Рубин королевы

С чисто военной пунктуальностью Гутиерес явился минута в минуту. Он почтительно поклонился, как человек, знающий, с кем имеет дело, и уселся на краешек стула, на который ему указали. При этом комиссар не преминул бросить на Морозини многозначительный взгляд: было совершенно очевидно, он отнюдь не в восторге от того, что застал здесь князя. Еще меньшее удовольствие вызвали у него первые же слова хозяйки дома.

– Я просила вас прийти ко мне, сеньор комиссар, чтобы вы не шли по ложному следу, – проговорила донья Ана, посылая полицейскому одну из тех улыбок, перед которыми трудно устоять. – Могу заверить вас, что присутствующий здесь князь Морозини не имеет никакого отношения к ущербу, который нам нанесли...

– Простите, что возражаю вам, госпожа герцогиня, но факты и свидетельства, которые мне удалось собрать, говорят не в пользу вашего... вашего подзащитного.

Слово было выбрано неудачно. Донья Ана грозно нахмурила бровь:

– Я никого не защищаю, сударь! Просто благодаря чистой случайности могу предоставить вам неопровержимые доказательства. Когда мы ужинали, маркиза Лас Марисмас пришла испросить у ее величества королевы разрешения уйти для князя Морозини, у которого начался острый приступ невралгии. Затем она вызвала экипаж, и князя отвезли в отель. Чуть позже я попросила свою секретаршу, донью Инес Авиеро, принести мне шаль. Она исполнила мою просьбу. И донья Инес утверждает категорически: когда она шла по гостиной мимо портрета, тот был на месте.

– Она могла не заметить пропажи. Когда привыкаешь всегда видеть какой-то предмет на одном и том же месте, случается, что...

– Только не с доньей Инес! У нее наметанный глаз, и ничто не может ускользнуть от ее бдительного взора, ни одна деталь. Можете спросить у нее самой, я прикажу позвать...

– Если она так в этом уверена, почему же ничего не сказала, когда я допрашивал ее?

– Вы ее об этом не спросили, – ответила герцогиня с неуязвимой логикой. – Впрочем, и мне донья Инес не сразу сказала о том, что видела портрет на своем месте около часа ночи. Только когда мы остались одни вчера вечером и стали припоминать все детали. Поскольку князь покинул нас примерно в половине первого, выводы делайте сами.

Тон герцогини не допускал возражений, и скромный полицейский, сидевший перед одной из самых знатных дам Испании, не мог поставить ее слова под сомнение, как бы ему того ни хотелось. Он съежился, втянув бычью голову в массивные плечи, и, казалось, не решался встать. Донья Ана милосердно выдержала паузу, давая полицейскому время, чтобы переварить разочарование, и добавила уже гораздо более мягко:

– Будьте добры поставить в известность маркиза Фуенте Салида обо всем, что я только что сказала.

Гутиерес вздрогнул, словно пробудившись от сна, и не без усилия поднялся.

– Сеньор маркиз все равно завтра не пришел бы. Перед тем, как явиться сюда, я заходил к его кузену, у которого он останавливается, приезжая в Севилью, и мне сказали, что он уже уехал.

– Как?! – возмутилась герцогиня. – Выдвинул ложное обвинение и сбежал? Вот лучшее доказательство того, что он действовал лишь из личной неприязни и это просто злобный выпад.

– Я скорее склонен видеть в его поспешном отъезде желание сэкономить, – предположил комиссар, надеясь таким образом защитить важную персону. – Маркиз воспользовался случаем добраться до Мадрида с королевской свитой, и благодаря этому поездка ничего ему не будет стоить.

Морозини расхохотался.

– Быть может, он попросту пересмотрел свое суждение, – снисходительно заметил он. – Что до меня, все хорошо, что хорошо кончается, и я теперь смогу заняться собственным отъездом.

Он тоже поднялся, но донья Ана его удержала.

– Останьтесь еще на минутку! Господин комиссар, ваше расследование зашло в тупик, и у вас, не сомневаюсь, много дел. Не стану вас задерживать...

Гутиерес вышел, всем своим видом показывая, до чего ему не хочется упускать добычу.

– Мало похоже, что нам удалось его переубедить, – отметил Морозини.

– Какое это имеет значение? Единственное, что важно: он перестанет досаждать вам. Его обвинение – нелепость!

– Людям свойственно подозревать чужаков, в особенности иностранцев.

