Страница 5 из 8
А среди этой россыпи – бледно-зеленые неулыбчивые глаза. Они-то, видно, и завораживали Витьку.
Но Карло д’Эспозито видел причину в другом. Он сказал Скицыну серьезно и со знанием дела:
– Микель, тут не столько первая влюбленность в девочку, сколько рыцарский дух Витторио. Его душе необходима Прекрасная Дама…
Михаил хмыкнул.
– А кроме того… – задумчиво сказал д’Эспозито.
– Что?
– Мне кажется… мальчику не хватает мамы, хотя она у него и есть… А в каждой девочке дремлет материнское начало. Вспомните, как она вчера пробирала его за неряшливость и вытаскивала из волос у него репьи…
– А он таял, – вздохнул Скицын.
…Конечно, Люся сперва перепугалась, увидев шаровую молнию. Витька терпеливо уговаривал. Для убедительности храбро рассадил о ствол дуба костяшки пальцев и тут же залечил.
– Но это же свежие ссадины, – нерешительно сопротивлялась Люся. – А у меня все засохшие, старые.
– И старые берет! – Витька брякнулся в траву, задрал ногу. – Видишь, раньше прошлогодняя болячка была, а теперь где… Даже родинку слизнуло.
– Да? – вдруг оживилась Люся. – Значит, тогда и… веснушки может? – У нее покраснели уши и даже плечи сделались розовыми.
Витька сел (шарик вертелся у него над коленкой). Помигал. Насупился. И впервые заспорил с Люсей:
– Не-е… Не надо.
– Но ты же сам говоришь – не опасно.
– Да не в этом дело…
– Думаешь, не получится?
– Да пойми же ты, – тихо и отчаянно сказал Витька. – Если убрать веснушки, что останется! У тебя в них вся красота!
Он тут же перепугался: кажется, сказал не то. Но Люся… она не рассердилась. Потупилась, дернула себя за хвостик волос.
– Ох уж, красота…
– Ну, честное же слово! – обрадованно поклялся Витька.
– Ладно… – Она шевельнула плечом с тонким крылышком безрукавого платьица. – Убирай царапины…
Потом Люся уехала к родственникам в город Теплый Порт. На остаток лета. И Витька – один на поляне у старого дуба – откровенно и долго плакал: себя-то чего стыдиться. Так, с полосками на щеках, и вернулся в обсерваторию. Михаил сказал прямо:
– Не убивайся. Следующим летом увидитесь опять.
– Это же вечность, – вздохнул Витька. – И вообще… через год будет уже не то…
Летом следующего года Люся уезжала куда-то с матерью, а потом отдыхала в крымском лагере. С Витькой они увиделись только в начале августа.
Витька оказался прав – было уже не то.
Люся не была теперь маленькой, костлявой и растрепанной. Волосы стали гуще, и пышные хвостики их перехватывались не резинками, а зажимами в виде божьих коровок. Такие же божьи коровки висели на мочках ушей – клипсы. Видимо, Люся понимала, что эти пятнистые жучки идут ее веснушчатому лицу. Впрочем, веснушки были не очень заметны на крымском загаре.
– Наконец-то загорела по-человечески, – усмехнулся Витька, когда они встретились на южной кромке РМП. – И вообще…
– Что? – спросила Люся и потупилась.
Она выросла за год, обогнала Витьку на полголовы. Казалось бы, еще больше должна поглядывать на него свысока. Но и Витька был сейчас не такой, как раньше. Ростом, правда, остался почти прежний, а в душе… Во-первых, уже не одиннадцать с половиной, а почти тринадцать лет. Разница! Во-вторых, он хлебнул всяких событий в Реттерберге, владел теперь двумя языками Западной Федерации, знал жутковатую тайну прямого перехода, бывал у Башни, а в июне Рэм Погорский дал им с Цезарем тяжелые значки – медных петушков. Их отливали из нетускнеющей меди в стране, которой владел верховный князь Юр-Танка…
Ничего такого не знала Люся. На значок, что оттягивал Витькину рубашку, глянула мельком, не спросила, откуда такой. Ее больше занимали свои бусы и брошки. И одевалась она теперь не в потрепанные платьица или комбинезоны, а так, будто с утра на праздник собирается…
В прошлом году, когда купались в озере, Люся была совсем как пацаненок, плавала в одних мальчишечьих трусиках, а в этом году Витька увидел на ней поперек груди полоску с двумя плоскими матерчатыми кружками. И опять снисходительно хмыкнул. Однако Люся не обижалась на его снисходительность, а то и на командирский тон. Ей, кажется, нравилось, что роли поменялись. Это порой удивляло Витьку. Он сам понять не мог: лучше стало или хуже?
