Изгнанник

Некоторое время вокруг нее все суетились и бегали, и видно было, что она быстро успокаивается. Тем не менее было невозможно узнать у нее о причине происшедшего инцидента.

– Не придавайте значения, так… внезапный обморок, – сказала Агнес, и никто не посмел настаивать на большем, глядя на ее бледное отчужденное лицо и глаза, сухие и вдруг принявшие оттенок и твердость цемента. Никто, даже Потантен, который за свою долгую и верную службу обладал по сравнению с другими некоторыми привилегиями.

– Я надеюсь, вы еще не успели послать за доктором? спросила она наконец.

– Конечно, мы не посылали, – ответила Клеманс. – Я сама лучше всякого доктора умею справляться с вот такими нервными припадками. Но почему Адель не позвала кого-нибудь к вам на помощь? Я ведь видела, что она зашла к вам незадолго перед уходом мадам де Варанвиль…

– Она недолго оставалась… А теперь оставьте меня. И вот еще что: когда месье Гийом вернется, я запрещаю кому бы то ни было рассказывать ему о случившемся. К этому времени я смогу уже спуститься сама…

Оставшись одна, Агнес на какое-то время оставалась совершенно неподвижной, как статуя. Ей казалось, что если она пошевельнет хотя бы мизинцем или просто откроет глаза, то опять начнет кричать и плакать. Похоже было, будто только лишь тяжесть ее собственной плоти сдерживает сумасшедший ритм биения ее сердца и безумие, охватившее мозг и нервы, как кусочек ваты, приложенный на открытую рану, мешает крови вытекать из нее. Безучастная и окаменевшая, Агнес лежала на кровати и стремилась продлить это состояние небытия, поскольку оно успокаивало ее. Так постепенно она сползала в состояние бессознательности, и в какой-то момент ей показалось, что осталось только перестать дышать, чтобы больше никогда не вернуться к жизни…

Но нет! Это было не так-то просто. Не так-то просто вырвать из сердца образ мужчины, из-за которого она только что чуть не сошла с ума. Несколько позже, как Агнес и обещала, она все-таки выйдет из этого состояния оцепенения, которое иногда охватывало ее после пережитого смертельного страха или глубокого потрясения. В ту ночь, когда ее первый супруг старый барон д'Уазкур неожиданно умер, пытаясь перед этим овладеть ею, она впала в состояние, близкое к каталепсии, и потребовалось несколько дней, прежде чем удалось привести ее в чувство. Но, придя в себя, Агнес почувствовала огромное облегчение, казалось, благодать снизошла на нее, и она испытала нечто вроде возрождения. И теперь Агнес вновь стремилась оказаться в состоянии паралича, желая как можно скорее погрузиться в это странное и благодатное состояние.

Но вдруг поток новых слез, вырвавшийся из-под опущенных век, вернул ее к действительности. Она открыла глаза и осмотрелась: вокруг кровати нависал полог в виде балдахина из белоснежного шелка. Как часто она видела на его фоне горящее страстью лицо Гийома в жаркие ночи их любви… Эти воспоминания вдруг прервались резким, как вспышка пламени, взрывом ярости и безысходной тоски, вернувшимися с такой стремительной силой, что молодой женщине вдруг почудилось, что кровать заполыхала огнем, и Агнес вскочила на ноги. Пошатываясь и спотыкаясь на ходу, она поспешила в ванную, наполнила ледяной водой фаянсовый тазик и опустила туда лицо, не придержав даже рассыпавшиеся волосы. Выпрямившись, Агнес расплескала себе на плечи и грудь прохладную влагу, оказавшуюся спасительной. Но в то же время она увидала в большом овальном зеркале, висевшем как раз над туалетным столиком, отражение какой-то незнакомки, похожей на утопленницу. Эта глядящая на нее большая и странная женщина с мертвенно-бледным лицом и длинными мокрыми прядями черных волос, ниспадавшими на плечи, привела ее в ужас, но тем самым в какой-то мере и спасла ее, помешав погрузиться глубже в зловещий водоворот отчаяния. Гордость пришла на помощь раненому сердцу. В самом деле, может ли она, нормандка благородного происхождения, потомок древних родов Сэн-Совер и Ландмер, позволить уничтожить себя человеку, который появился неизвестно откуда и которого она же и вытащила наверх. И все из-за сумасшедшей страсти, какую он ей внушил; но если бы не она, он бы и сейчас еще торчал на флагштоках королевских фрегатов, где его так мало ценили, где он был, как и все остальные… Ах! Да… Адель права: он такой же, как и все остальные, в точности. Все они готовы, невзирая на титулы и даже на высокое происхождение, иметь любовниц, и чем знатнее их имя, тем более яркую из них они норовят себе подыскать. Их супругам при этом приходится делать вид, что они ни о чем не догадываются, или смотреть на это сквозь пальцы, или забыться в молитвах, а иные порой предпочитают вести себя как потаскухи, платя той же монетой неверному мужу. Такой выбор, и Агнес это знала, сделала и ее мать в свое время, которая по примеру многих других знатных дам ее окружения была вынуждена с этим смириться, так как принадлежала к высшему свету не только и не столько по своему происхождению, но во многом благодаря замужеству. А она – ее дочь, она всего-навсего мадам Тремэн, но не графиня де Нервиль. Это, кстати, лишний повод к тому, чтобы не уподобиться своим предкам в выборе существующих и общепринятых альтернатив: она должна отомстить за свое оскорбленное достоинство, и отомстить так, чтобы заставить трепетать Гийома, чтобы на всю оставшуюся жизнь он запомнил, что ему не удастся вести себя подобным образом и при этом оставаться безнаказанным.

