы что. А я в этот латинский заглянул – ну ни капельки не понятно.
Шурик пожал плечами:
– А ты сразу понять хотел? Ты хоть латинские буквы знаешь?
– Знаю. «Рэ» – как «я», только наоборот. «Лэ» – как «гэ» вниз головой. «И» – палка с точкой.
– Сам ты палка с точкой, – вздохнул Шурик.
Яшка снова задрал голову. Белый «конвертик» стоял в небе не двигаясь.
– Даже не дрогнет, – сказал Илька.
– У Генки все равно лучше, – ответил Яшка и плюнул. – Надо Генку позвать. «Кондора» поднимем, тогда этот беляк сразу…
Что такое это «сразу», Яшка сказать не умел. Но он понимал и другие понимали, что, если «Кондор» поднимется выше беляка, все будет в порядке. Илька опять хотел сказать, что Генку он уже позвал, но Шурик перебил:
– Про английский с ним не говорите, когда придет.
– Уже пришел, – хмуро откликнулся Генка.
Никто не заметил, как он оказался рядом: все разглядывали белого змея.
– Извини, я не видел, – спокойно сказал Шурик.
Генка поморщился и резко вскинул плечи. Таких людей, как Шурка, он не понимал. Терпеть не мог он, когда кто-нибудь так легко во все стороны раскидывал свои «извините» и «простите». Ему всегда было мучительно неловко за такого человека. Сам Генка в жизни своей никогда не просил прощенья. Сколько раз бывало, что стоял он в учительской и завуч Анна Аркадьевна ждала от него всего четыре коротеньких слова: «Простите, больше не буду». Или даже всего одно слово: «Простите». Но он стоял и молчал, потому что легче было ему выдержать сто разных несчастий, чем выдавить это слово…
Генка смотрел на змея, плотно сжав губы. Глаза его сузились и колюче блестели.
– Запустим «Кондора»? – осторожно спросил Яшка.
– Еще чего! – не двигаясь, сказал Генка.
– Ген, давай, а? – запрыгал Илька. – Я сбегаю за ним.
Генка промолчал.
Илька перестал прыгать.
– Ну, а что делать? – спросил Шурик.
– Сбить.
…Они долго ничего не говорили. Сбить змея – это пиратское дело.
– Все-таки… мы же не голубятники, – нерешительно произнес Шурик.
– А я и не знал, что мы не голубятники, – сказал Генка, продолжая смотреть на змея.
Яшка молчал. У него были свои причины, чтобы молчать.
– Он ведь сам виноват, да, Гена? – заговорил Илька. – Ему сигналили, а он не отвечает. Конечно, надо сбить, наверно.
Шурик задумчиво почесал подбородок.
– Вообще, конечно… Раз он не отвечает…
– Как его достанешь? – глядя в сторону, пробормотал Яшка. – Высотища-то…
– А катапульта? – быстро вмешался Илька.
– Помолчи! – цыкнул Яшка.
– Илька правильно говорит, – заступился Генка.
– Так я и знал! – тихо и печально сказал Воробей. – А мне опять отдуваться, да?
Катапульту недавно отбили у голубятников. Вернее, не отбили, а увели из-под носа.
Это было грозное на вид оружие, слегка похожее на пушку. На колесах от водовозной тележки, с дощатым лафетом, с диванными пружинами и туго закрученными веревками. А вместо ствола торчал гибкий шест с примотанной на конце старой поварешкой. Голубятники полмесяца трудились над страшной машиной и похвалялись, что, когда ее доделают, ни один «конверт» не вернется на землю целым.