– Это свойственно скудоумным людям. Первое качество хорошего полицейского – умение распознать, с кем имеешь дело.

В соседнем монастыре зазвонил колокол. Альдо снова встал, и на этот раз его не удерживали. Когда он склонился к руке хозяйки, его взгляд заискрился.

– Я очень вам благодарен, госпожа герцогиня. Вы даже не можете представить себе, как благодарен!

Тот же огонек зажегся в темных зрачках доньи Аны.

– Не хотите ли вы сказать, дорогой князь, что мое свидетельство не было чистой правдой?

Морозини полной грудью вдохнул свежий воздух. Легкий ветерок с моря тихонько шевелил верхушки высоких пальм.

– Прохладно, а платье вашей милости (он сознательно употребил английское обращение к герцогиням, уж очень оно подходило донье Ане) из очень красивой ткани, но совсем легкое... А ваша милость пока не послала за шалью...

На этот раз расхохоталась она. Потом тоже встала и взяла Альдо за руку.

– Думаете, надо было?.. Да ведь мне никогда не бывает холодно! Но... мне хотелось бы знать, куда вдруг так заторопился Фуенте Салида? Он охотно прибедняется, хотя и не нищий, далеко не нищий. Так почему он поспешил пристроиться в королевскую свиту?

– Острый приступ «курсилерии»?

– Что-то не очень верится в это: у него есть возможность приблизиться ко двору, когда захочет. А может быть, он просто-напросто раскаивается в своих фантастических обвинениях?

– Возможно. Но если он испытывает угрызения совести, я об этом узнаю. Завтра утром я отправляюсь в Мадрид, и было бы очень странно, если бы я там не отыскал его. Не забудьте: мне нужны его знания. И это – единственная причина, по которой я не поколочу его.

– А то бы поколотили?

– Как бы, по-вашему, на подобные обстоятельства отреагировал испанец?

– Боюсь, очень бурно.

– Мы, венецианцы, столь же чувствительны, но вам я обещаю по возможности быть с ним любезным.

Морозини не стал говорить, что ему пришла в голову странная идея. А не был ли вором сам «дон Базилио»?

Они вышли в большой внутренний двор, где их уже дожидался дворецкий, которому было поручено проводить гостя до экипажа.

Альдо поклонился:

– Я навсегда ваш раб, донья Ана. Отныне я знаю, как выглядит ангел-хранитель!

– Истине очень трудно проложить себе дорогу к свету. И наш долг помочь ей в этом... И потом, если быть до конца откровенной, я буду очень рада, если, лишившись портрета, избавлюсь наконец от визитов Сусаны. Мне... мне они совсем не нравятся!

Доехав до площади, в глубине которой возвышался палас-отель «Андалусия», Морозини вдруг заметил человека в старой соломенной шляпе и выцветших красных лохмотьях, показавшихся ему знакомыми. Человек явно делал уже не первый круг по площади. Князь остановил коляску и выпрыгнул из нее, подумав, что, возможно, Диего Рамирес ждет именно его. И не ошибся: едва заметив Альдо, нищий потихоньку сделал ему знак следовать за собой.

Шествуя друг за другом, они приблизились к известному в городе зданию, барочный фасад которого был украшен великолепными азулехос. Здесь располагался приют де ла Каридад, основанный в ХVI веке носившим то же имя религиозным братством. Приют давал убежище нищим и хоронил казненных, чьи брошенные тела до этого разлагались под открытым небом. Одним из создателей и главных попечителей благотворительного заведения выступил дон Мигуэль де Манара, чья распутная жизнь, должно быть, послужила основой для истории Дон Жуана. То, что в приют вошел нищий, никого не должно было удивить, но и появление в таком месте весьма элегантного господина – тоже, потому что монахини, работавшие в приюте, часто принимали дары от представителей высшего севильского общества.

Все так же, на некотором расстоянии друг от друга, Морозини и нищий прошли в часовню, которая всегда была открыта до позднего вечера. Зная, что его странный знакомец еврей, Альдо гадал, зачем тот привел его в христианскую церковь, но Рамирес не стал проходить внутрь, к алтарю, а остановился справа от большой двери перед кошмарным творением Вальдеса Леаля, шедевром испанского реализма, о котором Мурильо говаривал, что рассматривать его можно, только зажав нос. Картина изображала мертвых епископа и рыцаря в полуоткрытых гробах, кишащих червями...