Страница 89 из 105
– Битва? Но она еще не началась!
– Правда? А я уж было подумал… – во всю глотку гаркнул Тим, стараясь перекричать грохот канонады.
И в самом деле, вот уже четыре дня и четыре ночи орудия беспрестанно гремели, окутывая равнину и болота белым дымом, пробивая бреши, которые сразу же заделывались, в то время как саперы генерала де Портайля методично и неуклонно пробивались к осажденному городу, роя подкопы и траншеи. Настоящее сражение, конечно же, начнется только тогда, когда будет отдан приказ идти на штурм. Однако уже сейчас были убитые, а полевой госпиталь, находившийся восточное, на Уильямсбергской дороге, стал уже слишком тесным для множества раненых.
Жиль со вздохом пожал плечами:
– Сегодня еще ничего не будет…
Действительно, вечер уже наступил. Заслоненное деревьями солнце скрылось за холмами. Где-то раздавались звуки трубы, и по всему лагерю разжигали костры. Несколько всадников возвращались к штабу, сопровождая Вашингтона и Рошамбо, которые весь день объезжали поле битвы.
Через некоторое время похолодает…
Тим исчез, но подошел еще кто-то.
– Что тебе, Понго? – спросил Жиль, не оборачиваясь.
Его слух, приноровившийся к жизни на природе, мог теперь различать самый легкий шум и распознать его. На этот раз частое дыхание индейца говорило о том, что он бежал. Он бросил одно только грозное слово:
– Засада!..
Жиль резко обернулся.
– Где?..
– Там… в лесу… Хэмптонская дорога!
Растопырив пальцы обеих рук, он показывал, что речь шла о десятке людей.
– Но кто они? Французы, американцы?
– Американцы… но не солдаты! Спрятались на деревьях… Они местные… Ждать белый офицер.
– Я ничего не понимаю, что ты болтаешь, но пойдем все же посмотрим!
Взяв коня полковника де Жима, Жиль посадил Понго позади себя и устремился к лесу, в глубь которого уходила Хэмптонская дорога; на саму дорогу он старался не выезжать. Доскакав до опушки, Жиль спрыгнул на землю, привязал коня к дереву и жестом дал понять Понго, чтобы тот показал ему дорогу. Ночь была светлая, а юноша и его помощник хорошо видели в темноте, как кошки. Они крадучись пробирались по лесу, и ни малейший шорох листьев не выдавал их присутствия.
Лес был безмолвен. Время от времени слышался топот лапок быстро пробегающего кролика или крик ночной птицы, но ничего больше.
Понго, который шел, низко пригнувшись к земле, остановился: они были рядом с Хэмптонской дорогой.
Индеец осторожно поднял руку и указал на кроны деревьев. И точно – там виднелись более темные пятна, плохо скрытые по-осеннему поредевшей листвой: там прятались люди, поджидавшие чего-то или кого-то. Жиль сделал знак, что понял, и, не спуская глаз с вершин деревьев, медленно-медленно стал к ним приближаться, пока не дошел до куста ежевики, отделявшего его от дороги. Остановившись там, он вытащил два заряженных пистолета, которые вместе с длинной шпагой составляли его вооружение, и замер, не оглядываясь на Понго. В такого рода делах индейцу никогда не надо было ничего приказывать: он инстинктивно знал, что следует делать.
Ожидание было недолгим. Раздался отчетливый топот галопом несущейся лошади, и тут же чей-то голос тихо произнес:
– Вот он!…
Вытянув шею. Жиль разглядел ленту дороги и светлое пятно: белую лошадь с черным седоком.
По белой кокарде, прикрепленной к черной треуголке, Жиль признал французского офицера, причем этот офицер был ему несомненно знаком. Фигуру, закутанную в широкий черный плащ, разглядеть было трудно, но манера этого человека сидеть в седле, коротко держа поводья, напомнила ему кого-то.
Все произошло очень быстро. Всадник углубился в лес, миновал Жиля и, проскакав еще несколько метров, внезапно остановился, испуганно вскрикнув: огромная рыбачья сеть упала на него с деревьев и окутала до самых лошадиных копыт. Лошадь споткнулась и с жалобным ржанием рухнула на землю. В тот же момент сидевшие в засаде люди посыпались с деревьев. Кто-то закричал:
– Не убивайте его! Мне он нужен живым!..
Так будет слишком просто!