Доделать ее они сумели, а выполнить угрозу не смогли. В семь часов вечера пираты-голубятники спрятали катапульту в огороде у Сереги и Витьки Ковалевых. В девять она исчезла. Как это случилось, до сих пор остается тайной. Только Яшка Воробей знает, да Шурик, да Генка. И еще Володька Савин, капитан «Леонардо», и его дружок Игорь Кан, у которого «Пассат». Кроме того, пожалели малыша Ильку и под большим секретом рассказали эту историю ему. Услыхав этот рассказ, Илька даже стонать начал от хохота и, лежа в траве, так дрыгал ногами, будто ему сразу несколько человек щекотали живот холодными пальцами. А потом вдруг замолчал, сел и посмотрел на всех потемневшими глазами. И сказал, что это совсем предательское дело – так к нему относиться. Все всегда про всё знают, а ему не говорят. Все всегда делают интересные дела, а его не берут.
Если думают, что он маленький и ничего не может, тогда пусть сами бегают, если надо кого-нибудь куда-нибудь позвать, или что-нибудь узнать, или принести, или еще что-нибудь. А он бегать не обязан.
Ильку хотели успокоить, но он успокаиваться не стал, а поднялся с травы и пошел прочь.
Только он был не злой человек и скоро перестал обижаться. Да и неинтересно было ссориться, потому что на следующее утро начали испытывать катапульту и предложили Ильке дергать веревку.
Он хорошо дергал, но стреляла катапульта плохо. Не так, как полагалось. Кирпичные обломки летели из привязанной к шесту поварешки не вверх, а низко над землей. Первый врезался в Яшкино крыльцо и оставил на нем оранжевую вмятину. Второй пробил брешь в помидорных кустах. Третий со свистом ушел за забор, и все со страхом ждали, когда там что-нибудь зазвенит или загремит. Но было тихо.
Наконец пришел Шурик, обозвал всех непонятным словом «питекантропы» и занялся катапультой всерьез. Передвинул какую-то палку, покрутил сверху маленькое колесо от детского велосипеда, подумал, покрутил еще и сказал:
– Машина к эксперименту готова.
– Можно стрелять, что ли? – хмуро спросил Генка.
– Да.
Это был первый настоящий выстрел: камень ушел на такую высоту, что сделался как пылинка. Но это был самый несчастный выстрел, потому что камень вернулся. Он упал на старый курятник и пробил фанерную крышу. Кур там не было, но стояли стеклянные банки, которые Яшкина мать берегла для варенья. Уцелело три банки из одиннадцати.
Катапульту успели спрятать за сарай, но Яшку мать все равно поймала, утащила в дом, и оттуда донеслись его завывания.
С тех пор грозная метательная машина стояла без дела. Голубятники узнали, у кого спрятана катапульта, и просили отдать обратно. Обещали, что ни один змей больше не тронут. Но хозяева «конвертов», даже те, кто слышал о катапульте лишь краем уха, отвечали коротко и одинаково:
– Шиш! Она и нам пригодится.
Зачем она может понадобиться, никто не знал.
Но вот пригодилась…
– Ну вас, – ноющим голосом сказал Воробей. – Опять увидит кто-нибудь. Не обрадуемся.
– Зарядим за сараем, – коротко ответил Генка. – Выкатим бегом. Раз – и обратно…
– Ага! Жить надоело? – упирался Яшка. – Заряженную выкатывать, да? Как сорвется да как даст…
– Сам выкачу, – сказал Генка и зашагал к Яшкиной калитке.
Его злая досада теперь получила новое и четкое направление – белый змей. Надо было его сбить: Генке казалось, что от этого станет легче.
– Могут подумать, что мы сбили его, потому что завидуем, – вдруг сказал Шурик, шагая за Генкой. – Лучше бы сначала поднять «Кондора».
– Сначала собьем, потом поднимем «Кондора», – сквозь зубы ответил Генка.
– Но это глупо, – сказал Шурик.
– Не всем быть умными…
Во дворе, за сараем, они разбросали лопухи и куски фанеры, которыми была укрыта катапульта. Генка ухватил конец шеста, отогнул назад и крючком прицепил его к дощатому хвосту. Потом начал вертеть маленькое колесо от детского велосипеда. Шест дрожал. Скрипучие веревки напрягали узлы. Пружины звенели и сжимались.