Летающая Тэкла

– Красиво! – вырвалось у Антонина. – Это удивительно и красиво!

Тэкла горделиво фыркнула.

– На время уборки я нанимаю десять человек, – сообщила она. – И хорошо плачу – полотном. Ты ведь хочешь увидеть мой ткацкий станок?

Она сунула свою маленькую горячую ладошку в руку Альбина, крепко сжала ее и потащила патриция за собой в дом.

Трудно определить, чего именно опасался Альбин. Больше всего, наверное, ему не хотелось увидеть убогую лачугу, наподобие тех мутантских нор, что встречались ему и прежде: в трущобах Болоньи, где он бывал в охране благотворительных миссий, по дороге сюда в жалких деревушках. По мнению Альбина, Тэкла не была создана для закопченных стен, низкого потолка, слепых окон и спертого воздуха. Она представлялась ему вольным дитятею эфира, подругой ветра. Было даже странно, что она не построила себе воздушного гнезда где-нибудь на дереве. Взбитые пряди льна там, за домом, только усиливали это ощущение.

Домик Тэклы оказался довольно уютным, хотя, конечно, мало для нее подходящим. Впрочем, Альбин поневоле отдал ей должное: Тэкла извлекла, наверное, все из тех небольших возможностей, что у нее имелись. Копоть на стенах была тщательно затерта, везде расставлены поставцы для лучины, кровать накрывалась красивым пологом со сценами из жизни морских гадов, а посреди низкой, но довольно просторной комнаты находился поистине царственный ткацкий станок. Он напоминал миниатюрный дворец – с множеством резных украшений, башенками по углам, утком, сделанным в форме настоящей птицы с большим клювом и рамы в виде гирлянды водных растений, так что сама работа на этом станке как бы имитировала увлекательную жизнь водоплавающей птицы в пруду, богатой рыбой и питательными жучками.

Альбин остановился перед станком, не в силах оторвать глаз от этого поразительного произведения искусства. Конечно, дома, в Болонье, ему доводилось бывать в галереях, особенно если выставку устраивал кто-нибудь из многочисленных друзей рода Антонинов. Но создания их творческого гения всегда несли на себе отпечаток особенного мутантского выверта, как будто все, что скрывала политкорректность, нагнаивалось, вызревало и лопалось, являя себя во всей красе в картинах, коллажах и композициях. Альбин не мог сформулировать для себя, что именно отталкивало его от современного искусства. Возможно, отсутствие целомудрия. Не то чтобы его так уж шокировали все эти багровые рельефные вагины, помещенные в центр картины. За подобными образами, равно как и за рассуждениями критиков об «эстетике безобразного», «манифестации постыдного» и «реабилитации запретного» Альбин угадывал нечто худшее. Он не решался говорить об этом, боясь, как бы его не обвинили в расизме по отношению к мутантам. Положение патриция – вне подозрений, выше любого суда – обязывало ко столь многому, что порой связывало по рукам и ногам и намертво затыкало рот. Любое «мне не нравится», высказанное одним из Антонинов, могло вызвать слишком сильный резонанс.

А вот станок Тэклы ему понравился. В этой вещи были цельность и гармония, несмотря на всю ее вычурность и множество мелких деталек, вроде стрекозы на одном из цветков или водомерки, заметной на водной ряби между листьями.

Альбин так и сказал:

– Очень красивый станок!

Тэкла победно улыбнулась:

– Я же знала, что тебе понравится!

– Это старинная вещь? – спросил Альбин. – Кто ее сделал?

– Линкест, – ответила Тэкла, – вот кто!

– Если введут новый индекс, ты его потеряешь, – сказал Альбин.

– Что значит «потеряю»? – удивилась Тэкла. – Не умрет же он из-за того, что ему пересчитают показатели? У нас из-за этого умер только один человек – да и то, он просто умер. Во время процедуры. Болел-болел и скончался. А Линкест совершенно здоров, могу тебя заверить.

Альбину стало неловко, но он все-таки пояснил:

– Я хотел сказать, он от тебя уйдет.

– Почему? – еще больше удивилась Тэкла.

– Не знаю… – вконец растерялся Альбин.

– Я тоже, – засмеялась Тэкла. – Послушай, о чем я хотела просить тебя, патриций. И не отказывай мне!

