Страница 11 из 64
Она повторила приказ по-турецки, и мул помчался как ветер. К счастью, крутизна склона уменьшилась и неровный булыжник мостовой сменился укатанной землей. Теперь покатили по узкой дороге вдоль ручья на дне долины.
Вблизи он оказался гораздо менее поэтичным, чем с высоты Перы, и совершенно не соответствовал своему очаровательному названию. В нем плавали отбросы и доносился неприятный запах тины и гнилой рыбы. Впрочем, весь квартал, сгрудившийся против зубчатых стен Арсенала, отделявшего его от моря, был убогий. Деревянные дома с изъеденными ветром и солью стенами окружали старую разрушающуюся синагогу, вырезавшую на черном небе свои выступы и плоские крыши. Лавки с закрытыми ставнями занимали первые этажи, и кое-где виднелись низкие двери амбаров с прочными решетками и звездами Давида над ними.
Но странное дело, если дома были ветхими и неухоженными, двери поражали своей солидностью и блестящей металлической окантовкой. Внушительные засовы и замки, которых не тронула проказа ржавчины, защищали амбары и банки.
— Вот, — сказала Бюлю-ханум, — мы в долине Кассим-паши, и дом Ревекки там.
Она показала на примыкавшую к синагоге стену сада.
Над ней возвышались силуэты трех кипарисов, оттенявших снежно-белую кипень жасмина.
— Это и есть константинопольское гетто? — спросила Марианна, неприятно пораженная унылым видом домов.
— В Османской империи нет гетто, — назидательным тоном ответила Бюлю. — Наоборот, когда инквизиция изгнала их, испанские евреи нашли здесь радушный прием, свободу и даже уважение, ибо мы не знаем — и никогда не знали — расовых предрассудков. Для нас все хороши: черные, желтые или кофе с молоком, арабы или евреи, если только они способствуют процветанию империи. Евреи живут где хотят и свободно объединяются вокруг своих синагог, число которых перевалило за сорок. Самая значительная община находится в соседнем квартале, но и эта вполне пристойная.
— Если их не притесняют, то они по меньшей мере доведены до бедности или даже нищеты?
Бюлю-ханум рассмеялась.
— Не поддавайтесь впечатлению от жалкого вида этих домов. Внутри, как вы сейчас сможете убедиться, все иначе. Дети Израиля осмотрительны, ибо, если они в достаточно хороших отношениях с нами, турками, они ладят, как кошки с собаками, с богатыми греками из Фанара, которые ненавидят их, упрекая за конкуренцию в торговле, большей частью прибыльную для евреев. Так что они предпочитают скрывать богатство от нескромных взглядов и не вызывать злобу врагов наружным блеском своих жилищ.
Несмотря на успокаивающие слова спутницы, Марианна не могла отделаться от чувства стеснения и боязни, источник которых она не могла определить. То ли виной тому были две тени, исчезнувшие теперь, но, может быть, затаившиеся где-нибудь, то ли эта долина, которая была бы очаровательной, несмотря на жалкие домишки, если бы она не упиралась в отталкивающие стены Арсенала, такие же мрачные, как стены тюрьмы, с воинственными силуэтами янычар на них. Арсенал стоял здесь мрачный, угрожающий, словно плотина, возведенная между этим бедным кварталом и морем и запрещающая выход к нему.
И маленький ручеек исчезал под его стенами пленником низкого свода с толстой решеткой.
Но когда она сказала об этом неприятном впечатлении и добавила, что печально видеть запертый в клетке Соловьиный ручей, Бюлю-ханум от всего сердца рассмеялась.
— Ну, мы не так глупы! — воскликнула она. — Конечно, мы отделили эту долину от Золотого Рога! Ни один из наших властителей не стал бы ждать, пока какому-нибудь завоевателю вздумается повторить подвиг Махмуда Великого.
И она с гордостью объяснила, как весной 1453 года султан Махмуд, решив отрезать Византию с моря так же, как и с суши, пересек со своим флотом холм Перы с помощью настила из досок, смазанных жиром. Втянутые системой блоков на вершину холма корабли с поднятыми парусами скатились в долину Кассим-паши, откуда ворвались в Золотой Рог к величайшему ужасу осажденных.
