Страница 60 из 97
Пьер разбудил Катрин на рассвете. Он должен был идти работать в поле и не мог терять время.
Мадлен уже давно встала.
— Я ночью все обдумал, — сказал ей Пьер, — и решил, что путешествовать будет легче, если ты выдашь себя за паломницу, идущую в аббатство Сен-Бенуа. К несчастью, в этих краях, в Пьюизе, встречается не только хорошее, но и плохое. Ты молода… и красива. Посох паломницы защитит тебя.
Он достал из стенного шкафа деревянный посох с прикрепленной к нему железной флягой и протянул ей.
— Мой дядя совершил паломничество в Сантьяго-де-Компостелу, — смеясь, сказал он. — С этим ты будешь больше похожа на настоящую паломницу.
Тем временем Мадлен накинула на плечи Катрин толстый плащ; уверяя ее, что так она будет лучше защищена. Затем девушка вручила ей большой ломоть хлеба и маленькую головку козьего сыра и поцеловала ее.
— Да будет с тобой Бог, — с чувством сказала она, — и да поможет он тебе найти твоего любимого. Если увидишь Колена, скажи ему, что я его жду и всегда буду ждать.
Катрин была тронута до слез их щедростью и попыталась было отказаться от даров, но почувствовала, что отказ обидит их. Поэтому же она не осмелилась предложить им свои три серебряные монеты из боязни оскорбить их. Она тепло поцеловала Мадлен, не в состоянии говорить, а затем подошла к Пьеру, который ждал ее у двери. Не один раз она обернулась, чтобы помахать девушке на прощанье, когда они уходили. Мадлен долго смотрела, как они удаляются…
Пьер шел впереди широкими, ровными, неспешными шагами. Катрин узнала место, где он встретил ее накануне. Оттуда они пошли через поля, пока не достигли дороги, большие плоские камни которой были уложены римлянами, а теперь поросли травой и мхом, но все еще виднелись тут и там. Старинная статуя рядом с дорогой представляла бюст кудрявого юноши, сохранившийся, несмотря па разрушительное действие времени и плохой погоды. Там Пьер остановился и указал на запад.
— Вот твоя дорога! Держись ее, пока не придешь к большой реке.
Она взглянула на него с признательностью.
— Как я могу отблагодарить вас с сестрой?
— Не забывай нас, — сказал он, пожимая широкими плечами. — Мы будем молиться за тебя…
Словно торопясь ее покинуть, он повернул обратно к полевой тропе, но затем вдруг обернулся и снова посмотрел на нее.
— В конце концов, — тихо сказал он, — никогда ведь не знаешь…
Если ты не найдешь своего любимого, знай, что всегда можешь вернуться к нам. Мы были бы счастливы, Мадлен и я… особенно я, если бы ты жила с нами…
Прежде чем Катрин поняла смысл этого безыскусного признания, Пьер повернулся и побежал через поля, словно за ним кто-то гнался. Она постояла, наблюдая, как его плотная фигура растворяется в туманном сером свете. По щекам Катрин текли неудержимые слезы. Она была тронута этой робкой неуклюжей любовью, которая возникла так внезапно и почти не смела заявить о себе. Это был словно маленький дружеский огонек, согревающий в пути. Разгорающийся день начинал рассеивать утренний туман, обнажая очертания окружающих предметов. Позади себя она могла видеть слегка дымящиеся трубы и синий флаг, развевающийся над зубчатыми стенами замка. Колокола вызванивали к заутрене, рассыпая хрупкие звуки над плодородными зелеными окрестностями. Где-то запел жаворонок, и сердце Катрин наполнилось такой же глубокой, простой и первобытной радостью, как вся эта необъятная ширь природы вокруг нее. Старая дорога пролегала меж двух небольших долин. С пылкой благодарственной молитвой к Благословенной Деве за то, что она подарила ей этот миг радости, Катрин оперлась на свой посох и отправилась в путь.
На закате следующего дня Катрин сидела в камышах, наблюдая за тем, как серые воды Луары текут у ее ног.
