Страница 20 из 94
— Что все это значит, Анна? — спросил он, едва сдерживая клокочущую в груди ярость. — Что это за люди?
Узнав Жиля, женщина тихо вскрикнула, взглянула на него с радостью и, как показалось Турнемину, с облегчением, однако ответила спокойно и почтительно:
— Это все друзья госпожи. У нее сегодня прием.
— Прием? В самом деле?.. Значит, она уже не на смертном одре, как меня уверяли?
Анна едва заметно грустно улыбнулась.
— Вы, господин Жиль, уехали отсюда больше месяца назад. С тех пор произошло много всякого… к сожалению!
— К сожалению? Что вы хотите сказать? Но сначала ответьте, где остальные? Пьер, Понго, Розенна… Мадалена?
Губы Жиля произнесли имя девушки с нежностью, которой он был не в силах скрыть, само его звучание наполняло Турнемина неизъяснимой радостью.
— Они на заднем дворе. Госпожа поручила Мадалене заниматься бельем, так что в доме ей нечего делать, тем более во время праздника. Пьер и Понго на конюшне. Госпожа считает, что деревянная нога — зрелище не для чувствительных дам, а уж индеец и вовсе напугать их может…
— Как же Розенна допустила? Это какое-то безумие! Где она?
Глаза Анны наполнились слезами. Она вдруг опустила голову, отвернулась к стене и достала платочек.
— В чем дело? Где Розенна? — продолжал настаивать Турнемин, его внезапно охватила тревога.
— Господин Жиль… Она умерла! Уже почти три недели прошло… Розенну нашли в саду, возле реки, а голова ее лежала на большом окровавленном камне. Прошел дождь. Земля была мокрая, скользкая… Она и упала, должно быть.
Пойдемте! Сюда… Идите за мной.
Жиль так побледнел, что Анна испугалась, как бы он не рухнул без сознания к ее ногам. И, схватив его за руку, она потащила его в служебную часть дома, к каморке, служившей кладовой, откуда можно было выйти прямо в сад. Он не сказал ни слова и послушно следовал за ней, как несчастный ребенок, придавленный невыносимой болью, разрывавшей ему сердце. Розенна!
Старушка Розенна! Ее тепло и нежность дали Жилю то, чего не смогла дать злопамятная холодность его настоящей матери. Она любила его и защищала, его, незаконнорожденного, в которого тыкали пальцем, в которого и камнями бы швыряли, если бы не два ангела-хранителя с их нежной заботой: аббат Талюэ и Розенна…
Усевшись на мешок с кофе, чей прекрасный аромат наполнял кладовую. Жиль с болезненной страстью погрузился в воспоминания детства, овеянные образом отважной и неунывающей кормилицы. Но он ничего не видел и ничего не слышал, кроме рыданий маленького мальчика, который оставался жить где-то в глубинах его души…
Сам он заплакать не мог, даже если бы захотел.
В час, когда он узнал о потере одного из самых дорогих людей. Господь отказал ему в благословенном даре слез, словно ничто не должно было размягчать стук комков пересохшей земли в его сердце.
Жжение на ладони вернуло его к реальности.
Анна, испугавшись окаменевшего лица Жиля, побежала за кофе и теперь, вложив чашку ему в руку, пыталась поднести ее к губам Турнемина.
— Выпейте, господин Жиль, вам станет лучше! Пресвятая Анна! Не человек, а привидение.
Пресвятая Анна! — к ней взывали все женщины Бретани. И Розенна тоже. Сколько раз Жиль слышал, как кормилица поминала святую по самым разным поводам: в горячности и гневе, в удивлении и радости… Как приятно снова услышать эти слова!
Он с благодарностью поднял на Анну помертвевший взгляд, впрочем, в нем уже загорелся огонек жизни. Влага собралась и обратилась в слезу, единственную слезу, скатившуюся к жесткой складке у рта, но она освободила Жиля от подспудного желания умереть. Он потерял почти одновременно сначала сына, потом ту, что заменила ему мать, и страшная усталость охватила его.
Турнемин машинально проглотил кофе. Крепкий, ароматный, обжигающий, он был, словно животворный ручеек. И теперь Жиль снова стал воспринимать окружающее. Он снова мог видеть, чувствовать, слышать. Жалобный плач маленького мальчика удалялся.
