Страница 68 из 74
Из своего укрытия Фьора и Деметриос следили за происходящим. Центральная часть придела начала потихоньку освобождаться; некоторые бойцы предпочли вообще покинуть поле сражения. Везде валялись окровавленные тела и брошенное оружие, порванные женские накидки, раздавленные цветы, растоптанные драгоценности, которые нищие с жадностью собирали с пола. В открытую дверь был виден солнечный день и площадь, с которой доносился невообразимый шум — доказательство того, что битва переместилась туда. Можно было подумать, что на площади собралась вся Флоренция.
— Как получилось, что Медичи пришли без охраны? — шепотом спросила Фьора. — Где Савальо и его люди? Где главный прокурор?
Деметриос пожал плечами:
— Никто не думал, что они нападут во время мессы. Савальо должен быть во дворце. А что до прокурора, то он в сеньории, и двери туда закрыты… Иди за мной, я нашел новое укрытие, где мы спокойно подождем, чем все это закончится.
Держа за руку молодую женщину, грек, низко пригнувшись, побежал вдоль стены к маленькой темной лестнице, которая вела наверх, туда, где собирались вокруг органа певцы и музыканты.
Там было пусто, но вокруг царил страшный беспорядок.
— Здесь, наверное, сражались за то, кто первым доберется до лестницы. Давай сядем, если хочешь, — добавил он с неожиданной мягкостью в голосе. — Мне хотелось бы знать, какое чудо привело тебя во Флоренцию? Если, конечно, ты сама хочешь мне об этом рассказать…
Фьора достала платок, чтобы вытереть потное и грязное лицо.
Уже давно ее шляпа слетела с головы и тяжелые волосы выбились из-под сетки. Ее серые глаза с любопытством изучали грека.
За последние несколько месяцев тот сильно постарел, и в его темных глазах появилось выражение печали.
— Зачем ты так говоришь? — тихо спросила она и положила руку на плечо своего старого друга. — Разве кровь, которая течет по этим жилам, стала другой?
— Какое-то время я так действительно думал, но был за это наказан, — признался Деметриос.
— Я знаю, о чем ты думаешь. Ты вспоминаешь ту ужасную сцену в Мора, где мы чуть не подрались в палатке Карла Смелого.
— Конечно.
— Тебе надо забыть об этом, как это уже сделала я, Деметриос! В реке моей жизни утекло с тех пор столько воды, а по моему небу пробежало так много туч! Но скажи, ты был рад, когда увидел меня?
— И ты еще спрашиваешь?
— Я тоже была просто счастлива! Это было похоже на лучик солнца после тех черных дней, которые я пережила. Поэтому ты должен понять: это, и только это важно для нас! Ты есть ты, а я есть я, и мы с тобой теперь рядом.
Деметриос ничего не ответил, но на глазах у него показались слезы, он обнял ее и крепко прижал к сердцу. Еще никогда Деметриос не вел себя так по отношению к Фьоре: как отец, который вновь обрел свое потерянное дитя. Им надо было пройти через тяжелые испытания для того, чтобы грек понял, какое огромное место в его сердце занимает эта молодая женщина.
— А Эстебан? — спросила Фьора, не отрываясь от черного одеяния доктора. — Ты знаешь, что с ним стало?
— Он здесь, со мной. Я подумал, что потерял и его тоже после той анафемы, которой меня предала госпожа Леонарда, и она была совершенно права… Я пошел вперед, сам не зная, куда иду.
— А почему ты не остался с герцогом Лотарингским? — спросила Фьора. — Или с королем Людовиком?
— Я не был нужен ни тому, ни другому, а навязывать свое присутствие я не люблю. Однако Эстебан догадался о том, что со мною происходит. Он догнал меня на дороге и сказал: «А если мы вместе поедем и посмотрим, что стало с нашим садом во Фьезоле и с тавернами на берегу Арно?» Так мы и вернулись сюда…
— И ты не побоялся, что здесь тебя может встретить та же опасность, из-за которой мы с тобой должны были покинуть Флоренцию?
— Я об этом даже не думал, потому что я знаю людей. Толпа обычно непостоянна, изменчива, ее легко поворачивать в нужную сторону, а во Флоренции, мне кажется, это еще сильнее очевидно. Прошло два года, и притом умирать здесь или в любом другом месте… Ведь мне больше нечего было терять.
