Кречет. Книга IV

Жиль поклонился.

— Ты окажешь мне честь… честь, на которую я и рассчитывал: не мог предположить, что грозный Корнплэнтер уступит мне сына без боя. Я согласен!

— И на то, что я сам выберу оружие, тоже согласен?

Жиль снова поклонился.

— Ты у себя дома. Я подчинюсь твоим законам… и приму оружие, которое ты выберешь.

На этот раз индеец улыбнулся с откровенной насмешкой.

— Ты благороден! А не боишься, что я выберу оружие, с которым ты не знаком?

— Я дрался любым оружием.

— И… в любых условиях?

— Что ты имеешь в виду?

— Следуй за мной!

Они покинули дом, прошли через двор и, ступив за грубо срубленные ворота, оказались лицом к лицу со всей деревней: индейцы со своей обычной выдержкой так и не сдвинулись с места, ожидая конца переговоров. Корнплэнтер величественно прошествовал к реке, катившей свои быстрые воды к озеру Онтарио. Подойдя к берегу, он властной рукой указал на Освего.

— Река — Друг краснокожего. Она орошает наши поля и кормит нас рыбой, изобилующей в ее водах. Вот в воде мы и станем сражаться, а оружие такое…

Одной рукой он вынул из-за пояса нож, а другую протянул своему воину, и тот вложил в нее нечто вроде трезубца — гарпун, которым ирокезы охотятся на форель и лосося в бурных потоках.

Он немного помолчал, предоставляя неприятелю оценить в полной мере его выбор, потом снова улыбнулся и сказал:

— Посмотрим, так ли ты стремителен в царстве вод, как в воздухе, — ведь твой тотем летит прямо к солнцу и может смотреть на него, не прикрывая глаз.

Жиль рассмеялся.

— Я давно знал, что все индейцы по-своему поэты. Вероятно, этой цветистой фразой ты просто хотел спросить: умею ли я плавать? Не беспокойся, я тебя не разочарую. Я родился по другую сторону Великого Соленого Моря, как раз на его берегу, и мне было меньше лет, чем сейчас Тиканти, когда я впервые оказался в его водах, часто очень неспокойных.

Если вождь ирокезов и был разочарован, то не подал виду. Теперь и он поклонился, отбросил гарпун и положил, почти дружески, руку на плечо Турнемина.

— Значит, тем, кто увидит битву, посчастливится. Сражаться начнем, как только солнце склонится к закату. До тех пор ты мой гость, прошу тебя разделить мою трапезу.

Узнав, какое грандиозное зрелище им предстоит увидеть, жители деревни бурно выразили свой восторг. Застучали барабаны, а воины разошлись по домам, чтобы нацепить на себя праздничные украшения — они хотели быть достойными смертельной битвы между их прославленным вождем и чужеземцем, воинская слава которого докатилась до их мест. Женщины поспешно принялись готовить праздничный ужин, дабы отметить великое событие, поскольку в исходе сражения ни один ирокез ни секунды не сомневался: вождь победит, как побеждал всегда, и долго еще у костров будут прославлять его подвиг.

Обед для вождя и его гостя Наэна накрыла, разумеется, в доме Корнплэнтера: печенная на раскаленных углях рыба и кукурузная каша с какими-то травами. За едой ни Жиль, ни вождь не проронили ни слова: трапеза — дело священное. Они, словно братья, делили пищу пополам. С одной только разницей: маленькая трубка из мергеля с деревянным чубуком так и осталась без табака — разговора о мире между ними быть не могло.

После обеда они спокойно побеседовали, и Жиль узнал, что человек у столба пыток был торговцем, которого вообще-то не стоило защищать, потому что он пытался за самые роскошные меха расплатиться с индейцами «огненной водой».

— Человек, который пьет эту воду, становится глупее самого безмозглого животного, — объяснял Корнплэнтер. — А мне надо, чтобы мои воины были мудры, чтобы у них всегда глаз оставался острым, а рука твердой. Бесчестный торгаш не стоил той опасности, которой ты подверг себя, убив его на моих глазах.

— Возможно, но, как ты помнишь, я не за этим к тебе пришел. Смогу я, если одержу над тобой победу, спокойно забрать с собой того, кого ты зовешь Тиканти, а я буду звать Оливье де Турнемином?

Ирокез невесело усмехнулся.