Два вопля последовали один за другим. Жиль одновременно разрядил оба пистолета в ноги тех, кого он считал бандитами. Затем, выхватив шпагу, он ринулся вперед, рыча, как дикий зверь. Ухая по-совиному, ему вторил Понго, который атаковал бандитов, тоже спрыгнув с дерева.
Сделав несколько выпадов и встречая только клинки длинных ножей, бретонец вывел из строя еще двоих нападавших, а Понго тем временем оглушил свою вторую жертву. Остальные бросились бежать, оставив раненых и всадника на поверженной лошади, который все еще не мог выбраться из сети. Жиль присел перед ним на корточки.
– Сударь, вы ранены?..
– Благодаря вам, нисколько. Но, боюсь, моя лошадь сломала ногу…
Незнакомец говорил на изысканном французском языке, с акцентом, который Жиль сразу же узнал. Он расхохотался.
– Эге! Да это господин Ферсен? Какого черта вас занесло сюда, господин граф, и что заставило этих людей забрасывать на вас сеть среди леса?
Швед яростно забарахтался в сети.
– Кто вы, черт побери? – рявкнул он. – По-моему, француз, к тому же голос ваш мне кажется знакомым. Но я ничего отсюда не вижу, будет лучше, если вы вытащите меня из сети!
– Сейчас займемся этим! Если только вы соизволите не шевелиться. Нож Понго режет, как бритва, и мне будет неприятно, если вас вытащат из сети по кусочкам.
Индеец моментально разрезал сеть, и Ферсен встал на ноги, но тут же склонился над своей лошадью, которая лежала на боку и вздрагивала всем телом. Он внимательно осмотрел ее.
– Боюсь, что ничего не поделаешь, – сказал Жиль. – Нога сломана…
Швед выругался сквозь зубы, нежно погладил шею лошади, которая повернула к нему свою голову, но колебался всего лишь миг. Выхватив из-за пояса пистолет, он приставил ствол к длинному шелковистому уху, отвернулся и выстрелил…
Лошадь дернулась и замерла.
Затаив дыхание. Жиль смотрел, как она умирает. Всей душой он разделял чувства человека, вынужденного убить своего верного друга. Война приучила его убивать с определенной долей безразличия, но он никогда не мог равнодушно видеть смерть лошади или собаки.
Тем временем Ферсен подобрал сухую сосновую ветку и зажег ее. Все кругом осветилось, и из ночи выступили большой белый труп лошади, красный силуэт Понго подле двух раненых, чьи глаза сверкали от ярости на вычерненных сажей лицах, и, наконец, лицо Жиля, при виде которого Ферсен радостно вскрикнул:
– Господин де Гоэло! Боже правый! Какое счастье быть спасенным вами! До меня дошли хвалебные отзывы о вас… Вы пользуетесь уважением как среди французов, так и у инсургентов. Вы делаете честь своей стране…
– Благодарю вас, – сказал, смеясь. Жиль. – Но как бы хороша ни была моя репутация, она не могла бы пожаловать меня дворянством. Частица «де» – лишняя!
– Я не перестаю жалеть об этом. Впрочем, может быть, так будет не всегда. Когда мы вернемся во Францию, рассчитывайте на меня: я похлопочу при дворе, где пользуюсь некоторым влиянием, чтобы мой спаситель был награжден так, как он того заслуживает. Я даю вам в этом слово, а теперь – вашу руку, чтобы по обычаю этой страны скрепить наш уговор и нашу дружбу!
Стон, в котором было столько же страдания, сколько и злости, напомнил им о раненых. Один из них потерял сознание, пытаясь подняться, но другой брызгал слюной от бессильной ярости.
– Чем говорить друг другу любезности, лучше прикончите нас! – заорал он. – Проклятье!..
Как мне больно!
– Сначала, – произнес Жиль, – вы скажете мне, что это была за западня. Вас было десятеро против одного человека, который к тому же настолько благороден, что приехал, чтобы служить вашей стране.
– Служить нашей стране, – ухмыльнулся человек, который был молод и походил на разгневанного фавна. – Во-первых, вас ни о чем не просили, во-вторых, если вы явились сюда, чтобы служить нам, насилуя наших девчонок, сидели бы лучше дома!
– Скажите все же, что произошло? – спросил Жиль, наклонясь, чтобы рассмотреть ногу раненого. Дело было скверным. Большая берцовая кость была сломана, и из помертвевших тканей торчал белый осколок кости. Парень, по всей видимости, останется хромым…