— И что случилось после этого?
— Ничего. Сеньор Лоренцо встретил меня как старого друга, поселил сначала в Бадье, потом у тебя…
— У меня? — переспросила удивленная Фьора.
— У тебя осталась вилла во Фьезоле, которую сохранили для тебя Медичи. Мы часто говорили о тебе и, несмотря на то, что ты здесь пережила, всегда надеялись, что когда — нибудь ты сюда вернешься.
— Тамошние люди хорошо приняли тебя?
— Да. Тем более что недавно там была эпидемия холеры, И я многим помог. Но прошу тебя, расскажи о себе. Теперь я хочу услышать твою историю.
— Ay тебя не было никаких видений про меня? Ведь ты мог видеть сквозь время и пространство!
— Да, иногда. Но обычно это было очень смутно, потому что ты была очень далека от меня. Но прошу тебя, рассказывай!
Их двоих, спрятавшихся в этом укромном уголке, теперь окружала полная тишина. Около ризницы осталось всего несколько человек, которые стояли у тяжелой двери и вполголоса переговаривались, похожие на волков, обсуждающих, как им напасть на очередную жертву. В приделе не было ни единого человека, только лучи яркого послеполуденного солнца. Фьора подошла и, облокотившись на балюстраду, с высоты своего убежища стала наблюдать жуткое зрелище брошенных на черном мраморе мертвых тел, лежащих в лужах запекшейся крови; тело Джулиано уже застыло в своих праздничных одеждах, а чуть дальше почти так же застыл юный кардинал, прикованный к подножию сверкающего креста, который он все еще держал обеими руками… Фьора тяжело вздохнула.
— До сегодняшнего дня, после которого, возможно, твой мир рухнет, у тебя был все-таки какой-то покой. А на моем пути были одни испытания, но, правда, была и радость: рождение моего маленького Филиппа.
В потухших глазах грека на некоторое время зажегся прежний огонь, и его лицо осветилось:
— Сын? У тебя есть сын? О боже, какая радость!
Опершись на балюстраду, Фьора старалась во всех подробностях вспомнить всю свою жизнь с тех пор, как под Нанси рухнуло могущество Карла Смелого, герцога Бургундского.
Когда она закончила, Деметриос не проронил ни слова; казалось, он превратился в каменное изваяние и походил на одного из древних мудрецов. Он вдруг показался ей таким далеким, что Фьора испугалась, наклонилась к нему и стала его изо всей силы трясти за рукав:
— Деметриос! Ты слышал, что я рассказала?
Он ничего не ответил, и его глаза по-прежнему смотрели вдаль, сквозь толстые стены Санта-Мария-дель-Фьоре.
— Да… Знаешь, Фьора, я не думаю, что твой супруг мертв…
Сердце молодой женщины почти перестало биться, горло сжалось, во рту пересохло:
— Что ты сказал?
По его телу прошла сильная дрожь и вывела его из состояния транса, в которое он незаметно впал. Он посмотрел на нее и слабо улыбнулся:
— Ты считаешь, что я сошел с ума?
— Нет. Я знаю, что ты можешь увидеть будущее, но, Деметриос, на этот раз ты ошибся! Филипп взошел на эшафот на глазах всего города, на тот же самый эшафот, на котором погибли мои отец и мать. Матье де Прам знал, о чем говорил, когда рассказывал мне о казни.
— Конечно, я видел поднятый меч… но я не видел крови.
С искренней печалью Фьора подумала, что Деметриос на самом деле очень постарел и что его такой еще недавно блестящий ум одряхлел так же, как и тело. Все это опасное прошлое, конечно, безвозвратно умерло, каким бы оно ни было полным жизни и страсти. Оно умерло вместе с Филиппом!
Бронзовый голос колокола все еще гремел над городом, были слышны крики, стук копыт, а затем огромный собор наполнился топотом солдатских сапог. Раздался голос, который заставил Фьору подбежать к балюстраде, а после нее и Деметриос медленно подошел и посмотрел вниз.
— Откройте, монсеньор! Это я, Савальо! Тебе больше нечего бояться: город в твоей власти!
Это и вправду был капитан гвардии Лоренцо во главе роты солдат, на доспехах которых была выбита красная лилия. Собор стал постепенно наполняться народом.