Страница 6 из 15
Я мурлыкала слегка переделанные строчки – “А ну-ка, брамсельный, пропой нам песню, ветер…” – и все разглядывала золотистую эскадру. То просто так, то через волшебный Лоськин глобус. Молодец дядя Костя! И молодец Лоська! Его стеклянные океаны – словно специально для сверкающих парусов! Одно к одному! Как только придет, сразу покажу ему монеты! Лоська, он понятливый. И брамсельный ветер он ощутит сразу…
Вспомнилось, как мы познакомились…
2
Это случилось в конце июня, когда я после скандала вернулась из летнего лагеря. Я “отходила от событий” и часто бродила по улицам одна, просто так. И забрела на пустырь у табачной фабрики. Я вообще люблю пустыри (ненормальная, да?) Мне кажется, там среди иван-чая и репейников прячется прошлая жизнь. Лежит невидимыми прозрачными пластами среди развалин домов, над кучами мусора, над раскиданными в траве ненужными вещами. Ну, не сама жизнь, а память о ней… А разве это не одно и то же? Только память – это прошлая жизнь. Она от нынешней отличается лишь тем, что в ней ничего нельзя изменить. Ни плохое, ни хорошее. Я стараюсь вспоминать хорошее. Например, как мы с Илюшкой сидим на лодочных мостках, бултыхаем ногами и хохочем, а папа наводит аппарат. Пусть это будет всегда …
Так вот я бродила, шебурша джинсами по лопухам и желтоголовой пижме, и вышла к большущему тополю. Некоторые ветки его были сухие, а на других – редкие листья. Старик уже. Но у могучего ствола курчавилась молодая поросль.
За этой порослью сопел и копался в земле мальчишка лет девяти. Или десяти. Чуть постарше тех, с кем я дружила в лагере. Он был в мешковатой рыжей майке, широченных штанах до колен, нечесанный и, кажется, сердитый. Я села в трех шагах от него на косую лавочку. Мальчишка глянул через плечо и снова согнулся. Майка натянулась на спине, проступили позвонки.
– Ты что делаешь? – тихонько спросила я.
Он не огрызнулся, просто сказал, не оглянувшись:
– Рою…
– Клад ищешь, да?
Он дернул спиной: чего, мол, чепуху-то молоть? И продолжал ковырять землю походной лопаткой. Потом негромко выговорил:
– Кота хороню…
– Какого кота? – У меня почему-то натянулись нервы. Мальчишка выпрямился, встал ко мне в полоборота, подбородком показал на лежавший в подорожниках тряпичный сверток. Я шагнула, села на корточки, мальчишка тоже. Быстро глянул на меня, подумал секунду и откинул края цветастой тряпицы. На ситцевом лоскуте лежал худой серый кот со славной мордашкой. Он будто спал, прижав к свалявшейся на груди шерсти согнутые лапы. Но через голову от уха до шеи тянулся рубец с засохшей кровью
– Кто его так? – шепнула я.
Мальчишка сипло сказал:
– Если бы я знал…
– Это твой кот?
Он мотнул головой с темными волосами-сосульками.
– Нет. Наверно, он ничей, сам по себе… Просто мы тут встречались. Первый раз еще в апреле, а дальше почти каждый день. Я ему поесть приносил… А потом мы сидели рядышком… Знаешь, он иногда терся мордой о рукав и мурчал… А сегодня я пришел, а он лежит… вот такой… Кому помешал? – Мальчишка переглотнул, кожа на его тонком горле дернулась. Но он не заплакал. Я тоже переглотнула.
Казалось, ну какая тут печаль? И кот незнакомый, и… столько всего было в жизни, по-настоящему горького. Здесь-то чего слезы глотать. А вот надо же, заскребло…
Я осторожно закрыла беднягу краями лоскута. Глянула на мальчишку. Он опустил лицо и стал дуть на ладони – видать, намозолил. Я посмотрела на ямку, которую он старался вырыть – она была совсем неглубокая..
– Давай помогу.
– Помоги, если хочешь. Я только полминуты передохну…
Лопатка была довольно острая. Легко резала тонкие корни и глинистые комки. Но это у меня легко. Надо сказать, я сильная. А у мальчонки-то руки-прутики. И все же он очень скоро сказал;
– Ну, все. Теперь я.
– Подожди. Я же только начала.
– Нет, теперь я… – И потянул лопатку. Я отдала, но через минуту взяла снова. Скоро мы углубились больше, чем на полметра.
