Страница 75 из 78
Для виду и чтобы унять дрожь в пальцах, Марианна взяла из стакана длинное гусиное перо и стала рассеянно играть им, но поскольку она хранила молчание, Маттео заговорил первым:
— Ваша милость изволили звать меня?
Она равнодушно посмотрела на него.
— Да, синьор Дамиани, я позвала вас. Вы — управляющий этим имением, следовательно, вам должна быть знакома каждая мелочь в нем?
— Я действительно считаю, что знаю здесь любой закуток, — ответил он с полуулыбкой.
— Тогда вы сможете кое-что разъяснить мне. Вчера после обеда было так жарко, что даже сад не помогал. Я нашла убежище и свежесть в гроте у павильона…
Она остановилась, но не сводила глаз с управляющего и отчетливо заметила, как слегка сжались его узкие губы. С напускным равнодушием, но четко выговаривая каждое слово, она продолжала:
— Я увидела, что настенная драпировка в одном мелете сдвинута и из-за нее тянет сквозняком. За ней оказалось отверстие, которое она замаскировала. Не будь я любопытной — я не была бы женщиной, и я пошла по этому проходу, а выйдя из него, обнаружила остатки какой — то сгоревшей постройки.
Она сознательно не упомянула статую, но теперь — она была уверена в этом — Маттео побледнел под загаром.
С внезапно помрачневшими глазами он пробормотал:
— Я понял! Осмелюсь доложить вашей милости: князю будет неприятно узнать, что вы обнаружили маленький храм.
Это запретное для вас место, и госпоже лучше было бы…
— Я могу сама судить, что предпочтительней для меня, синьор Дамиани. Если я обращаюсь к вам, то, без сомнения, только потому, что не хочу обращаться с этим вопросом к моему супругу, тем более что он неприятен для него. Но вы… вы должны ответить мне.
— Почему это должен? — дерзко воскликнул управляющий, теряя власть над собой.
— Потому что я — княгиня Сант'Анна, хотите вы этого или нет, нравится вам это или нет!..
— Я не хотел сказать…
— Будьте хотя бы настолько учтивы, чтобы не прерывать меня. Запомните: когда я задаю вопрос — я жду на него ответ. И все мои слуги знают это, — добавила она, умышленно делая ударение на слове «слуги». — Вам остается привыкнуть к этому. К тому же я не вижу особых причин, которые могли бы помешать вам ответить. Если это место должно храниться в тайне, если оно вызывает у вашего хозяина мрачные воспоминания, почему вы не заделали проход?
— Монсеньор не давал такой приказ.
— А вы ничего и никогда не делаете без его приказа? — с иронией сказала она.
Он напрягся, но тут же овладел собой. Его ледяной взгляд впился в глаза молодой женщины.
— Хорошо! Я к услугам вашей милости.
Довольная победой, Марианна позволила себе роскошь улыбнуться ему.
— Благодарю вас. Итак, просто расскажите мне, чем был этот «маленький храм»… и особенно, кто была женщина, чья статуя, великолепная и изумительная, стоит среди руин. И не говорите, что это античная реликвия, ибо я вам не поверю.
— Зачем мне лгать? Это статуя донны Люсинды, госпожа, бабушки нашего князя.
— Не слишком ли ее внешний вид… нескромен для бабушки? У нас, во Франции, вряд ли встретишь подобное…
— Зато встретишь сестер императора! — воскликнул он. — Разве княгиня Боргезе не заставила резец Кановы обессмертить в мраморе ее красоту? Донна Люсинда поступила в свое время так же. Вы не представляете себе, какова была ее красота! Нечто пугающее, невыносимое. И она с дьявольским искусством использовала ее. Я видел мужчин, ползавших у ее ног, терявших разум, сводивших ради нее счеты с жизнью… тогда даже, когда ей было далеко за сорок пять! Но она была во власти дьявола!
Словно прорвавший плотину поток, Маттео теперь говорил, говорил, будто не мог уже остановиться, и Марианна, на время забыв свою неприязнь к нему, слушала как зачарованная. Она только легко прошептала:
— Вы знали ее?
Он утвердительно кивнул, но слегка отвернулся, смущенный пристальным взглядом молодой женщины, затем добавил с гневом:
— Мне было восемнадцать лет, когда княгиня умерла… сгорела, живьем сгорела в этом храме, который она, одержимая безумием, велела воздвигнуть в свою честь. Она в нем принимала своих любовников, выбиравшихся почти всегда среди крестьян, горцев или моряков, потому что для нее главным было только любовное исступление.
— Но… почему среди простого народа?
