Страница 9 из 16
– Тебя Господь красивым сотворил, – сказал Бэда без улыбки.
– Вот именно, – сердито подтвердил мальчик. Ресницами хлопнул. – А что со мной этот сделал? Во что он себя превратил? В церкви когда последний раз был?
– Я тоже давно не был, – сказал Бэда.
– О душе бы подумал, – укоризненно произнесла душа надсмотрщика.
– Вот я о ней сейчас и думаю, – сказал Бэда.
Он действительно о своей душе задумался. Но ничего пока что утешительного на ум не шло. Наконец Бэда сказал:
– Знаешь, что. Давай ты исповедуешься мне, а я – тебе. Я потом в храм пойду и за этого твоего вознесу…
– Что вознесешь? – спросила душа с подозрением.
– Ну… чего положено. Я у батюшки спрошу.
Душа призадумалась. А потом созналась, почти со слезами:
– Он меня в черном теле держал. Я почти и не знаю про него ничего. Иной раз вякнешь, совет дать попытаешься, так он, сволочь, сразу за бутылку – и пить. Я оттого и не…
Тут Бэда понял, что душа ужасно боится. Потому и врет.
Он так и сказал.
– Чего боишься-то? – добавил Бэда.
Душа передернула плечами, обернулась, будто боялась увидеть кого-то.
– Ну… Сперва-то мне радостно было, что избавился от него. А теперь действительно страшновато стало, – сознался мальчик. – Как я с Ним увижусь… что скажу…
– Все вы Господа Бога боитесь, точно сборщика налогов, – сказал Бэда. – Он же тебя вон каким сотворил.
– Сам не знаю… Боязно все-таки. Ты там вознеси за меня, что положено.
– Ладно уж, вознесу, – сказал Бэда. – Ты не бойся. Вот слушай лучше…
Обнял мальчишку (тот теплым оказался, даже горячим, как маленькое животное), к себе прижал.
Начал рассказывать. Сперва честно пытался о грехах своих говорить; только грехи у Бэды выходили какие-то совершенно несерьезные. Много врал – но только начальству и больше от безнадежности. Много крал, но опять же, преимущественно еду и от голода. Остальное по мелочи. Что учился плохо, так это не грех. Вот только в Оракул попал и теперь служит богам Орфея… с этим непонятно что делать. Нарочно служить как можно хуже? Бежать? А если бежать, то куда? Некуда Бэде бежать, разве что в Ашшур податься, так ашшурцы его в два счета снова в рабство продадут.
Потом просто про разное говорить начал. Про Оракул рассказывал, про тетку Кандиду, про старшего программиста – ушлого Беренгария, про дуру бесноватую – жрицу Пиф.
Душа слушала, будто сказку. Вздыхала тихонечко. Наконец Бэда замолчал, отодвинул мальчика от себя, в лицо ему заглянул.
– Ну что? – спросил он. – Не страшно тебе больше?
– Ага, – сказала душа надсмотрщика.
– Пойдем, что ли? – сказал Бэда.
Они с мальчиком встали и пошли дальше по площади. А дедок остался лежать за пивными ларями.
За Евфратом, перейдя мост Нейтокрис, Бэда с душой надсмотрщиковой простился и отправился в Оракул. Душа же побрела вниз по течению Великой Реки и скоро скрылась из виду.
Поскольку сегодня дежурства у Пиф не было, то она явилась в Оракул поздно – около часа дня. И в цивильном: легкие джинсы, полупрозрачная кружевная блузка (кружева настоящие, шелковые, цены немалой). Темные волосы тщательно вымыты и блестят, схваченные лентой.
Постукивая легкими каблучками по мраморным ступеням, взбегает по парадной лестнице – помилуйте, разве эту девицу, вдребезги пьяную, несколько часов назад тащили вниз, опрокидывая по дороге лакеев и канделябры? Слабый горьковатый аромат духов, уверенные движения. И во всех зеркалах, справа и слева и на потолке – Пиф Трезвейшая, Пиф Чистейшая, Пиф Неотразимая…
Она хотела заглянуть в библиотеку, взять заказанные Аксицией книги. Заодно сделать кое-какой левый заказик для Гедды – лучшей подруги еще со школьных лет. Гедда приторговывала какими-то снадобьями для повышения мужской и прочей потенции, интересовалась тенденциями.