Впрочем, как бы там ни было, а все равно дружба сохранилась, а это уже хорошо.
И утром того дня, когда они собрались в Итта-даг, настроение у Витьки было вполне лучезарное.
Детские песенки
1
В какие-то очень древние времена в ложбину среди горных складок Яртышского отрога грянулся небесный камень. Во много тысяч пудов. Ахнул так, что кратер сохранился до наших дней. В восемнадцатом веке один из открывателей здешних мест, побывавший в котловине с отрядом казаков, писал в берг-коллегию:
«…А ямища сия зело обширна, кругла и склонами крута. Во глубину, ежели до уровня земли по отвесу, не менее сотни сажен, а в ширину будет более полуверсты, так что с края до края не докричишься. От верху по самую глубь заросла низким дубом, можжевельником и всяким стлаником и травами, кои по невежеству в ботанической науке назвать не умею…»
Не так давно (в год, когда родился Витька Мохов) горные бульдозеры хорошенько расчистили кратер и придали ему форму параболической чаши. Затем грузовые дирижабли уложили на склоны концентрические кольца из титановых желобов метрового диаметра. Сверху протянули через них радиусы – от центральной площадки до верхней кромки кратера. Так и возник знаменитый среди межпространственников радар МП.
Гигантская решетчатая антенна была неподвижна. Ни вращать ее, ни менять угол не требовалось: совмещенные поля многомерных пространств, по официальной теории МП, излучали сигналы независимо от трехмерных координат.
Рядом с чашей РМП выросла обсерватория – с башнями, куполами, антеннами, жилыми коттеджами и прочим хозяйством. В пяти километрах от нее лежал поселок Ново-Яртыш – тысяч пять жителей, школа, больница, кино, станция информатория, вокзал местной железнодорожной ветки, администрация заповедника. Ибо вся Яртышская котловина считалась заповедной зоной.
Говорили, что здесь «второй Крым». Витька считал, что это не так. Во-первых, близко нет моря, во-вторых, горы не такие острые. Но что-то было и в самом деле как в Крыму. У коттеджей росли кипарисы. В апреле зацветал миндаль. И небо, если только не случалось грозы, всегда было безоблачным и чистым. Впрочем, последнее обстоятельство сотрудники «Сферы» не считали особенно важным. Несмотря на обилие телескопов, астрономией здесь занимались далеко не в первую очередь.
Наверно, правильнее было бы назвать обсерваторию не «Сферой», а «Кристаллом». Но название пошло от РМП, который напоминал внутренность зеленого полушария, выстланного серебристой радиальной сетью. Все равно не точно. Надо бы уж тогда – «Полусфера»… Витька думал об этом каждый раз, когда оказывался на краю гигантской антенной чаши…
К желобу № 59 Витька пробрался тайным путем, сквозь заросли у фундамента главного рефлектора. Солнце уже высоко стояло над заросшими дубняком склонами. Высушило кусты и травы, рассеяло туман. Однако в чаще сохранилась еще росистая влага. Витькина рубашка промокла, к лицу и ногам липли прошлогодние листики мелкой акации.
Отплевываясь, Витька выбрался к высокому бетонному парапету, который опоясывал весь РМП. Подтянулся, лег животом на край, потом встал на этой кольцевой стене, сложенной из блоков метровой ширины. Вздохнул и засмеялся от простора и света. Рядом переливчато свистела какая-то птица, а вся великанская чаша антенны была наполнена стрекотом кузнечиков. И запахом скошенной травы. Густой клевер и ромашки среди титановых колец и радиусов косили вручную полуголые практиканты зоотехнической службы заповедника. Солнце вспыхивало на лезвиях кос.
Верхний конец радиального желоба вделан был в парапет на одном уровне с бетоном (рядом – эмалевая табличка с числом 59). Первые несколько метров титановая отшлифованная полутруба уходила вниз почти отвесно. Витька потоптался, вздохнул, как всегда, перед «стартом». Впрочем, это – лишь две секунды. А на третьей он подпрыгнул, выкинул вперед ноги и ухнул в желоб.