Гордая американка

– Я не стану их вам показывать, мадам, – со вздохом сказал Нола, снявший монокль, чтобы протереть его. – Они до сих пор остаются в весьма плачевном состоянии. Вам гораздо больше понравится Трианон.

– Как же Франция смогла так пренебречь своим бесценным достоянием? Все, что я вижу здесь, причиняет мне волнение и боль.

– Как я вас понимаю! Но республики мало беспокоятся о сохранности того, что напоминает о монархах.

– Разве дело в одной республике? У вас есть баснословно состоятельные люди. Почему не обратиться к ним?

– То немногое, что мне удалось, мадам, не было бы сделано, если бы я ограничивался помощью одного правительства. И все же Версаль еще способен предложить такому другу, как вы, исключительное зрелище. Позвольте подвести вас вот к этому окну. Отсюда великий король любил любоваться своим садом.

Александра машинально подчинилась и замерла, ошеломленная: только что погруженные в оцепенение, сады у нее перед глазами наполнились жизнью. Чудесные, фантастические фонтаны, переливаясь тысячами струй, демонстрировали ей одной свое великолепие. Какое-то мгновение Александра любовалась тем же зрелищем, которым когда-то гордились французские короли. Когда этому волшебству наступил конец, она взволнованно поблагодарила Нола, а потом добавила:

– Не отсюда ли был отдан приказ послать войска и флот на помощь инсургентам?

– Именно отсюда. Сейчас я покажу вам королевский кабинет и…

– В общем, так: вернувшись в Америку, я соберу комитет «Дочерей Свободы». Мы займемся сбором средств: станем давать благотворительные приемы! Ничего, мы поможем вам вернуть Версалю утраченное великолепие! Ведь вы не откажетесь принять наш скромный вклад? – Вопрос был задан с такой неожиданной и подкупающей скромностью, что хранитель невольно улыбнулся.

– Разве можно отказаться от столь милого предложения? Не сомневайтесь в нашей глубочайшей признательности…

– Не вижу оснований для благодарности, – заявил Фонсом с притворным возмущением. – Насколько я знаю, американское правительство так никогда и не оплатило своего долга за войну генерала Вашингтона!

– Срок давности истек!

Наблюдая, как смеются оба ее спутника, Александра последовала их примеру, хотя не была до конца уверена, шутят ли они. Этот несносный щеголь умел, как никто, с самым невинным видом говорить самые серьезные вещи.

Обед, который был подан им в ресторане «Трианон-Палас» вблизи ворот Королевы, оказался восхитительным. Пьер де Нола умел употребить свой поэтический дар и порадовать аудиторию. Недавно он выпустил книгу под названием «Людовик XV и мадам Помпадур», экземпляр которой он преподнес прекрасной посетительнице. После кофе он простился с гостями и вернулся во дворец, оставив Фон-сома и Александру распоряжаться в Трианоне, у решетки которого их поджидал другой хранитель. Нола воспользовался герцогской каретой, чтобы возвратиться к своим трудам.

– Теперь позвольте мне быть вашим проводником! – негромко молвил герцог. – Сейчас вы проникнете в зачарованные владения, населенные тенями, которые нельзя тревожить.

– Что вы хотите этим сказать?

– Что вы должны немедленно забыть настоящее, даже то, кто вы такая. Нет больше ни Америки, ни миссис Каррингтон – слишком красивой и слишком самоуверенной…

– Кем же я должна стать?

– Придворной дамой. Скажем, графиней или маркизой. Да, думаю, титул маркизы вам подойдет лучше всего. Вы волнуетесь, поскольку вас впервые в жизни пригласили в Трианон – редкая милость, какой удостаивались только те, кого королева желала допустить в свой круг. Вы – новенькая при дворе, но я заранее знаю, что вам предстоит блистать…

– Значит, вы считаете, что я вполне готова? – прозвучал взволнованный вопрос.

– Да. Со вчерашнего дня я больше не испытываю ни малейшего сомнения.

– Вот как? Откуда же такая уверенность?

– На это я вам отвечу чуть позже. Сейчас забудем, кто мы такие. Сегодня вечером Мария-Антуанетта дает свой последний большой бал, хотя сама еще этого не знает. Тем не менее ему суждено стать самым роскошным балом, поскольку он целиком пройдет здесь, в Английском саду, и в небольшом театре, который вы скоро увидите. Сегодня – двадцать первое июня 1784 года, и королева принимает шведского короля Густава Третьего, завернувшего инкогнито во Францию после визита в Италию под именем графа Гага…

– Шведский король? Значит, здесь находится и Ферзен?

