Страница 6 из 10
– Я тоже буду. Пока.
Выбросив вилку, новорожденный журналист бросился в туалет, где всегда лежала стопка «Цемента». Но свежего номера там не оказалось. Пришлось бежать в канцелярию. Газета еще благоухала типографской краской. Шурик развернул ее, не уходя из канцелярии, и, пробежав глазами, нашел родную фамилию под статьей. Очерк был размещен не в рубрике «Ветер перемен», а в столбце «Творчество наших читателей» и назывался «Живет такой мастер».
«Вот уже второй десяток лет по-ударному трудится на нашем предприятии мастер арматурного цеха Федор Семиглазов. Совсем юнцом пришел он в цех, и с тех пор вся его жизнь крепко-накрепко связана с арматурой. Товарищи за глаза называют его „Железным Федором», а он и не обижается, скорее наоборот, гордится таким званием… Те, кто не первый год знаком с Федором Михайловичем, сказали мне по секрету, что больше всего на свете любит мастер почитать в обеденный перерыв своего знаменитого тезку Достоевского, а после прочтения надолго задумывается о загадках русской души. Может, благодаря этому сумел Федор Михайлович грамотно организовать производство арматуры в родном цеху, постоянно добиваясь отличных показателей? А недавно он выступил застрельщиком еще одной прекрасной инициативы. Полностью поддерживая борьбу правительства с пьянством, предложил организовать в цеху клуб трезвенников, в задачи которого входит агитация за здоровый образ жизни помощь оступившимся, создание выездной бригады, выпуск стенгазеты…»
Затем на полстолбца растянулась прямая речь героя публикации, в которой Семиглазов рассказывал о бескорыстной любви к животным и о необходимости перестройки сознания. Вместо шуриковского «Стыдно, товарищ» финал украсило:
«Так держать, Железный Федор!»…
«Что держать? – подумал Шурик. – Стакан, что ли?» Минут пять он переваривал прочитанное, пытаясь понять, в чем же смысл Ниночкиной фразы «чуть-чуть отредактировали». Ведь от первоначального варианта в статье остались только два слова. Александр Тихомиров. Наверное, в ту минуту Шурик напоминал Карлсона, который прыгнул с крыши и вдруг вспомнил, что оставил дома пропеллер. «Какой Достоевский?!! Какой клуб трезвости?!! Таким откровениям самое место в медицинской карточке душевно раненного! Я сейчас устрою этому „цементному» редактору клуб трезвости!»
Хлопнув дверью так, что в стоящей на канцелярском столе пишущей машинке звякнул колокольчик, Шурик выскочил в коридор, но вдруг замер, вспомнив загадочное слово «гонорар». Он присел на подоконник, еще раз, без суеты, перечитал очерк. «А может, и правда Семиглазов Достоевского любит? А матерится из-за близости к народу. Тем более кто нынче не матерится? Можно подумать, писатели наши, кудесники строки, исключительно высоким ямбом общаются. Или правители. Хрен там. Чешут похлеще гопоты у ларька. И водку трескают будь здоров! Что, Достоевский не пил? Поговаривают, еще как закладывал, особенно когда в карты продувался… В общем, для двадцати двух рублей совсем и не плохо…»
В следующем номере, не без участия Ниночки, появилась еще одна заметка начинающего журналиста Александра Тихомирова. На сей раз она посвящалась трубоукладчику Семену Кайкину, построившему на территории завода настоящий парник для выращивания огурцов. Огурцы поступали прямо с грядки в столовую, сохраняя витамины и свежесть. С утра до позднего вечера рабочий подвязывал рассаду, удобрял грядки и боролся с сорняками. «Перестройка в действии, перестройка шагает по стране!» – такими словами заканчивался материал. На снимке улыбающийся Кайкин держал двумя руками здоровенный огурец, причем в весьма интригующем положении. «Я достаю из широких штанин…» Фотографию комментировал текст с небольшой, но обидной опечаткой: «Вот такого красавца вырастил ТРУПОУКЛАДЧИК нашего предприятия Семен Кайкин». Хорошо хоть не отрастил… За фотку Шурик получил лишний червонец.
