Роза Йорков

Поэтому Альдо оставил графа устраиваться в гостинице, закурил сигарету и приказал отвезти себя в «Ритц».

Глава 3

У каждого своя правда

Построенная в 1820 году тюрьма Брикстон мало напоминала исправительное учреждение. Ее использовали как тюрьму предварительного заключения, где находящиеся под следствием ждали суда. В то же время назвать это место приятным было никак нельзя. Вековые заплесневелые камни источали печаль и сырость. Пройдя все пропускные формальности, Морозини, пока его вели в камеру свиданий, похожую на застекленный шкаф, успел проникнуться его тяжелой, гнетущей атмосферой.

Леди Фэррэлс вошла в сопровождении надзирательницы, которую только юбка и отсутствие усов отличали от дюжего жандарма, и Альдо почувствовал, как учащенно забилось его сердце. Узница в строгом черном платье, подчеркивавшем ослепительную белизну ее кожи и сияние белокурых волос, среди унылых серых стен казалась прекрасной как никогда. Но это была не прежняя Анелька...

Радость жизни покинула ее. Бледное личико, золотистые глаза, волосы – она была точь-в-точь как статуэтка из золота и слоновой кости, какими прославился скульптор Кипарус, – такая же прямая, хрупкая, холодная.

В глазах ее, обратившихся на посетителя, не вспыхнуло ни малейшего огонька. Она вошла в камеру и села на стул возле стола, а надзирательница осталась наблюдать за ними за стеклянной стеной. Альдо поклонился. Статуэтка осталась неподвижной.

– Так это вы? – наконец произнесла она. – Что вы здесь делаете?

Весь ее тон говорил о том, что Альдо был нежеланным гостем.

– Пришел узнать, чем могу вам помочь.

– Вы не поняли. Я хотела спросить, как случилось, что вы оказались в Лондоне?

– О трагической смерти вашего мужа я узнал еще в Венеции, но не она была причиной, из-за которой я отправился в путь. Я приехал в Шотландию на похороны своего старинного друга и в Инвернесе прочитал в газете...

– ...что я убила Эрика. Не бойтесь слов! На меня они не действуют.

Она пригласила его присесть на стул, стоявший по другую сторону стола.

– Я не боюсь слов, – сказал князь, послушно садясь. – Я боюсь того, что они обозначают, и не могу поверить им. Вы? Убийца? Это слишком!

Легкая пренебрежительная усмешка тронула ее губы.

– Почему бы и нет? Вы прекрасно знаете, что я его не любила. Больше того, ненавидела. С ним дни мои текли в роскоши, зато ночью наступала расплата.

– И тем не менее это не причина для того, чтобы совершать убийство. Да еще открыто: самой принести порошок от головной боли, передать его при свидетелях и вдобавок проделать все это после ссоры. Вы слишком умны для такой оплошности. И потом, зная вас, я скорее представил бы вас с револьвером в руке, стреляющей в Эрика Фэррэлса, чем с обезболивающим лекарством, в котором вдруг оказывается смертоносный яд. Такое на вас не похоже.

– Почему? История вашей Италии знает немало случаев, когда гостю с улыбкой протягивали яд.

– Но этот обычай давно успел позабыться, и потом, вы не Борджиа. С тех пор как вас арестовали, вы не устаете твердить, что невиновны.

– И без малейшего результата, дорогой князь! У меня уже больше нет сил это повторять. Мне возражают, и не без оснований, что стрихнин не мог попасть сам собой в стакан, когда его не было ни в бутылке с виски, ни в воде... Проверили на всякий случай все порошки, какие оставались у меня в спальне...

– И что, яд был только в том одном, который попал в стакан вашего мужа? А почему бы тогда не подвергнуть анализу бумагу, в которую был завернут порошок?

– И об этом я просила, но обертки не нашли. В комнате горел камин, и кто-то, должно быть, бросил ее в огонь. Эрик смял обертку и оставил ее на подносе.

– Кто же мог это сделать? Как вы думаете?

И вдруг Альдо услышал то, чего никак не рассчитывал услышать: Анелька рассмеялась коротким невеселым смехом.

– Возможно, безупречнейший Джон Сэттон, преданный секретарь Эрика, который обвинил меня в убийстве, как только увидел, что его хозяин упал. Сэттон ненавидит меня.

– Почему? Чем вы ему так досадили?