Альбин безмолвно приложил ладонь к груди, следя за тем, чтобы держать пальцы плотно сжатыми – дабы случайно, как бы намеком, не задеть чувств Тэклы.

– Проводи меня до Могонциака! – выпалила она. – Я боюсь идти одна, а просить охрану у наших старейшин не хочу.

– В любом случае, нам по пути, доминилла, – сказал Альбин. Его охватила радость, источник которой он поначалу даже не мог определить. – Я следую по виа Фламиния Лупа до Могонциака, а оттуда – через всю Германарику, до Матроны и Лютеции. Пий Антонин недавно скончался, и мне поручили управлять его землями.

– Ух ты! – закричала Тэкла. – Ну надо же! Вот ведь как мне повезло!

В окно и в низкую дверь всунулись сразу два карлика и с подозрением посмотрели на Тэклу.

– Она не нападает? – осведомился один.

– Брысь, – отозвался Альбин.

Карлики зловеще ухмыльнулись и скрылись.

– Я отдам распоряжения, – сказала Тэкла Альбину. – А ты пока отдыхай.

Альбин так и поступил. Весь день он то сидел, то лежал на специально принесенной перине под яблоней. Со стороны штаб-квартиры изредка доносились приглушенные вопли, похожие на шум прибоя или далекий обвал в горах, а затем все погружалось в прежнюю тишину, нарушаемую лишь протяжным, чуть воющим меканием коз. Карлики-оруженосцы кемарили поблизости с арбалетами наготове. Приходил и уходил Линкест, всякий раз с ношей в руках: то с корзиной, то с тушкой домашней птицы, то со связками плоских хлебцев, надетых на нитку. Несколько раз, беззвучно хихикая, проносились девочки-худышки.

Наконец ближе к вечеру явилась сама Тэкла и объявила, что все дела улажены. Дом, поле и станок она оставляет на все время своего отсутствия служанкам, которые теперь, в связи с происходящей реформой, получают статус полноправных девиц с дозволением заключать любой брак по их благоразумному выбору. Что касается Линкеста, то он вызвался идти с хозяйкой в Могонциак.

– Разумно, – похвалил Альбин. – Такой мастер найдет себе в городе хорошую работу. Преступно держать его в этой глуши.

Тэкла призадумалась. Неопределенная грустная мысль, как легкая тень, пробежала по ее лицу, но почти сразу исчезла.

– Странно, – молвила она, – мутанты не любят перемен и боятся их, но когда неизбежное случается, почти все примиряются с ним довольно легко…

Альбин понял, что она недоговаривает, и спросил:

– Кроме?

– Кроме идеально приспособленных к данной среде. Те сразу погибают, – сказала Тэкла. – Ответь мне, Альбин Антонин, почему патрициев считают осью мироздания? Тебя учили этому?

– Меня учили, что патриций подчиняет свою жизнь долгу, – заговорил Альбин после короткого молчания. – Он обязан служить всему остальному человечеству, в чем бы это служение ни выражалось и в какие бы уродливые и странные телесные формы ни облекалась человеческая душа. Поэтому мир в определенной степени держится на патрициях. Хоть их и немного.

– Патриции, будучи совершенными людьми, могут жить в любых условиях, – сказала Тэкла. – Вот в чем дело. Они выживают в мороз и в зной, в пустыне и влажных лесах. Они могут жить в большом городе и в одинокой пещере; им нипочем ни царский сан, ни полная зависимость от другого человека. Понимаешь меня? Патрицию открыто бытие во всей полноте, а мутанту – только часть сферы, несколько сегментов. Резкая перемена климата, ремесла, социального положения, пищевого рациона, состава воды – и мутант погибает. Вот в чем дело, Альбин Антонин.

Альбин почему-то сразу понял, что именно хотела ему сказать Тэкла:

– По-твоему, Линкест не выдержит тягот независимой жизни?

Тэкла двинула бровями.

– Если ты считаешь, что ему лучше остаться в Могонциаке, то я, пожалуй, действительно оставлю его там. Найду ему хорошего хозяина и передам из рук в руки.

– Лучше жену, – сказал Альбин.

Тэкла засмеялась, но немного натянуто. Уголки ее губ криво изогнулись.

– Можно и жену, – согласилась она.