Страница 19 из 105
Комната аббата Талюэ была обшита деревянными панелями, но притом крайне скромно обставлена, без ковра и занавесей. Единственной роскошью этой комнаты, помимо огня в камине, был маленький шкаф, где помещалось несколько прекрасных книг, чьи корешки, обветшавшие от долгого употребления, мягко поблескивали потертым золотом. По большей части это были религиозные или исторические сочинения, среди которых пряталось несколько произведений Вольтера, унаследованных от какого-то шутника-прихожанина, правда, аббат сохранил у себя только те из них, что меньше всего оскорбляли его набожную душу.
Аббат усадил своего крестника на единственный стул у рабочего стола, а сам устроился на кровати, предпочтя ее своему рабочему столу, желая избежать положения, которое хоть сколько-нибудь походило бы на допрос.
– Я слушаю тебя, – сказал он. – И если я не ошибаюсь, то твое сегодняшнее посещение как-то связано с письмом, которое ты мне прислал два месяца тому назад?
– Нет, вы не ошибаетесь, – отвечал Жиль. – Позволительно ли мне будет спросить, почему я не получил ответа?
Аббат улыбнулся:
– Как нетерпелива молодость! Я и не мог ничего тебе ответить, пока не договорился с твоей матерью. А ведь ты прекрасно знаешь, что, когда речь идет об ее убеждениях, разговаривать с ней очень и очень затруднительно. Однако я надеюсь, что со временем…
– Нет, господин аббат, – прервал его Жиль. – Она никогда не переменится! Именно вследствие того, что сегодня я уверился в этом, я и приехал к вам.
И он рассказал о том, что произошло в кабинете аббата Гринна. Рассказ его был краток, спокоен и тверд до такой степени, что поразил внимательно слушающего аббата. Так же, как и помощник начальника коллежа Сент-Ив, аббат Талюэ внезапно почувствовал, что имеет дело с каким-то другим человеком, почти ему незнакомым. Он был не очень сильно удивлен этим обстоятельством, скорее почувствовал некоторую грусть, смешанную с тем странным волнением, которое испытывает зритель в театре, ожидая поднятия занавеса.
Аббат выслушал весь рассказ до конца, не произнеся ни слова. И продолжал хранить молчание все время, пока, поднявшись с кровати, разгребал угли в камине, чтобы подбросить туда новое полено. Проделав это, аббат не сел снова, а остался стоять подле камина, грея руки у огня.
– Я и не знал, что твоя мать написала это письмо, – наконец проговорил он. – И я не знаю, какие у нее были на то причины. Но ты сам, уверен ли ты в том, что не в состоянии уступить ее желаниям? Юность подвержена порывам и скорым решениям… Я и сам когда-то мечтал служить королю в кавалерии…
– Я в себе уверен! – страстно воскликнул Жиль. – И вы это хорошо знаете, святой отец, ведь уже два раза вы помешали мне уйти в море!
Разве вы забыли, как отчаянно я желал поступить на «Бдительный» под команду вашего прославленного друга господина де Куедика? Вы сказали мне тогда, что я еще слишком молод, что мне еще нужно закончить учение…
– Я был прав. Если бы ты последовал за беднягой Куедиком, ты мог бы уже быть мертвым или калекой!
– Или же покрыл бы себя славой, как рулевой Ле-Ман, которым восхищается теперь весь Кервиньяк. А даже если бы я и погиб, то это было бы для меня лучше, чем медленно гнить в стенах какого-нибудь монастыря или в ризнице!
При этих словах Жиля аббат Талюэ нахмурил брови.
– Жиль! – произнес он сухо. – Ты забываешься!
Будучи осажен таким образом. Жиль умерил свой пыл.
– Прошу простить! Я бы предпочел умереть, чем вас оскорбить, ведь я вас люблю и уважаю.
Но я повторю вам, что вы-то знаете тайны моей души, и когда я написал вам…
– Хорошо, поговорим теперь о письме. Откровенно говоря, твое письмо меня не удивило, поскольку, знаешь ли, я не верю более в то, что на тебя снизошла Божья благодать. И я пошел к твоей матери, чтобы попытаться выступить в твою защиту…
– Попытаться? – прервал его удивленный Жиль. – Вы хотите сказать, что она не послушалась вас?..
