Король нищих

Герцог де Бофор заканчивал партию в шахматы с Гансевилем, когда слуга объявил, что с ним желает приватно говорить какая-то дама. Дама отказалась себя назвать, но сказала, что пришла «от имени их величеств». Сердце Бофора радостно забилось: значит, в этот день торжества Анна помнит о нем! Он не заблуждался насчет этого множественного числа – «величеств»!

Закутанная с ног до головы в шелковую накидку, в синей маске, скрывавшей лицо, гостья вошла беззвучно, но стоило чуть соскользнуть капюшону, открывшему чистый лоб и великолепные золотистые волосы, как Франсуа сразу ее узнал.

– Госпожа д'Отфор! – воскликнул он. – Вы здесь? У меня... и в такой день?! Какое великое счастье!

Поведя плечами, Мари сбросила накидку, потом сняла маску.

– Не напускайте на себя вид торжествующего петуха, мой дорогой Франсуа. Я пришла к вам отнюдь не от «нее», а от себя. Но прежде скажите, мы одни?

– Надеюсь, вы не сомневаетесь в этом? Пьер де Гансевиль, который только что вышел, наверняка в оба глаза сторожит эту запертую дверь.

– Я здесь, чтобы говорить с вами о Сильви. Где она?

– Глупый вопрос! Разве вы не знаете? – проворчал он, мгновенно рассердившись.

– Нет. Я знаю, что она находится там, где, как говорят, и должна находиться: в часовне замка Ане. Ведь Сильви жива, не правда ли?

– Кто мог внушить вам подобную мысль?

– Прежде всего молодой маркиз д'Отанкур, который совершенно не верит в ее смерть, так как беззаветная любовь к Сильви подсказывает ему, что она не умерла.

– Какая глупость! – воскликнул герцог де Бофор, покраснев от гнева. – Этот молокосос видит сны наяву и верит в них! Ему следовало бы окунуть голову в холодную воду!

– Этот молокосос, милый мой герцог, всего на два года моложе вас, – рассмеялась Мари, – но в нравственном отношении старше вас лет на десять. Если он говорит, что любит, ему можно доверять. И, поверьте мне, он любит Сильви!

– Это безумие! Причем безумие, опасное для его разума. Разве он не может ограничиться слезами по усопшей вместо того, чтобы изливаться в глупой болтовне?

– Об этом он говорил только мне. И я не назвала бы это излияниями. Что касается опасностей этого безумия, то, по-моему, они не столь велики, как опасности безумия вашего.

– Разве я безумен? Поистине, мадам, вы говорите мне об этом при каждой нашей встрече, но вам следовало бы понимать, что теперь мое безумие никому навредить не способно. Особенно той, которая меня забыла!

– Постойте, друг мой! Мы перестаем понимать друг друга! Вспомните, что мы говорим не о королеве, а о Сильви. И я утверждаю, что, объявив ее умершей, вы, наверное, сделали самое важное, но совершили при этом глупость... К тому же не одна я так считаю...

Из белоснежных кружев, в которых прятались ее восхитительные груди, Мари извлекла письмо со сломанной печатью и помахала им перед носом герцога.

– Это еще что такое? – изумленно спросил Франсуа.

– К чему терять время? Вам следовало бы спросить меня, от кого это письмо! Сейчас я скажу. В ожидании, пока я вам его прочту, помучайтесь... Но, ради Бога, сядьте! Очень тягостно смотреть, как вы скачете на одной ноге, словно цапля!

Потом Мари, не дожидаясь ответа Франсуа, прочла письмо, предварительно упомянув, что пришло оно из Лиона.

«Прежде чем я продолжу свой путь в город дожей, я, дорогая моя подруга, уступаю настоятельной потребности сообщить вам добрую весть, которая, быть может, покажется вам не совсем понятной, но я знаю, что вы невероятно умны и вам, конечно же, не составит труда отыскать кончик этой веревочки. Передайте этому глупцу де Б., что его протеже спрятана не совсем надежно и отнюдь не избавлена от опасности, как он считает. Кроме мук отчаяния, от которых я имел счастье спасти ее жизнь, едва не потеряв при этом свою, глупо вверять столь очаровательное существо женщине, которая, совершенно естественно, склонна его ненавидеть, ибо сама тайно влюблена в этого фанфарона...»

– Клянусь всеми чертями ада! – взревел Франсуа, снова вскочив с кресла так резко, что поскользнулся на протезе и едва не упал. – Я убью этого недоделанного аббата, как только он сунется со своей гнусной рожей во Францию...