– Я дала ему пощечину. По-моему, это естественная реакция порядочной женщины, если мужчина затаскивает ее в угол, хватая за грудь и целуя в шею.

Альдо давно знал, что юная полька не стесняется в выражениях и называет вещи своими именами. И все-таки его слегка передернуло. Облик всегда корректного секретаря мало вязался с замашками сатира, и тем не менее Альдо знал, что за британской холодностью порой кроются вулканические страсти.

– Он в вас влюблен?

– Если это можно так назвать. Я чувствовала, что он хочет переспать со мной.

– Вы сказали об этом мужу?

– Он счел бы меня сумасшедшей и только посмеялся бы. Его привязанность к этому... лакею переходила все границы допустимого. Мне кажется, он скорее отрубил бы себе руку, чем расстался с ним. Без сомнения, у них была какая-то общая тайна. Здесь это называют «труп в шкафу».

– Полагаю, что на совести сэра Эрика, который успешно торговал оружием, была целая гора трупов, поэтому вряд ли он стал бы так беспокоиться из-за одного-единственного. Расскажите-ка мне лучше о слуге-поляке, которого вы взяли к себе в дом.

Бледная статуэтка вдруг сделалась пунцовой и отвернула головку.

– Откуда вам о нем известно?

Альдо доброжелательно улыбнулся.

– Вижу, вы не утратили умения отвечать вопросом на вопрос. Известно, и все!

И поскольку она сидела молча, отыскивая, возможно, средства для новой атаки, Морозини заговорил сам:

– Расскажите мне немного об этом Станиславе или, вернее, Ладиславе.

Глаза молодой женщины расширились, они выражали крайний испуг.

– Вы настоящий дьявол, – прошептала она.

– Не настоящий... но если хотите, то этот дьявольски способный человек весь к вашим услугам! Послушайте, Анелька, оставьте ваше недоверие и расскажите, как случилось, что ваш бывший возлюбленный попал в дом вашего мужа?

Анелька вновь отвернулась, но в скудном свете мрачной камеры Альдо заметил заблестевшие на длинных ресницах слезы.

– Возлюбленный? Да любил ли он меня когда-нибудь? Теперь я сомневаюсь в этом... Точно так же, как и в той большой любви, о которой говорили мне вы.

– Оставим сейчас разговор о моей любви, – ласково оборвал ее Морозини. – Не я в Везине сделал выбор и предпочел объятия старика.

– В нем было спасение от разорения всей нашей семьи, и другого выхода у меня не оставалось. Как не оставалось другого выхода и с Ладиславом, которого я встретила в Гайд-парке, где он, впрочем, подкарауливал меня...

– Откуда он мог знать, что вы там будете? Всем известно, что парки – ваша слабость, но почему он оказался именно в этом? Уж чего-чего, а садов и парков в Лондоне хватает!

– Каждое утро я каталась там на лошади.

– Одна?

– Конечно, одна! Я терпеть не могу сопровождающих, у меня возникает такое чувство, что я под надзором. Разумеется, мне приходилось встречать там знакомых, но я всегда легко от них отделывалась.

– А с Ладиславом не получилось. Думаю, что здесь сработал эффект неожиданности.

– Именно. Он выскочил из-за кустов чуть ли не под копыта моей кобыле, и я едва не выпала из седла.

– Вы ему обрадовались?

– В первую минуту да. Увидев его, я словно вдохнула воздух моей дорогой родины и во мне пробудились воспоминания о первой любви. И то и другое немало значит для женщины.

– И для мужчины тоже. Но вы сказали: в первую минуту. Радость была недолгой?

– Нет, недолгой. Очень скоро я поняла, что передо мной стоит недоброжелатель, если не сказать – враг. Но поначалу он был необыкновенно любезен. На свой лад, конечно. Он сказал, что приехал в Англию только ради меня, что хотел разыскать меня, потому что глупо расставаться так, как мы расстались.

– Он надеялся возродить ваши прежние отношения?

– Не совсем. Он потребовал – а требовать он стал очень скоро, – чтобы я свела его с людьми, связанными с моим мужем деловыми отношениями. Он заявил, что смертельно оскорблен тем, что я стала женой торговца оружием, и тем не менее собирался использовать его «ради общего дела». Как я поняла потом, его послали в Англию его друзья-анархисты, снабдив поддельным паспортом и точными указаниями: достать денег для их революции. Мысль вытянуть эти деньги у поставщика пушек показалась им особенно изощренной. Тем более что им нужно было и оружие.