Все это время она продолжала идти, двигаясь с необыкновенной решимостью, не обращая внимания на усталость и боль в ногах, пересекая холмы, пастбища и леса, иногда перемежающиеся озерами, направляясь к реке, которая была для нее лучшим проводником к осажденному городу. В сумерках Катрин нашла убежище в покинутой хижине лесоруба. Проглотив половину своего хлеба и сыра, она заснула, несмотря на неудобство, а на рассвете снова пустилась в дорогу, не обращая внимания на судороги, сводившие ее руки и ноги. Каждая ее косточка, каждый мускул, казалось, превратились в пыточный инструмент. Ее ноги так болезненно жгло, что время от времени ей приходилось опускать их в воду прудов, попадавшихся по дороге. Они покрылись волдырями, которые вскоре лопнули, и Катрин перевязала их полосками полотна, оторванного от нижней юбки. Однако же она шла вперед и вперед по старинной римской дороге, которая, казалось, беспрерывно вилась все дальше и дальше… Крестьяне, которых она встречала по дороге, приветствовали ее и иногда прикасались к ее посоху пилигрима, прося молиться за них, но никто не предлагал ей кров и пищу. Ее молодость и красота были против нее: простые люди полагали, что она — большая грешница и идет к могиле святого Бенуа, чтобы просить прощения за свои грехи. Сотни раз Катрин была на грани того, чтобы упасть у дороги, но каждый раз как-то умудрялась заставить свои ноги двигаться. Иногда, проходя мимо придорожного креста или посвященной Богородице часовенки на перекрестке дорог, она останавливалась и просила сил, чтобы продолжить путь, а затем поднимала посох и снова шла.
Вид широкой неукротимой реки вызвал у Катрин крик радости. Несмотря на крайнюю усталость, она побежала к ней, как к другу, наклонилась, чтобы попить воды и омыть руки и ноги. Затем она села у реки и стала смотреть на воду, которая вскоре будет протекать под стенами Орлеана и, может быть, завтра возьмет ее с собой. Перед ней поднимались ярусами по склону холма высокие деревянные дома и коричневые кровли старого города Жьене. Разрушающийся старый замок, мрачные контуры которого смягчала его древность, господствовал над старым городом герцогов Орлеанских, но Катрин не смотрела на замок. У его стен, едва различимые между арками все еще незаконченного моста, она увидела лодки, баржи, шаланды и плоскодонки, вытащенные на берег. Солнце — огненный шар, который садился за серые башни города, — превратило Луару в реку крови. Над воротами прозвучал рожок часового, призывая запоздалых путников укрыться за городскими стенами. Город закрывал ворота на ночь… Катрин поспешно надела башмаки и, прихрамывая, присоединилась к потоку людей, направлявшихся к подъемному мосту. Солнце исчезло, быстро опускалась ночь. Катрин одной из последних вошла в высокие каменные ворота, так как разбитые ноги затрудняли ее движение. Она остановилась, чтобы спросить у одного из стражников дорогу к рыночной площади. Ей было известно, что в большинстве городов, особенно тех, что стоят на пути паломников, угол рыночной площади обычно оставляют пилигримам для укрытия на ночь. Особое место у колонн должно быть окружено деревянным барьером, укрывающим от ветра.
— Прямо вперед и потом направо, — ответил стражник.
— Ты направляешься во Флери, женщина?
— Да.
— Да будет с тобой Бог и святой Бенуа!
Она кивком поблагодарила его и свернула в такую узкую улицу, что крыши домов почти соприкасались над ее головой. Идя вдоль этой улицы, она доела остатки хлеба, который ей дала Мадлен, и вскоре достигла рыночной площади, черепичная крыша, насаженная на высокие деревянные столбы, но там было укрытие для пилигримов. Толкнув дверь, она увидела на полу свежую солому. Здесь был только один паломник, старик, который спал в углу. Его лицо хранило неподвижное выражение, которое дает только крайняя усталость. Когда она вошла, он открыл один глаз, что-то пробормотал, потом снова его закрыл и вскоре громко захрапел. Катрин почувствовала облегчение от того, что ей не придется разговаривать. Она устроилась в углу, сгребла на себя солому и скоро уснула.
Не успела она заснуть (или ей так показалось?), как почувствовала, что кто-то ее трясет. Старый бородатый пилигрим склонился над ней.
— Эй! — сказал он. — Эй! Если ты идешь в аббатство, пора двигаться.