Приняв подобное решение, Агнес почувствовала себя немного лучше, несмотря на то, что борьба представлялась ей очень трудной. Но теперь она собралась подготовить себя к предстоящему…

Прежде всего она вошла в свою комнату и достала из-под подушки злосчастную рубашечку. Держа ее кончиками пальцев подальше от себя, как будто в руках у нее была какая-то омерзительная вещь, она рассмотрела ее повнимательнее и теперь смогла оценить по достоинству тонкую нежность ткани и изящество вышивки. Но как ни старалась, она не могла представить себе облик той женщины, которая носила ее на своем теле. Единственное, что терзало ее в этот момент, было– жажда мести, страшной мести вплоть до убийства. Если бы она держала сейчас в своих руках хозяйку этой вещицы, какое бы блаженство испытала она, медленно задушив соперницу и насладившись видом ее агонии!.. Но чтобы доставить себе такое удовольствие, надо было прежде набраться терпения.

Тяжело вздохнув, она позвонила Лизетте. Та, войдя, остановилась как вкопанная и прижала ладони к щекам при виде того ужасного состояния, в котором находилась ее хозяйка. Но Агнес не дала ей даже открыть рот:

– Это ты гладила белье вместе с мадемуазель Адель во время большой стирки?

– Да, мадам.

– Ты узнаешь это? – спросила Агнес, протягивая ей батистовую рубашку, которую бедная девушка не посмела даже взять в руки, но ее щеки запылали при этом так ярко и разоблачающе.

– Да, мадам, – повторила она еле слышно.

– Как могло случиться, что эта вещь оказалась в моем доме?

Можно представить, какой немыслимой пыткой было для бедной Лизетты дать ответ!

– Мадемуазель Адель нашла ее в кармане одной из курток месье Гийома, – выдохнула она так тихо, что казалось, и котенок смог бы пропищать громче.

– И ты находишь, что это нормально?

– Да нет, мне тоже кажется это странным – ведь главная прачка, Жервеза, всегда так скрупулезно осматривает все белье, прежде чем отправить его в стирку. Но рубашка такая малюсенькая, Жервеза могла и не заметить ее в кармане. Всегда бывает столько белья, что…

– Да, я знаю. Наверное… вся кухня уже в курсе?

– Да нет, мадемуазель Адель велела мне держать рот на замке, и я ей обещала…

– Спасибо тебе за это… Слушай, сперва ты поможешь мне одеться, потом причешешь меня. После чего пойдешь и погладишь эту рубашку и сложишь ее аккуратненько, так, чтобы она была приблизительно вот такого размера, – и она очертила в воздухе квадрат со стороной не больше двадцати сантиметров, – а затем принесешь ее мне…

Когда все ее приказания были выполнены, Агнес в платье из черного бархата, достаточно глубоко декольтированном, но без единого украшения, даже без кружев, что, впрочем, восхитительно оттеняло благородную бледность ее матовой кожи и подчеркивало блеск ее серых широко открытых глаз, обильно промытых васильковой водой, спустилась на кухню, чтобы дать указания Клеманс по поводу ужина. Она велела ей приготовить блюда, наиболее всего предпочитаемые ее мужем: замечательные устрицы из Сен-Васта и омлет с большим количеством трюфелей в качестве гарнира.