С внезапной горячностью он повернулся к Марианне с опущенной головой, как готовый напасть бык, и она содрогнулась, ожидая вспышку адского пламени, которое — она догадывалась — должна была зажечь Люсинда.
— Потому что она могла после этого заставить их бесследно исчезнуть. Равных себе, тех, кто ей тоже нравился, она, конечно, оставляла в живых, уверенная в их покорности, в рабстве, в которое она их вовлекала и без которого они отказывались жить. Но сколько молодых людей исчезло, не оставив ни малейшего следа после того, как отдали в ночь любви весь жар этой ненасытной волчице?.. Никто… нет, никто не может представить себе, что это была за женщина. Она умела пробуждать худшие инстинкты, самые низменные страсти, и ей нравилось, когда смерть становилась завершением любви. Может быть, легенда и имеет свое основание…
— Легенда?
— Говорят, что ее неувядаемая красота была результатом заключенного с дьяволом договора. Как-то вечером, когда она с беспокойством разглядывала свое изображение, в одном из зеркал появился одетый в черное красивый малый и предложил в обмен на ее душу тридцать лет неувядаемой красоты, тридцать лет наслаждений и безграничной власти над мужчинами. Говорят, что она согласилась, но осталась в дураках, ибо тридцать лет еще не прошли, когда однажды утром слуги, войдя в ее комнату, обнаружили кишащий червями труп хозяйки.
Увидев, что Марианна вскочила с криком отвращения, он добавил с презрительной улыбкой:
— Это только легенда, госпожа! В действительности все было иначе, раз, как я уже вам говорил, донна Люсинда сгорела в охватившем храм пожаре… пожаре, который она зажгла своими собственными руками в ту ночь, когда обнаружила морщинку в углу рта. И вы, без сомнения, спросите меня, княгиня, почему она выбрала такую ужасную смерть?
На это я отвечу: она не хотела, чтобы ее восхитительное тело, которым она так дорожила, медленно распадалось в земле, познало ужас тления. Она предпочла уничтожить его в огне! Это была ужасная ночь! Пламя гудело, и его языки были видны так далеко, что повергнутые в трепет крестьяне утверждали, что это само адское пламя разверзлось перед ней… Я еще слышал ее предсмертный крик… захлебывающийся вой волчицы!.. Но я уверен, что она полностью не исчезла! Она еще живет!..
— Что вы хотите сказать? — воскликнула Марианна, пытаясь унять охвативший ее ужас.
Маттео взглянул на нее лихорадочно горящими глазами Он криво улыбнулся, показав крепкие желтоватые зубы, и таинственным тоном, с какой-то колдовской силой продолжал:
— Что она всегда бродит по этому дому… в саду… в вашей комнате, где она разгуливает обнаженной, чтобы без помех сравнивать в зеркалах свою красоту с красотой статуи, которую она установила… Она навлекла проклятие на этот дом, и она заботится о нем, ибо в нем заключена ее месть. И вы не сможете ей воспрепятствовать!
Внезапно он сменил тон и осведомился с почти заискивающим видом:
— Не желает ли госпожа княгиня узнать еще что-нибудь?
Усилием воли Марианна разорвала навеянные управляющим колдовские чары. Она сильно покраснела под его дерзко ощупывающим ее, пронзительным взглядом и решила ответить ударом на удар. С надменной усмешкой она отпарировала:
— Да. Были ли вы тоже любовником этой женщины, раз она так любила простонародье?
Он даже не задумался и с наивным торжеством бросил:
— Конечно… да, госпожа, и поверьте, я никогда не смогу забыть часы, которыми я обязан ей!
Чувствуя, что она уже не в состоянии сдерживать возмущение, Марианна предпочла показать жестом, что больше не нуждается в нем. Но, оставшись одна, она буквально рухнула в кресло и долго сидела неподвижно, тщетно пытаясь усмирить охватившую ее панику. Вся прелесть этого имения, где еще недавно она наконец обрела покой и радость, казалась ей теперь испорченной, растоптанной, оскверненной памятью демонической женщины, до такой степени наложившей на него свой отпечаток. Вызвав в памяти темный силуэт всадника, пронесшегося этой ночью на Ильдериме, этот образ естественного благородства, представленный человеком и животным, она почувствовала, как ее охватывает сострадание, ибо у нее создалось впечатление, что между князем и тяготеющим над ним проклятием шла непрерывная, бесплодная борьба. И ей пришлось призвать на помощь весь свой здравый смысл, чтобы немедленно не потребовать свой багаж, карету и, не задерживаясь, уехать во Францию. Теперь ей всюду, даже в шуме фонтанов, чудилась угроза.