– Значит, вы узнали себя? – прощебетала Мари с невинной улыбкой, которая окончательно вывела из себя Бофора.

– Его я тоже узнал, – прошипел он, став из красного фиолетовым. – Писать обо мне подобные гнусности способен лишь один человек: этот жалкий аббат де Гонди, дьявол бы его забрал...

– Перестаньте взывать к мессиру Сатане! Хотите знать продолжение письма?

– Если оно в том же духе...

– Нет. Дальше в нем расточаются любезности мне. Там написано, что было бы гораздо лучше призвать на помощь меня и доверить мне это дело. Там еще сказано, что, наверное, еще не поздно поместить эту особу в надежный монастырь, где ее душа, чего нельзя сказать о теле, по крайней мере будет в безопасности...

– В монастырь! – взорвался на этот раз Франсуа. – Отдать мою певчую птичку в монастырь! Она задохнется там!

– Кажется, она не более счастлива в том прибежище, куда вы ее забросили, – возразила Мари, снова став серьезной. – Ведь в письме говорится о муках отчаяния. Похоже, бедное дитя пыталось покончить с жизнью и...

– Неужели вы думаете, что я этого не понял? Я не так глуп, как утверждает ваш дорогой друг... Но почему, Бог мой, почему она сделала это?

И, безвольно опустившись на стул, Франсуа спрятал лицо в ладонях и заплакал. Мари, растроганная этой вспышкой горя и смятением Франсуа, подошла к нему и положила на его плечо свою успокаивающую руку:

– Не волнуйтесь, умоляю вас, и давайте попробуем хладнокровно во всем разобраться!

– Что я могу сделать, если бессилен даже сесть на коня, чтобы мчаться туда...

– В крайнем случае можете поехать в карете, но это ничего не изменит. Взамен этого могли бы приказать подать сюда немного вина и несколько марципанов: весь день у меня крошки во рту не было, и я умираю с голоду. Потом вы все мне расскажете. Но сначала я повторю свой первый вопрос: где она?

– На Бель-Иле, черт возьми! – воскликнул Бофор, тряся колокольчиком, на звук которого появился Гансевиль. – Скажи, чтобы подали вино и сласти.

Франсуа ел вместе с Мари, и терпкое испанское вино слегка его приободрило. Кроме того, Франсуа де Бофор чувствовал, что ему станет гораздо легче, если он поделится своей тайной (она, увы, уже не была таковой после того, как о ней узнал этот де Гонди, всюду сующий свой нос) с этой истинно благородной и честной, искренне любящей Сильви девушкой, кому он мог полностью доверять. Почему, черт возьми, он раньше не подумал об этом? Но разве можно ясно соображать, будучи охваченным негодованием, горем и возмущением?

Мари слушала Франсуа молча, даже забывая грызть миндальную тарталетку, которую держала кончиками пальцев. При рассказе о муках, что претерпела Сильви, из глаз ее полились слезы; узнав о поджоге замка Ла-Феррьер, она захлопала в ладоши и спросила:

– Ну а второй? Истинный преступник? Что вы с ним сделали?

Франсуа с удрученным видом пожал плечами и ответил:

– Я совершил глупость, потребовав у кардинала его голову. «Смерть» Сильви давала мне на это право.

– А что сказал кардинал?

– Что этот, кажется, безупречно честный человек слишком необходим на государственной службе. Я был вынужден дать слово дворянина, что не посягну на его жизнь, пока Ришелье жив...

– Тогда, друг мой, необходимо сделать так, чтобы кардинал жил не слишком долго! Насколько я поняла, вы не давали ему слова не участвовать в заговорах?

– Нет. Так же отнесся к этому и Пьер де Гансевиль, мой конюший...

– Вот видите! Мы подумаем об этом, – прибавила Мари, стряхнув крошки, упавшие на ее кружева. – Тем более кардинал подсказал королю какие-то варварские приказы: королеву лишат права воспитывать сына до тех пор, пока тот сможет носить кюлоты. К дофину приставили огромную свиту, которой безраздельно распоряжается госпожа де Ланзак. Эту женщину назначили потому, что она дочь господина де Сувре, бывшего гувернера короля! Эту черствую женщину заботит только ее положение при дворе! Несчастное дитя! Дофин был бы намного счастливее и лучше ухожен, если бы с ним была моя любимая бабушка, госпожа де Ла Флот, которой я просила отдать это место...