— Мы предпочли проявить предосторожность, — добавила она в заключение. — Никогда не следует оставлять лазейку возможному противнику.
Тем временем арба остановилась перед врезанной в стену, искусно отделанной дверью. Покрытые толстым слоем пыли лепные цветы и листья окружали бронзовый молоток, который нетерпеливая рука Бюлю-ханум привела в действие. Дверь отворилась почти мгновенно.
Показалась маленькая служанка в шафрановом платье и склонилась в низком поклоне. Разнообразные запахи сада ударили в лицо гостьям и наполнили их ноздри, словно погрузили их в громадный букет. Терпкий запах кипариса смешивался с ароматом жасмина, роз, гвоздики и плодов апельсиновых деревьев.
Это был сад, полный контрастов, где буйное и почти дикое изобилие роз противостояло обсаженным низкорослым самшитом, аккуратно упорядоченным грядкам лекарственных растений. Травы благотворные или смертоносные росли там вокруг полукруглого бассейна, в котором потрескавшаяся львиная пасть испускала тонкую струйку воды.
Испуганно согнув спину, маленькая служанка просеменила до дома, немного менее обветшалого, чем его соседи. Однако на этом и заканчивалось его превосходство — до такой степени бредовой была архитектура дома. Марианна даже не смогла удержать гримасу отвращения. Перспектива провести даже двадцать четыре часа в этом кошмаре из камня и дерева произвела на нее гнетущее впечатление. Это было, под удивительным смешением куполов разной величины, странное строение, где кирпич и резное дерево чередовались с фаянсовыми панно, обрамленными невероятными чудовищами. Но Бюлю-ханум, должно быть, уже давно привыкла к необычности этого места, потому что, не теряя подобающей подруге султанши величественности, она втиснула свои пышные формы под низкую арку двери с медным орнаментом.
Марианна следом за ней пересекла небольшой вестибюль и оказалась на пороге просторной комнаты, слабо освещенной свисавшей с потолка на длинной цепи бронзовой газовой лампой. Под этой лампой, с пляшущими огоньками на концах рожков, стояла высокая женщина.
Она молча поклонилась при появлении посетительниц, но в ее поклоне не было ни малейшей угодливости: она поздоровалась, не больше, и Марианна с удивлением посмотрела на нее.
Неизвестно почему, но она предполагала увидеть жирную коротышку, подобную тем перекупщицам, которых она видела в Париже у Тампля. Молча смотревшая на нее женщина была полной противоположностью.
Под вышитым золотом головным убором лицо Ревекки напоминало пергамент, продырявленный большими черными глазами с проницательным взглядом. И ни слишком загнутому носу, ни тяжелому рту не удавалось лишить ее своеобразной красоты, одухотворенной разумом, сила которого легко угадывалась.
Недомогание Марианны еще больше усилилось, когда она машинально села на низкий диван, который Ревекка ей указала. Что-то трепетало в ней предвестником необъяснимой паники. У нее появилось ощущение, что ей грозит опасность… опасность, против которой нет никакой защиты, и, тогда как Бюлю-ханум взяла на себя инициативу начать разговор, она пыталась бороться с этим ощущением, безусловно смешным… Чего ей бояться этой женщины, такой спокойной и достаточно благовоспитанной. Ведь, направляясь сюда, она готовилась полностью отдаться в руки грязной, дурно пахнущей колдуньи! Куда же делось ее мужество и желание покончить с невыносимой тяжестью, которую она носила в себе?..
Но чем больше она старалась убедить себя не волноваться, тем больше ею овладевал страх. В ушах так шумело, что она не различала слов своей спутницы, а обтянутые коричневой кожей стены с уставленными книгами и посудой полками поплыли перед глазами. Из последних сил она сжала похолодевшие руки, борясь с подступающей тошнотой и, как ни парадоксально, с безумным желанием бежать…
Твердая и теплая рука вложила что-то в ее пальцы.
Оказалось — стакан.
— Вы больны, — прозвучало удивившее ее музыкальное контральто, — но особенно вас мучает страх.
Выпейте, вы почувствуете себя лучше: это целебное вино из трав.