Новое увлечение затягивало, как трясина. Вскоре Шурик стал своим человеком в «Цементе», и редкий номер обходился без его смелых материалов. Набивалась рука, появился стиль. Помогало и незаконченное филологическое образование. Короче, все шло к логическому концу. Теплым летним утром Нина в торжественной обстановке сообщила, что готовиться стать матерью и уходит в декрет. Имя отца держалось в строгой тайне, но, судя по тому, что целый ряд публикаций журналистки посвящался дяде Лене, в свалившемся на нее счастье наверняка был замешан профсоюзный комитет. Освободившуюся вакансию предложили занять Шурику. «Не мужицкое это дело – пером скрипеть», – пристыдил дядя Леня, но приказ подписал.
С тележкой и шпалой, таким образом, было покончено. В «Цементе» работали два штатных корреспондента. Шурик и ветеран пера Степан Андреевич Перегуда, по кличке «Перегудыч», начинавший свою карьеру во времена холодной войны между Штатами и Советским Союзом. Остальные авторы печатались в рубриках «Творчество наших читателей» и «Нам пишут». «Запомни, – любил повторять Шурику Перегуда, – труд журналиста не должен оцениваться цифрой в ведомости на зарплату». – «Я понял», – отвечал Шурик, покусывая карандаш в раздумьях над очередной фразой. Он действительно понял, поэтому для начала пропихнул в газету Тамарино стихотворение, за что та разрешила провести в его комнату телефон, запараллелив со своим. Это было очень удобно, персональная связь открывала огромные профессиональные возможности для молодого, одинокого человека. Ремонт комнатных стен совершенно бескорыстно произвел бригадир штукатуров, растроганный заметкой «Золотой мастерок». С каждым днем Шурик все больше убеждался в волшебных свойствах пера и не жалел, что сменил профессию.
Но в один прекрасный, вернее совсем не прекрасный денек все рухнуло. В заводские ворота постучалась приватизация, тасуя в костлявых руках колоду ваучеров. Государственное предприятие «Завод железобетонных изделий имени Клары Цеткин» превратилось в акционерное общество закрытого типа, а работяги в партнеров. Ускоренную распродажу оборудования и имущества руководство объяснило новой государственной стратегией. В профкоме рядом с дядей Леней занял место проводник стратегии – богатырского вида юноша, с лицом, похожим на барабан. Не потому, что оно было круглым, а потому, что по нему непроизвольно хотелось ударить палочкой. Должность проводника звучала как «советник по общим вопросам». Через месяц советника расстреляли прямо на проходной, изрешетив из двух автоматов. На его место пришел другой – жилистый мужичонка лет пятидесяти, с выколотыми на правой руке церковью и тремя буквами «ЗЛО», означавшими «За все легавым отомщу». Дверь профкома украсила новая, позолоченная табличка «Чих-Пых, основной по коммерции и безопасности». Дядя Леня, отстоявший в нелегкой борьбе свою долю акций, рванул на Кипр, где прикупил средних размеров бунгало с фонтаном, и теперь отстаивал права работников в основном по мобильному телефону. Производство бетона постепенно свернулось, что было объявлено вторым этапом стратегии. Начались стратегические задержки с зарплатой и бессрочные отпуска. Когда гегемон затосковал, боссы предложили рассчитываться с ним остатками цемента и бетонными шпалами. Но кашу из цемента не сваришь, шпалы в быту вещь не очень нужная, и
Гегемон отказался.
Герой первой тихомировской публикации мастер Семиглазов после закрытия арматурного цеха неделю гудел, а на восьмой день был найден холодным рядом с пустой канистрой из-под технического спирта. Окоченевшей рукой он сжимал роман Достоевского «Бесы».
Руководство призывало народ не паниковать, обещая наступление третьего этапа, и предлагало вкладывать лишние сбережения в акции предприятия и становиться полноправными участниками реформ. Народ вкладывал. Перегуда печатал в еще не
Закрытом «Цементе» мудреные экономические статьи, в которых никто ничего не понимал, даже сам автор. Через полгода по опустевшим и остывшим цехам гудел веселый ветер и бродили стаи бездомных животных, в основном собак. Остатки приватизированного оборудования заводчане растащили по дачным участкам. Кабинеты в административном здании сдавались в аренду торговцам бананами и зубной пастой, благодаря чему на промышленном гиганте существовала видимость производства. Командиры, свалив все стратегические просчеты на «черный вторник», умыли руки. Чих-Пых, прокричав на прощание: «Ша, козлы!», сел в джип и скрылся в сиреневом тумане…