– Несомненно! Ведь на самом деле королева дает бал ради него. Они давно не виделись, потому что он сопровождал своего короля в его путешествии, вот она и решила побаловать его и себя, устроив знаменитый «бал снежинок». Ведь все скажут, что над Трианоном выпал снег! Все гости одеты во все белое, так что зрелище открывается воистину феерическое. Сад освещен фонарями, свет которых настолько мягок, что кажется, будто люди скользят по бесконечным аллеям, как бесплотные призраки… Там, у водопада, развернуты огромные полотна, на которых изображена трава, скалы, море цветов, сливающиеся с настоящим пейзажем. В маленьком театре труппа «Комеди Итальен» и танцоры Оперы играют «Спящий проснулся» Мармонтеля намузыку Грери; вокруг разливаются потоки атласа, бархата, плывут облака кружев, сияющие россыпями бриллиантов… Закройте глаза – и вы все увидите…

– А королева? – выдохнула Александра, завороженная его красноречием.

– Разве вы ее не видите? Она красива, как может быть красива только королева. На ней фижмы из белого атласа с вышитыми на них золотыми лилиями, в середине которых горят жемчужины. На напудренной головке сверкает «Санси» – одна из самых прекрасных драгоценностей короны; она удерживает султан. Смотрите: она улыбается вам!

Действуя так, словно их в действительности поджидала королева, Жан взял свою трепещущую спутницу за руку и повел ее вдоль маленького пруда, по глади которого скользили большие лебеди, похожие на участников бала. На ходу Фонсом продолжал свои заклинания; его пылкий голос звучал в ее ушах самой сладостной музыкой. Никогда еще Александра не испытывала такого трепета, какой охватил ее сейчас.

Оказавшись у старой замшелой скамьи, он усадил ее, сам же остался стоять, не выпуская, впрочем, ее руки.

– Она сидела здесь в тот день, когда принимала Ферзена, который, стремясь понравиться ей, облачился в сверкающий мундир шведского офицера. Тогда и зародилась их любовь. Совсем еще молодая королева впервые познала сердечное волнение.

– Что они говорили друг другу?

– Как знать? Но, думаю, он упал перед ней на колени… – Эти слова Жан произнес шепотом. Он тоже опустился на одно колено. – Видимо, это позволило ему облобызать ее чудесную ручку, которую он захватил; он, наверное, шептал слова, которые так и просились сорваться с его языка…

– Слова?.. Какие слова?.. – лепетала теряющая над собой контроль молодая женщина.

– Какая женщина не догадается, что это были за слова? Ведь они так просты! Достаточно дать волю сердцу, просто произнести «я люблю вас»… Уже много дней, много ночей – особенно ночей! – ваш образ не выходит у меня из головы, горяча мою кровь! Когда вы далеко от меня, я все время представляю себе вас и мечтаю о том, как смогу, наконец, заключить вас в объятия, заставить вас закрыть глаза, упиваясь моими поцелуями, а потом завладеть вашими губами… Если бы я осмелился приложить ладонь туда, где бьется ваше сердце, то наверняка услышал бы, что оно колотится так же учащенно, как мое…

Мало-помалу его руки завладели ее руками и притянули ее вплотную к нему. Она почувствовала на щеке его дыхание, как в тот вечер, когда она его оттолкнула, только на сей раз у нее не хватило на это смелости. Возможно, дело было в магии места, в мастерстве, с каким он нарисовал перед ней воображаемую картину, в невыносимой пылкости его умоляющего голоса… Она позволила ему приподнять ее со скамьи, прижать к своей груди, склониться к ее рту, легонько прикоснуться губами к ее губам, неторопливо впиться в них. Она чувствовала, что лишается последних сил, что уже не способна даже пошевелиться, что ее охватывает сладостное изнеможение, желание растаять под его ласками… Это было одновременно страшно и невыносимо хорошо, и поцелуй, сначала просто затянувшийся, а потом ставший нескончаемым, окончательно опьянил ее. Но тут Фонсом, не сумев сдержаться, допустил оплошность: не отрываясь от ее губ, он уверенно, но при этом бесконечно ласково положил ладонь на молодую грудь, под которой трепетало обезумевшее сердечко.