Синие стрекозы Вавилона

Бэда купил ей мороженого, и они сели на лавочку под цветущей магнолией. От запаха у обоих разболелась голова, но уходить не хотелось. Пиф съела свое мороженое, выбросила стаканчик в траву и, сняв туфли, поджала под себя босые ноги. Бэда взял ее ступню в руки.

– Натерла, – сказал он, недоумевая. – Зачем женщины только носят такую неудобную обувь?

– Чтобы вам, дуракам, нравиться, – ответила Пиф.

– Мне бы больше понравилось, если бы ты ноги не натирала, – сказал Бэда. – А как ты выглядишь – это дело десятое.

Он тут же понял, что ляпнул невпопад. Впрочем, Пиф только вздохнула легонько. Мужчины всегда говорили не то, что она хотела бы от них услышать. Она привыкла к этому.

– Ну, и с чего ты взял, что я именно тебе хочу понравиться? – сказала Пиф, чтобы отомстить за свое разочарование.

Бэда не ответил.

В соседней аллее расположился духовой оркестр. Некоторое время они слушали музыку и молчали. Потом Бэда сказал неуверенно:

– Им заплатить, наверное, надо…

– Мы их не нанимали, – возразила Пиф. И поинтересовалась: – А что ты наплел Беренгарию, когда уходил?

– Что иду дискеты покупать.

– Он же проверит.

Бэда отмахнулся.

– Ему все равно, по-моему. Да и вообще, он симпатичный мужик.

– А тот мальчик… – вспомнила вдруг Пиф. – Твой надсмотрщик… Ты давно его не видел?

– Давно, – сказал Бэда. – Так ведь всё, девять дней прошло. Ушла душа. Я его и в храме отмолил. Помнишь, ты деньги нам давала?

Пиф сморщилась.

– Не нравится мне эта твоя секта.

– Христианство не секта. Это религия.

– Один хрен… – сказала Пиф, которая совершенно запуталась в богах и давно уже не давала себе труда разобраться.

– Да нет, не один, – сказал Бэда, неожиданно проявив твердость. – Совершенно разные хрены, поверь мне, Пиф.

– Ну ладно, отмолил, – проворчала она. – И что, теперь он, по-твоему, блаженствует… где там у вас праведные души блаженствуют? Как у всех, в райском саду? Или как?..

Бэда поднял глаза, мгновенно ощутив и благоухание цветов в саду Семирамис, и острый аромат разомлевших от жары трав, и тихое журчание животворящих водных струй, и печальные песни духового оркестра, и предгрозовую духоту, нависшую над городом…

– Будет гроза, – сказал он ни с того ни с сего.

– Ну и что? – отозвалась Пиф. Она все еще думала про райский сад.

– Не знаю, – сказал Бэда. – Да, пожалуй, я скучаю по нему, по этому надсмотрщику.

– Брось ты. Нашел, по кому скучать. Он тебя, небось, кнутом бил.

Бэда склонил голову набок.

– Ну и что? – спросил он.

Пиф потянулась и капризно сказала:

– Ну хорошо, хорошо… скучаешь… не секта. И ты ходишь в этот ваш храм? Где общественные виселицы?

– Есть еще один, в катакомбах, – ответил Бэда. – В метро. Только он подпольный.

– Скажи-ите… в катакомбах… там что, фальшивые деньги печатают?

– Нет.

Пиф сунула ноги в туфли и встала, покривившись. Сделала несколько ковыляющих шагов.

– Нет, – сказала она, – я так не могу. Лучше уж я босиком пойду.

И решительно сняла туфли.

Они побродили немного по саду, наслаждаясь прохладой и полумраком, а после вышли на улицу, и снова навалилась на них нестерпимая духота вавилонского лета, усугубленная пылью и смогом. Однако на священном берегу Арахту и дальше, выше по Евфрату, сгущалась уже темнота.

– Похоже, и правда будет гроза, – заметила Пиф. – Уж пора бы. Просто дышать нечем.

Она так и шла босая, ежась. Асфальт под ногами был раскаленным.

Некоторое время Бэда смотрел, как она идет – вздрагивая при каждом шаге, туфли в руках, – а после вдруг решился.

– Держись, – сказал он, подставляя ей шею.

Она засмеялась.

– Что, на плечи к тебе влезть?

– Нет… – Он заметно покраснел. – Я тебя так… на руках понесу. Ты за шею держись.

Она обхватила его руками за шею, уколов ему спину каблучками туфель. Бэда поднял ее с неожиданной легкостью. Он оказался сильнее, чем выглядел.