Анна увидела, что к посеревшему загорелому лицу хозяина прилила кровь, и с облегчением вздохнула. Предложила ему поесть, но он отказался от пищи взмахом руки.
— Где ее похоронили? — спросил Жиль глухо. — Надеюсь, не в этом чужом саду?
— Нет, что вы! Недалеко отсюда, на холмах, стоит маленькая католическая часовенка, где служит старик аббат. Там и кладбище есть, а священник, по счастью, бретонец. Розенна почти что дома оказалась.
Жиль одобрительно кивнул. Мозг его снова заработал, стали возникать вопросы. Как могла Розенна, привыкшая карабкаться по скалам и крутым утесам родной Бретани, поскользнуться на безобидном с виду склоне, да так сильно, что разбила голову о камень? Она уже была не молода, но дай Бог каждому такие крепкие ноги и такой острый глаз. Любой мог убедиться в этом во время тяжелого плавания в океане…
Дверь приоткрылась и звуки игривого менуэта, залетевшие в кладовую, словно пилой провели по натянутым нервам Жиля. Показалась голова Фаншон в кокетливом чепце с бантиками.
— Госпожа Анна, — произнесла горничная с упреком, — хозяйка велела передать, чтобы вы немедленно вернулись на свое место и что она требует…
Девушка замолчала» глаза ее вдруг округлились. Анна отошла в сторону, и камеристка увидела все еще сидевшего на мешке Жиля. Он тут же поднялся и словно заполнил собой крошечную кладовую.
На лице горничной расцвела счастливая улыбка.
— О! Это вы, хозяин! — воскликнула она. — Какое счастье!
Он не ответил на приветствие. И сурово, сдерживая гнев, приказал:
— Приведите сюда немедленно свою хозяйку!
Скажите, я жду ее…
— Но, господин шевалье, вечер в самом разгаре. Госпожа так занята и…
— Делайте, что приказано. Иначе я сам ее приведу, и, уверяю, это произведет неблагоприятное впечатление на неведомо откуда взявшихся друзей вашей хозяйки. Черт возьми, немного же ей понадобилось времени, чтобы собрать такую толпу.
— О, это как раз несложно. Она всего лишь приняла ответное приглашение госпожи Ливингстоун, навестившей ее по-соседски. Недели не прошло, как весь Нью-Йорк лежал у ног госпожи де Турнемин, совсем как…
Она прикусила язык, поняв, что сморозила глупость, вспомнив сомнительные времена Фоли-Ришелье, но Жиль уже все прекрасно понял.
Он схватил Фаншон за плечи, развернул ее к двери и выставил со словами:
— Вам сказано привести хозяйку, а ваши рассуждения мне неинтересны! Быстро!
Вскрикнув от испуга, Фаншон исчезла. А мгновение спустя маленькая кладовая, полная запахов кофе, ванили и корицы, осветилась: в нее вступила Жюдит, в платье из очень светлого перламутрово-серого и розового атласа, расшитого жемчугом, и с жемчужными нитками в собранных в высокую прическу каштановых волосах.
Ничто в ней больше не напоминало ту бледную, изможденную, хрупкую женщину, которую вынесли шесть недель тому назад с палубы «Кречета» на набережную Нью-Йорка. Глазам Жиля предстало ослепительное грациозное создание. Ее властная красота светилась дерзким нимбом, со всей утонченной элегантностью Версаля.
К ней вернулся блеск Царицы Ночи, но ее очарование заиграло новыми красками. Теперь на ум приходил скорее молочно-прозрачный рассвет, когда над горизонтом поднимается алое солнце — совсем нетрудно
представить, как Жюдит очаровала весь Нью-Йорк: ей достаточно было появиться…
Странно, но Турнемина совсем не тронула эта красота, хотя когда-то он только что не боготворил ее. Даже напротив, она неприятно поразила Жиля, словно в ней было что-то неприличное.
Смерив супругу ледяным взглядом, от крошечных туфелек до блестящих кудрей, он спокойно заявил:
— Даю вам, сударыня, десять минут, чтобы очистить дом от всей этой толпы.
Голос звучал резко и так презрительно, что Жюдит покраснела.
Приподняв подбородок, она поглядела на Турнемина с такой же холодностью и таким же презрением и пожала плечами.
— Что за глупость! — почти не разжимая губ, процедила она. — Здесь собрался цвет общества Нью-Йорка. Вы желаете выглядеть мужланом, каким были когда-то, или солдафоном, каким стали теперь?