– Хватит, наверно? – выдохнула я.
– Да… – Он опять приоткрыл кота, быстро, почти украдкой, погладил его, завернул, поднял, прижал к груди. – Я сейчас… положу.
– Постой…
Я быстро отошла, нарвала лопухов, застелила внутри рыжую от глины яму (из нее почему-то пахло картофельными грядками).
Мы вместе уложили кота. И сверху тоже закрыли лопухами. Потом засыпали – мальчишка лопаткой, я ладонями. Слегка прихлопали землю.
– Давай положим сверху дерн…
Мальчишка смотрел вопросительно: не знал, наверно, что такое дерн. Глаза у него были странные – темно синие, с длинным разрезом, почти до висков. Как на портретах персонажей древне-индийского эпоса (а, может, вообще как у инопланетянина). Нос же – совсем не индийский, “ванькин”, картошка с двумя дырками… Я лопаткой вырубила прямоугольник земляного слоя с подорожниками и клевером. Мальчишка понял, стал помогать, мы вместе уложили дерновый пласт на глину. Выпрямились.
– А не слишком заметно? – Он опасливо глянул из-за плеча. – Вдруг разроет кто-нибудь. Назло…
– Кто не знает, не обратит внимания…
Кажется, мальчишка всхлипнул. Чуть-чуть.
– Знаешь, все-таки хорошо, что он жил на свете, – сказала я. – Он тебя радовал. Ты будешь его помнить. И получится, будто он все еще живет…
Мальчишка то ли кивнул, то ли уронил голову. Шепнул:
– Да… Я… наверно, буду сюда приходить…
– А как его звали… то есть как зовут?
– Как по правде, не знаю. А я звал “Умка”. Он откликался.
– Значит, Умка и есть… А тебя как звать?
Он сказал без охоты, но сразу:
– Лоська.
– Это… от какого полного имени?
– Все-во-лод… – толчками выдохнул он шепот.
– Тогда почему не Сева? – Я говорила, чтобы отвлечь его, потому что боялась: вдруг заплачет (да и сама могла).
– Не знаю… – устало выговорил Лоська. – Так зовут с давних пор… А иногда – “Лосёнок”. Это мама…
В нем, несмотря на беспризорный вид, не было никакой ощетиненности. К другому такому попробуй сунуться с вопросами, пошлет на край света и еще добавит вслед. А этот… может, просто обмяк от горя?.. Имя “Лосёнок” ему подходило. Такой же лобастый, губастый, с тонкими ногами-руками и, кажется, доверчивый. Ну, наверно, не со всяким доверчивый, но со мной-то по-хорошему…
– А я Женя. – И добавила, чтобы внести ясность. – Мезенцева.
Лоська понял. И, кажется, чуть улыбнулся:
– Я сперва подумал, что ты парень. Не разглядел.
– Немудрено… – хмыкнула я. В самом деле – волосы, подстриженные по уши, джинсы, мальчишечья футболка. И под футболкой… ничегошеньки незаметно. Разве если только очень приглядеться…
– Нет, теперь-то я понял, – Лоська улыбнулся заметнее. – Парни такими не бывают.
– Какими “такими”?
– Ну… ты заботливая. – И он втянул воздух носом-картошкой.
Я с облечением сменила тон:
– Да. Очень заботливая. И главная забота о твоем умывании. Посмотри, ты весь перемазанный.
Он и правда был в земле и глине, в травяном соке, в прилипших стеблях и листиках. Даже в волосах глиняные крошки.
Лоська не стал спорить.
– Да, здесь недалеко есть колонка.
– Какая колонка! Тебе надо в ванну с головой!
– Во-первых, – сказал Лоська отчетливо, – нет у нас дома никакой ванны. Во-вторых, я не смогу попасть домой. Я забыл надеть на шею ключ, захлопнул дверь, а мама придет лишь вечером.
Я про себя отметила, какая у Лоськи правильная речь, вовсе не уличный “базар”. Даже сказал “надеть”, а не “одеть”, что и среди нынешних тележурналистов редкость. Поучиться бы у мальчишки депутатам всех мастей с их “намерениями”, “в этой связи” , “властямипредержащими”,“возбужденными делами”, с их “эканьем” и “меканьем”… Но речь речью, а чумазости от этого не меньше.
– Пойдем-ка, Лоська, ко мне.
– Да ну… – он впервые заметно смутился. Вытащил из сандалеты ступню, начал чесать правой пяткой левое черное колено. – Зачем…