— Если ты выйдешь победителем, мне, разумеется, уже не отдать приказа. А значит, ты свободно его заберешь. Однако пора нам готовиться.

Все так же торжественно они снова вышли на берег реки. Солнце уже начало опускаться за деревья соседнего леса, и Жиль невольно бросил взгляд на позолоченные его лучами верхушки.

Наверняка Тим вернулся в это убежище и с вершины одного из залитых теплым сиянием деревьев наблюдал за всем, что происходило. И Жиль помахал в ту сторону рукой, словно прощаясь, потому что одному Господу известно, кто из двоих — он или его соперник — выйдет живым из прекрасной реки, несущей свои прохладные воды в огромное синее озеро.

По правде сказать, трудно было бы найти более красивое обрамление для смертного поединка… Прямо перед Жилем лежало широкое устье Освего, его охраняли два форта, над которыми, как дерзкий вызов, развевались английские государственные флаги. Дальше сверкало озеро, усеянное островами, — на его берегах скоро соберутся индейцы разных племен и торговцы из Олбани (в том числе Тим, если останется жив). Небо над озером играло всеми оттенками гиацинта и турмалина, и молодой человек даже подумал, что ему никогда не приходилось видеть картины прекраснее. Жаль только, что времени осталось совсем мало. Вот перед ним человек, с которым ему предстоит сразиться в светлых быстрых водах, человек, у которого много причин его ненавидеть… А вот ребенок, с синими, как у Турнемина, глазами, он стоит на берегу и, наверное, молит своего индейского бога, чтобы Жиль проиграл сражение.

Усилием воли отогнав расслабляющие мысли, Турнемин стал раздеваться, Корнплэнтер тоже, и, хотя он и без того был почти наг, времени эта процедура у вождя заняла столько же из-за многочисленных серебряных украшений. Невдалеке столпились все жители деревни, они радостно вопили, и Жиль заметил в толпе Наэну, с нежностью и тревогой прижимавшую к себе светловолосого мальчика. Она тоже молилась не за его победу.

Раздевшись донага, противники повернулись друг к другу. Кожа индейца отливала старой медью, а у француза имела оттенок чуть потемневшей слоновой кости, но тела обоих были испещрены шрамами, свидетельствами мужества — и тому и другому не впервые приходилось оказываться лицом к лицу со смертью.

Корнплэнтер вдруг воздел свои раскрытые ладони к солнцу, как в молитве… о сохранении жизни, может быть. Жиль тоже шепотом обратился к Богу, затем размашисто осенил себя крестом и стал ждать.

— Начнем! — воскликнул вождь. — И пусть победит сильнейший.

— Нет, победит тот, кому улыбнется счастье!

Наши силы равны, как мне кажется, а зла на тебя я не держу. Сажающий Маис.

На суровом лице ирокеза мелькнула улыбка.

Потом, указывая рукой дорогу, он прошел на нос одного из каноэ, где на веслах уже сидели двое воинов. Жиль ступил на другое, и к середине реки поплыли две лодки, а на носу у каждой блестела под солнцем бронзовая фигура, хотя эти статуи и различались оттенками. Противники опирались на трезубцы, а у их ног лежали длинные ирокезские ножи. Едва они достигли выбранного для битвы места, Корнплэнтер нагнулся, быстро поднял нож, сжал его в зубах и, резко выпрямившись, вошел в воду, словно медная игла. Жиль, ни секунды не раздумывая, последовал его примеру. А гребцы мгновенно отвели свои лодки подальше, как бы образуя условное поле сражения.

Жиль нырнул глубоко. Он хотел сначала достать до дна, чтобы точно знать, в каких

условиях ему придется действовать. Он надеялся, что найдет подводную скалу, из-за которой сможет понаблюдать за противником. Вода, хоть и казалась коричневатой, была на самом деле светлой и достаточно прозрачной. Жиль увидел Корнплэнтера всего в нескольких метрах от себя. Ирокез избрал ту же тактику и быстрее Турнемина достиг дна. Оттолкнувшись от земли, он сможет бросить во врага трезубец… Жиль опередил его.

Устремившись прямо на вождя, он вдруг резко повернулся. Подогнутые ноги выпрямились и, как расправившаяся пружина, ударили Корнплэнтера прямо в солнечное сплетение. Тот согнулся пополам, а Жиль, оттолкнувшись от дна, поплыл вверх, чтобы перевести дыхание. Врагу тоже придется сейчас подняться на поверхность.