Но все эти планы разбились почти мгновенно. Едва лишь Пиф успела протиснуться в тесный офис-пенал младших жриц и поздороваться с Аксицией, едва только принялась взахлеб рассказывать о своих вчерашних подвигах, как взревел телефон внутренней связи. Аксиция, извинившись перед подругой, прервала ее бурное словоизвержение и сняла трубку.
Голос Верховной Жрицы отчетливо прозвучал на весь офис:
– Пиф явилась?
– Да.
– Пусть зайдет ко мне.
Аксиция положила трубку и сказала задумчиво:
– Третий раз звонит.
Пиф дернула углом рта.
– Дура климактерическая.
И вышла, задев плечом перегородку.
Пиф любила Оракул. Ей нравилось это роскошное старинное здание. Нравились жрицы. Нравилось быть одной из них. Она как будто значила больше, чем другие люди. Пифия. Та, которая открывает будущее, пусть не всегда внятно, словно вглядываясь в пыльное зеркало. Которая видит обратную сторону вещей, вечно отвернутое от человека лицо тайны.
Она попала сюда на работу, можно сказать, случайно. Пришла по объявлению. Образование у нее было гуманитарное, оценки в дипломе хорошие; обет безбрачия дала с легкостью (все равно ей с мужчинами не везло и в любви она была разочарована). Тестирование прошла на удивление удачно. И вообще – человек нашел себя.
Работа в Оракуле приносила удовольствие. И деньги. Большего и ждать было нечего.
С Верховной она почти не встречалась. Верховная была наверху, руководила общим процессом, поддерживая в учреждении специфическую, только ему присущую атмосферу, где странным образом сосуществовали и сочетались – непонятно как, но весьма органично – иррациональная одержимость пифий и строгий мир компьютерного информационного обеспечения.
Верховная Жрица ждала Пиф в своем кабинете. Просторном, полутемном. На большом, еще прежних времен, столе тускло светится орфическое яйцо, обвитое змеей. Яйцо алебастровое, змея золотая. Все остальное тонет, растворяется в благоуханной полутьме.
У стола высокая спинка кресла. Черный коленкор, массивные золотые шляпки гвоздей. Две кобры со знаками Буто и Нехебт на головах, глядящие друг на друга, образуют навершие.
Прямо между змеиных морд – женское лицо. Когда-то очень красивое, холодное, с правильными, уже расплывающимися, но все еще изящными чертами. Верховная Жрица – египтянка, и поговаривают, будто некогда ее прикупил прежний еще Верховный Жрец. Поначалу будто бы полы мыла, после же путем хитрых интриг, подкупа и неразборчивости в средствах достигла положения жрицы. А там, шагая по головам, вознеслась в это кресло, нарочно для нее выписанное из страны Мицраим. Впрочем, это про любую Верховную Жрицу говорят.
Пиф вошла, склонила, как положено, голову.
Верховная Жрица не шевельнулась. Только на скулах красные пятна проступили – от гнева.
– Потаскуха! – прошипела Верховная Жрица.
Пиф молчала.
Дальнейший диалог очень напоминал разговор Беренгария с Бэдой, о чем, естественно, жрицы не подозревали.
– Где ты была ночью?
– Дома, госпожа.
– Дома? Ты была дома одна?
– Да, госпожа.
– Сука!
– Вряд ли, госпожа.
– Ма-алчать! – взвизгнула Верховная Жрица таким голосом, будто всю жизнь только и делала, что торговала репой.
Пиф брови подняла. Но из-под очков это было не слишком заметно.
Верховная спросила:
– Ты ушла с презентации одна?
– Не помню, госпожа.
– Пьяная?
– Разумеется, госпожа. Нам это предписано. – Пиф цитировала Устав: – Неистовство, странное, подчас шокирующее поведение…
– Приступы ярости, способность легко входить в состояние аффекта, – почти мечтательным тоном добавила Верховная Жрица.
– И оргиастический секс, – заключила Пиф.
– Смотря для кого, – сухо сказала Верховная Жрица. И поморщилась.
Пиф неподвижно смотрела на нее, не понимая, к чему клонит начальство. Начальство же пребывало в ледяном осатанении.
– Ты, девочка моя, кажется, получаешь безбрачные, – начала она.
Пиф кивнула.
– И давно?
– С самого начала работы, госпожа.