Зверь из бездны

Вскоре авиакар попал в полосу дождя, и вынырнувший из-за холмов Илион предстал неприглядным конгломератом серых зданий, извилистых улиц и серых грузовых судов в акватории порта, подковой вдающейся в берег.

– Интересно, тут когда-нибудь бывает солнечная погода? – пробормотал Стан, зябко передергивая плечами. – Какое-то все вокруг… беспросветное.

Значит, не только от моего душевного состояния зависело мое тягостное впечатление о Серебристом Лебеде. Унылым был этот мир, и маячила над ним тень обреченности…

Скользнув по невидимому лучу, авиакар опустился на крышу здания полицейского управления Илиона; здание походило на обрубок массивной темно-коричневой колонны, некогда подпиравшей безотрадные небеса. Сопровождаемые немногословным дежурным, мы погрузились на лифте в глубины обрубка и, пройдя гулким пустым коридором, оказались то ли в большом кабинете, то ли в небольшом зале с несколькими столами, полукруглым рядом кресел и шеренгой компов вдоль стены.

– Прошу садиться, – сказал дежурный, коротко кивнул и исчез за дверью, оставив меня и Стана в обществе безмолвных компов со слепыми экранами.

– Похоже на ожидание аудиенции, – пробурчал Стан. – Странные, однако, у них тут порядки.

Он ни с того, ни с сего вдруг начал застегивать и расстегивать куртку. Он нервничал, и я, кажется, понял, в чем тут дело: «Зная, что Господь любит Свое создание, Дьявол стремится как можно больше навредить человеку». Стан, по-моему, тоже склонен был исходить из самого худшего…

– Успокойся, – сказал я ему. – В каждом заведении свои традиции. А если бы илионцы попали к нам; например, в группу господина Черненко?..

Я не успел договорить, потому что дверь открылась и в полукабинет-полузал один за других вошли трое: первый, с усами и бритый наголо – постарше нас, а двое других, худощавые высокие блондины, – гораздо моложе; таким я был в начале своей полицейской жизни. Все трое были одеты в неброские свитера и брюки, и так же, как и у нас со Станом, у них отсутствовали какие-либо опознавательные «половские» знаки, но я сразу определил в них коллег, собратьев по ремеслу; «полы» видят друг друга издалека «, – такое у нас ходило присловье. А мой приятель по колледжу Рон Неттер однажды, ощутив прилив вдохновения после успешно завершенной сессии и трех бутылок вина, изрек что-то вроде: «И в адской тьме, в обители всех зол, всегда узнает «пола» «пол». Рон погиб года через три после окончания колледжа, погиб там, на моем Альбатросе, от выстрела в спину.

«И в адской тьме…» Во тьме Ада… Острый холодный коготь с нажимом прошелся по сердцу.

– Добрый вечер, – сказал бритоголовый, подойдя ко мне и протягивая руку. Голос у него был жестковатый, но не грубый. – Патрис Бохарт, дубль-офицер. А вы, конечно, господин Грег.

– Почему «конечно»? – удивился я.

– Кто обладает информацией, тому, как правило, сопутствует успех, – усмехнутся бритоголовый и пожал руку Стану. – Господин Лешко, приветствую вас на Лебеде.

– Взаимно, – буркнул Стан.

Не знаю почему, но я как-то сразу почувствовал симпатию к усатому и бритоголовому Патрису Бохарту. Стан, по-моему, тоже ощутил нечто подобное, потому что добавил:

– Только давайте просто Стан. Господин Лешко остался на Соколиной.

– Отлично. Тогда и я просто Патрис. – Дубль-офицер обернулся к стоящим чуть позади него молодым блондинам. – А это мои ребята. Знакомьтесь: Рональд Ордин и Деннис Платт. Не обремененные пока грузом прожитых лет и хваткие. Во многом именно благодаря им в Илионе относительно спокойно.

Мы обменялись рукопожатиями, сели в кресла и дубль-офицер коротко обрисовал ситуацию.

Лайоша Ковача обнаружили без особого труда, потому что он и не думал прятаться. Участковые полицейские агенты опознали его на улице, тут же задержали и доставили прямо в городское управление, к Патрису Бохарту, который руководил операцией. Господин Ковач не возмущался, не протестовал, не требовал адвоката. Казалось, его ничего не волнует и не тревожит. К представленным ему результатам зондажа семерых коммивояжеров он отнесся совершенно равнодушно (по крайней мере, внешне), и все попытки вызвать его на разговор оказались тщетными: с момента своего задержания он не проронил ни слова.

– Молчит, словно обет такой дал, – сказал Патрис Бохарт, подергивая себя за усы. – Полностью погрузился в себя, сколлапсировал и ни на что не реагирует. Какой-то не от мира сего. Провели медицинское обследование – все в норме. Тактика, конечно, не новая, но…

– Можно посмотреть? – спросил Стан.

– Разумеется. Только там смотреть нечего. Ден, покажи.

Один из блондинов встал и подошел к ближайшему компу. На экране возник сидящий в кресле человек в черно-зеленой рубашке навыпуск и широких черных брюках, заправленных в невысокие сапоги. Человек выглядел лет на шестьдесят пять-семьдесят, но мне показалось, что от лица его веет какой-то старомодностью, словно всплыло оно из глубины веков, да так и застыло, не меняясь более. Возможно, такое впечатление сложилось у меня из-за абсолютно неподвижного взгляда Лайоша Ковача. Он действительно как бы глядел внутрь себя, и не было ему никакого дела до внешнего мира. Узковатое, чуть вытянутое лицо, тонкие поджатые губы, короткие рыжие волосы и глаза непонятного цвета, отчужденные глаза человека, который однажды разглядел что-то нездешнее и навсегда внутренне окаменел, как в мифические времена превращались в камень люди, наткнувшиеся на умерщвляющий взор ужасной Медузы Горгоны.

Впрочем, все это могло мне просто казаться. Экран показывал вполне обычного, ничем не примечательного человека, только вид у человека был несколько отрешенный.

– Выключай, Ден, – сказал Патрис Бохарт и повернулся к нам. – Там история часа на два. Я ему о зондаже тех семерых – молчит. Где, спрашиваю, брали препарат – молчит. И так, с вариациями, чуть ли не до бесконечности. Бесполезно, говорю, отмалчиваться: комиссия, безусловно, даст согласие на зондаж и мы все узнаем и без вашего согласия, только мороки больше – молчит.

– Дома обыск делали? – задал вопрос Стан. Его лицо сейчас казалось не просто хищноватым, а хищным: Стан вышел на военную тропу.