Страница 12 из 13
27 сентября “Надежда” благополучно пришла в Фальмут, где и встретилась с “Невою”.
Погода сделалась хорошая, но люди еще жили воспоминаниями шторма. Кое-кто из пассажиров говорил между собою:
– Если такое было у берегов Европы, что нас ждет в океане?
Фальмут был последним портом перед выходом в открытый океан. Все писали письма, чтобы с попутными кораблями отправить домой. Ученые делали записи в журналах наблюдений.
Писал свой “Журнал путешествия россиян вокруг света” и главный комиссионер Российско-Американской компании, верный помощник Резанова купец Федор Шемелин.
Шемелина определили на жительство в констапельскую – глубокую кормовую каюту, где хранилось артиллерийское имущество. Свет сюда не проникал, днем и ночью приходилось жечь свечу в фонаре, да и та горела слабо в спертом воздухе.
При желтом дрожании огня Шемелин описывал шторм. Сообщал будущим читателям, что люди, оказавшись в той буре, вели себя по-разному: одни проявили неустрашимость, другие – малодушие. “Последних боязнь, – писал Федор Иванович, – простиралась до того, что с каждым наклонением судна набок представлялось им, что они погружаются уже на дно морское. Каждый удар волны об корабль считали они последним разрушением оного и прощались со светом. Те, которые являли себя храбрее на берегу, оказали себя на море всех трусливее и малодушнее”.
О ком именно идет речь, в “Журнале”, напечатанном в 1816 году, не сказано. И мы не станем строить догадок, дело прошлое. Но стоит запомнить мысль Шемелина, что настоящая смелость проявляется именно в суровые часы, а пустая важность и надутая храбрость при виде опасности слетают с человека шелухою.
Впрочем, ни один офицер, ни один матрос робости во время шторма не проявили, каждый службу свою нес честно и умело…”
Курганов закрыл папку и опять глянул на Толика: вопросительно и виновато.
– Здорово, – сказал Толик. – Даже страшно, когда про крен: встанет ли?.. Вот интересно: знаешь, что ничего с ними не случится, а все равно страшно. Будто сам на палубе… – Толик пошевелил плечами. – Будто даже брызги за шиворот…
– Да? – Курганов стремительно встал, шагнул к Толику, взял его большущими ладонями за плечи (Султан стрелками поставил уши и напружинился). – Ох, спасибо тебе… Прямо бальзам на мою грешную душу.
Толик глянул в высоту – в счастливое (и даже немного красивое) лицо Курганова.
– Арсений Викторович, а какая это будет книга? Детская или взрослая?
– Что?.. – Курганов опустил руки. – Я как-то не задумывался. Хочется, чтобы всем интересно было
– Так, наверно, и будет, – успокоил Толик.
Опять наступило молчание. И, услыхав снова медный стук шестеренок, Толик спохватился:
– Ой, а который час?
Курганов поднял на животе обвисший свитер, вытянул из кармашка у пояса большие часы на цепочке.
– Почти девять…
– Мама, наверно, скоро придет домой…
– Бессовестный я человек, задержал тебя.
– Да все в порядке, мы за пять минут домчимся!.. Ой… – Толик засопел и неловко затоптался. – Арсений Викторович, мама просила… если вы, конечно, можете… Может, у вас есть сегодня деньги за перепечатку?
Курганов хлопнул себя по лысому лбу.
– Ну, растяпа я! Ну, субъект! Сейчас, сейчас. Конечно…
Из кармана галифе он извлек потрепанный бумажник.
– Вот, пожалуйста… Ах ты, неприятность какая, десяти рублей не хватает. Как неудобно…
Он сделался виноватый, ну прямо как первоклассник перед завучем. Толик решительно сказал:
– Арсений Викторович, если у вас последние, то не надо.
– Ну что ты, что ты! Я завтра утром получу! И сразу эти десять рублей занесу. Я знаю, где вы живете, однажды заходил. Ты извинись за меня перед Людмилой Трофимовной…
– Да пустяки, – сказал Толик.
– Нет-нет, я завтра же… А эти деньги спрячь, не вытряхни по дороге.
– Не вытряхну. – Толик расстегнул курточку. Это была тесная, еще со второго класса, курточка с потайным карманом – его пришила мама для денег и хлебных карточек, когда Толику приходилось стоять в очередях.