– Ну, скажем… она меня выслушала, но не поняла. Она сказала мне: «Это всего лишь мимолетное желание мальчика, все время находящегося среди других, предназначенных для светской карьеры. Кроме того, близость порта будоражит воображение молодых людей. У Жиля это непременно пройдет, когда он полностью встанет на тот путь, который ему назначен судьбой…» – «А если не пройдет?» – спросил я ее. Тогда она взглянула на меня с улыбкой, будто знала какие-то тайны, которых не мог понять я, а затем убежденно и твердо сказала: «Пройдет… Я более чем уверена в этом. Разве вы позабыли, что Господь может сотворить чудо? Для Него ведь нет ничего легче, чем привлечь к Себе душу строптивого ребенка, который Его плохо знает…» Я ничего не мог сказать на это. Я и не настаивал, подумав, что тебе еще не пришла пора покинуть Сент-Ив, что у меня есть еще время переубедить ее. Но я ошибался… И теперь я спрашиваю себя, не мое ли вмешательство заставило твою мать поторопить события.
С легкой улыбкой аббат продолжал:
– По-видимому, ты и сам их ускорил еще больше? Но что ты теперь станешь делать? Ты ведь писал мне о какой-то военной школе…
Глаза юноши заблестели:
– Послушайте звуки, наполняющие сегодня наш город! Король посылает полки на помощь инсургентам! Я тоже хочу отправиться в Америку и там сражаться! Вот он, случай! Завтра на заре я с вашего разрешения отправлюсь к сержанту-вербовщику Тюреннского полка и запишусь в этот полк. Или… или я уеду в Брест, а там наймусь на корабль. Это будет нетрудно.
Аббат в этом нисколько не сомневался. Вербовщики армии или флота будут счастливы наложить лапу на этого высокого парня, желающего пролить свою кровь. А через несколько лет, а может и месяцев, он, Талюэ, увидит преждевременно состарившегося мужчину или калеку… У него больше не будет огня во взгляде, таком гордом сейчас, в душе же поселится одно лишь разочарование. Эта экспедиция в Америку, о которой так много нынче говорили, не внушала ему ни малейшего доверия. Чтобы дать себе время подумать, аббат перевел разговор на другую тему.
– А каким образом ты добрался сюда так быстро? Ты что, бежал всю дорогу?
Жиль покраснел как рак, но когда он заговорил, то голос его звучал уверенно:
– Нет, господин аббат! Я украл коня!
Аббат, задумчиво обративший взгляд к небу, подскочил на месте и чуть было не задохнулся.
– Ты… Нет, это не правда! Наверное, я ослышался…
– Нет, вы все расслышали верно. Я украл коня. Он там, внизу, в конюшне, вместе с Эглантиной. Я знаю, что не должен был так поступать, – добавил Жиль спокойным тоном, не опуская глаз. – Но положение мое было отчаянное. За мной гнались, и нужно было найти выход как можно скорее. Конь был привязан перед «Великим Монархом». Я вскочил на него и ускакал. Я очень надеюсь на то, что вы соблаговолите отпустить мне мой грех, – добавил он, все же смутившись под полным ужаса взглядом аббата.
Какое-то время аббат не мог произнести ни слова, ничего не отвечая, почти что не дыша. Затем, пронзенный внезапно пришедшей ему мыслью, он резко спросил Жиля:
– Скажи, а женщины… чем для тебя являются женщины?
Захваченный врасплох, Жиль весь напрягся при этих словах своего крестного.
– Что вы хотите сказать?
– Ничего иного, кроме того, что я уже сказал.
В какой степени женщины повлияли на твой отказ от священства? Нет, не смущайся так! Ты уже в том возрасте, когда с тобой возможно говорить на эту тему. Итак, я повторю свой вопрос, но по-другому: какую роль играют женщины в твоей жизни?
Наступило молчание. Аббату показалось, что его крестник замыкается в себе, как устрица закрывает створки своей раковины. И действительно, на миг задумавшись. Жиль поднял голову, прямо посмотрел в глаза аббату и произнес с неожиданной холодностью:
– С вашего разрешения я не стану отвечать на ваш вопрос! Я предпочел бы не обсуждать эту тему!
Услыхав вдруг охрипший голос Жиля, аббат понял, что затронул больное место и что за этим яростным желанием нормальной жизни и свободы, без сомнения, кроется какая-то любовная история. И эту историю Жиль не собирается ему поведать.