У него на руках Пиф смеялась, пока не задохнулась.

– Что люди подумают? – выговорила она наконец.

– Что я тебя люблю, – пропыхтел он.

Она не расслышала. Или сделала вид, что не расслышала. В конце концов, пифия должна быть со странностями.

– А если кто-нибудь из знакомых увидит? – мечтательно спросила она, вертя головой по сторонам.

– Не ерзай, – попросил он. – Ты все-таки не худенькая.

В конце концов, пифии положено быть со странностями…

Виссон ее платья обвивает клейменые руки Бэды, шелковые кружева щекочут его ухо и шею. Ну, Пиф… Ну, выбрала… Долго, небось, выбирала… Боги Орфея, а одет-то он как!.. Гедда бы оценила эту картинку.

О, Гедде она все расскажет. И как он в саду Семирамис боялся, что выставят с треском (а никто к ним даже и не подошел и не полюбопытствовал). И как по душе надсмотрщиковой убивался. (Гедда скажет: какова дама, таковы и поклонники – сама ты, Пифка, с придурью, и бой-френд у тебя такой же…) И как на руках нес – ее, царевну, ее, жрицу распрекрасную, ее, богачку неслыханную, – он, программист грошовый, он, оборванец, он, образина белобрысая… На глазах всего Вавилона, Гедда! На глазах всего Вавилона!..

Да только, похоже, не глядел на них никто.

А гроза все сгущалась и сгущалась, выдавливая последний воздух из легких, к земле пригибая…

Наконец, первые капли дождя упали. Тяжкие, будто кровь из вены. Бэда остановился, опустил Пиф на ноги.

– Передохну, а? – сказал он виновато.

А Пиф виноватости его и не заметила. Она сияла. Вся сияла – глаза, очки, улыбка.

Руки вскинула, обняла его. И он осторожно положил тяжелые ладони на ее талию.

Тут-то их обоих дождем и накрыло. Ливневым покрывалом окутало, плотнее холстины. Будто обернуло с головы до ног и друг к другу притиснуло.

Они стояли и обнимались, а дождь щедро поливал их и еще насмешничал где-то высоко над головами: "Ах-ха-хха! Ох-хо-ххо! Любовь до гррробба-а… дуррраки обба-а…"

Они обнимались все крепче и теснее, будто под тем отвесным ливнем ничего больше нельзя было делать, как только стоять прижавшись друг к другу. Наконец, дождь немного стих. И тотчас они размокнули объятия.

Смеясь, Пиф выбросила свои негодные туфли в Евфрат, и они тут же сгинули за пеленой воды, не успев еще коснуться реки.

– Ты что? – вскрикнул Бэда. – Они же дорогущие!..

– Дороже тебя, – подтвердила Пиф. – Ты всего пятьдесят стоил, а они – пятьдесят пять…

Им это показалось так смешно, что они прыснули.

– Я никогда не была так счастлива, – говорила Пиф Гедде, к которой прибежала, не успев даже сменить платье на сухое, как была – босая, с сосульками мокрых волос. – Никогда, Гедда!..

Гедда улыбалась.

– У тебя какие-то синие пятна на платье, – сказала она вдруг.

– Где? – Пиф нагнулась, придерживая кружева рукой. – Какие еще синие пятна?

Она подошла к зеркалу, оставляя мокрые следы на геддином паркете. Поглядела, щурясь.

И правда, тончайший белоснежный виссон был в каких-то непонятных синих пятнах, словно им подтирали пролитые чернила.

– Ох ты, – пробормотала Пиф, расстраиваясь. – Где это я так?

Гедда подумала немного, рассеянно глядя, как подруга трет запачканный виссон между пальцами.

– А твой этот Бедочка… – сказала она наконец, осененная догадкой. – Что на нем было надето?

– Хламида какая-то. Что все программисты в Оракуле носят, то и надето…

– Какого цвета?

– Синего… Дерьмо! – завопила Пиф яростно. – Эти скопидомы в Оракуле выдали ему, небось, самую дешевую… крашеную…

Она плюхнулась в кресло, закинула ногу на ногу.

Гедда сунула ей в руки бокал с крепленым вином.

– Согрейся, а то потом на жертвеннике сипеть будешь. Позорище мое…

Пиф отпила сразу полбокала и резко вздохнула.

Гедда внимательно следила за ней. Приключения Пиф всегда были бурными и увлекательными, но, выслушивая отчеты о них, надлежало соблюдать некоторую осторожность.