У ГОРЯЩЕГО КАМИНА
Толик проснулся так поздно, что на замороженных окнах уже сияли солнечные искры. Потрескивала печка. Стучала машинка: значит, мама в редакцию не пошла, работает дома.
Не оглядываясь, мама сказала:
– Не вздумай читать в постели. Брысь одеваться.
– Есть, товарищ капитан! – Толик кувыркнулся из-под одеяла на половик и сел по-турецки, любуясь елкой…
В эту минуту краснощекая тетка в полушубке принесла телеграмму. И хорошее утро испортилось. Варя сообщала, что приедет лишь первого числа, потому что перед самым Новым годом у нее зачет. И конечно, что она “поздравляет и целует”.
– Целует она, – сумрачно сказал Толик. – Лучше бы зачеты сдавала пораньше…
У мамы тоже упало настроение. Она добавила, что дело, скорее всего, не в зачете. Просто распрекрасной Варваре хочется встретить Новый год в компании однокурсников.
– Конечно, – поддержал Толик. – Там у нее кавалеры со всех сторон. Выбирай какого хочешь жениха.
– Анатолий…
– А чего? Вот подожди, сама увидишь…
Мама взяла себя в руки и сообщила Толику, что он говорит глупости. У Вари действительно важный зачет, это надо понимать. Завтра она приедет, и все будет хорошо и весело. А сегодня, что поделаешь, посидят в новогоднюю ночь вдвоем. Немножко поскучать – это тоже полезно.
Толик осторожно спросил:
– А может быть, Дмитрий Иванович все-таки придет?
– Что ему у нас делать? Я же говорила: он встречает Новый год со знакомыми на работе. У них большая компания.
Толику стало обидно за маму.
– Между прочим, мог бы и тебя пригласить.
– Между прочим, он приглашал…
– Ну и… что? – упавшим голосом спросил Толик.
Мама хлопнула его по носу свернутой телеграммой.
– Дурень. Куда же я из дома? Тем более мы думали, что Варя приедет.
– Но теперь-то знаешь, что не приедет, – пробормотал Толик. Он ужасно не хотел, чтобы мама уходила, но совесть требовала поступать так, чтобы маме было лучше.
– А тебя-то я куда дену?
– Я что, грудной? Посижу у елки, книжку почитаю. По радио концерт будет интересный… К Эльзе Георгиевне схожу…
– Очень ты там нужен…
– А потом спать лягу, – сдерживая скорбь, сказал Толик.
– Нет уж, мне там все равно праздника не будет, я изведусь: как ты один? Небось еще елку запалишь…
Толик прикинул: достаточно ли он поуговаривал маму? Совесть подсказывала, что надо бы продолжить разговор, а здравый смысл предупреждал: так можно и палку перегнуть – мама, чего доброго, возьмет да и поддастся уговорам.
Она посмотрела на Толика и засмеялась:
– Твои терзания у тебя на физиономии напечатаны крупными буквами. Не бойся, никуда я не пойду…
Толик засопел от стыда и облегчения и хотел пробурчать что-нибудь возмущенно-оправдательное. И в этот момент, к счастью, пришел Курганов.
Мама встретила его в коридоре и привела в комнату. Сейчас Курганов показался Толику еще более высоким и худым, чем вчера. Он был в старом, очень длинном демисезонном пальто, из-под которого торчали растоптанные валенки. Меховая шапка тоже была старая, потертая до лысой кожи. Шею обматывал в несколько витков красный порванный шарф.
Покашливая, Арсений Викторович объяснил, что вот такая вчера получилась досада и он очень просит извинить, что не смог расплатиться сразу. А сейчас вот, пожалуйста…
Мама сказала, что не стоило волноваться из-за пустяка. Но все равно она рада, что Арсений Викторович зашел. Пусть он раздевается, сейчас они будут пить чай… Ох, только, пожалуйста, никаких отговорок. Раз уж пришли, будьте добры подчиняться хозяйке. Пусть Толик отнесет на вешалку пальто Арсения Викторовича…
Когда Толик вернулся в комнату, Арсений Викторович сидел у стола и трепал по ушам Султана. Мама весело звякала чашками и блюдцами.
Курганов неловко повозился на стуле, поводил голубыми своими глазками по елке – от пола до макушки – и сказал стеснительно: