Меч в рукаве

Но и наш Совет не смог прийти к единому мнению. Наблюдавшие за теми секторами, где дела шли более или менее нормально, категорически не желали смерти своим подопечным. Смотрители секторов с частыми и катастрофическими аномалиями настаивали на тотальном уничтожении своенравного и непредсказуемого варианта-два.

Самым рьяным противником существования землекопа как вида стал наш бессменный «сталевар» и оружейник, создатель люциферрумовых слэйеров смотритель Сатана. Хоть сам он не курировал ни одного сектора, тем не менее больше всех потрясал кулаками и призывал как можно скорее «выскоблить с поверхности Земли эту грязную строптивую субстанцию». Понять его было можно: в то время как его коллеги пользовались свободой перемещения по планете, ему приходилось практически безвылазно торчать в своем подземелье десятилетиями. Надо думать, самый строптивый из смотрителей сильно обижался на владеющего солнечной поверхностью жалкого варианта-два, когда он – вариант даже не «три», а «четыре»! – обречен вечно дышать гарью от сталеплавильных печей лишь за то, что имел отличную от общепринятой позицию во взглядах.

На этом примере, землекоп, ты можешь увидеть истоки еще одной извечной философской проблемы – «что есть Добро, а что есть Зло». Взгляни на это нашими глазами, глазами третейских судей и сторонних наблюдателей. Сатана не враг ни Хозяину, ни нам, ни Исполнителям. Но стоило ему лишь высказать свою точку зрения о тебе, как ты на подсознательном уровне превращаешь его, и без того приговоренного к пожизненному заточению, в Подлинное Вселенское Зло! И на каких, позволь спросить, основаниях? Потому что ты, Венец Творения Космоса, просто не приглянулся ему и вызываешь его раздражение? А с каких это пор твое мнение стало считаться Абсолютным Критерием Добра и Зла во Вселенной? Если говорить начистоту, ценность твоя и для Хозяина не была первостепенной, а о прочих повелителях вообще умолчим, поэтому наш тебе совет: не надо всех, кто считает тебя лишь пылью, переводить в категорию «Зло Высшего Порядка». Для тебя – да, не спорим, но для Вселенной? Тем более что мы – человечество – по вселенской шкале ценностей и вправду обыкновенная космическая пыль…»

Приказ оставаться на месте и дожидаться возвращения Гавриила горел в мозгу Мефодия красными буквами и вспыхивал еще ярче, когда новобранец ненароком приближался к входной двери или лоджии. О том, чтобы ослушаться приказа и высунуть нос на улицу за глотком свежего воздуха, не возникало и мысли. И хоть Исполнитель имел право на самостоятельность при решении мелких вопросов, прямые приказы не подлежали не то что обсуждению – даже обдумыванию!

Отдохнув, расставив по полочкам оставшиеся после деблокировки шальные обрывки землекоповских мыслей и войдя в абсолютную эмоциональную невозмутимость, Мефодий, опять же любопытства ради, решил попробовать, на что еще способны его руки, помимо разрывания пятирублевых монет.

Отжиманиями от пола Мефодий последний раз занимался еще в университете, а потому, чувствуя сегодня за плечами немалый физический потенциал, вдохновил себя на побитие университетского рекорда, стоявшего тогда на отметке «двести пятьдесят раз». Рекорд пал уже через три минуты. Мефодий при этом даже не запыхался; как подбрасывал свое тело на руках в упоре лежа, так и продолжал, причем вниз оно опускалось гораздо медленнее, чем подлетало вверх. Через полчаса лоб Мефодия оставался таким же сухим, как и в начале упражнения: ни капель пота, ни даже легкой испарины. Довольный результатом, художник прекратил самотестирование в отжиманиях и перешел на приседания.

Первый же подъем из приседа подбросил Мефодия к потолку, и новобранец влепился в него макушкой, отколов большой пласт штукатурки. Теперь Мефодий понял, почему Гавриил отказался тестировать его в приседаниях у Прокловны – насчет разрушения пола и потолка смотритель ничуть не шутил.

Мефодий ощупал не ощущающую боли голову. На темени не было ни шишек, ни ссадин, лишь крошки песка да чешуйки извести. «Хоть кол теши на голове!» – подумал художник, но на практике проверять данное умозаключение не стал, а продолжил приседания, однако на всякий случай все же положил на голову подушку…

Мефодию наскучили монотонные приседания часа через полтора, поскольку результатов этой деятельности он так и не обнаружил: ни боли в бедрах, ни судороги в икрах, ни одышки, обязанных указывать на то, что упражнение дает хоть какую-то пользу. С тем же успехом эти полтора часа можно было посмотреть телевизор, чем Мефодий после «физзарядки» и занялся.

Просмотр телепередач позволил Мефодию открыть в себе еще одно спавшее ранее качество – высокую даже для «недоделанного» Исполнителя интуицию. С недавних пор Мефодий знал, что в интуиции нет ничего сверхъестественного. Врожденная либо развитая человеческая интуиция в действительности представляла собой не мистическое предвидение событий, а всего лишь гипертрофированно развитую способность к скрупулезному анализу имеющихся фактов и выдаче в результате очень точного прогноза развития ситуации. Даже незнакомые кинофильмы было смотреть откровенно скучно: он предсказывал развитие сюжета и концовку уже в самом начале. Произносимые героями диалоги звучали в ушах Мефодия раньше, чем те открывали рты, и в скором времени ничего, кроме раздражения, вызывать не стали. Просмотр новостей давал такой же эффект. Симпатичная ведущая без запинки выдавала текст, но по ее не уловимым глазу землекопа жестам и мимике было заметно, что девушка думает совсем о другом. В демонстрируемых сюжетах лгали все: политики – ради своих интересов, обыватели – лишь бы попасть в кадр, военные – ради чести мундира, следователи на местах преступлений – для того, чтобы отмахнуться от настырных журналистов. Сами журналисты лгали из-за недостатка имеющихся фактов. Не лгал лишь президент, однако и он явно не доводил до журналистов всей известной ему правды.

На седьмые сутки что-то заставило Мефодия встать с дивана, подойти к стоявшему в углу незаконченному «Содому» и отодвинуть ширму.

Только теперь он испытал то ощущение, которое повергло в шок Прокловну и пробрало до мозга костей Мигеля и Роберто. Ноги Мефодия сами собой сошлись вместе, руки вытянулись по швам, а тело приняло прямое, как флагшток, положение. Взор изображенного на панораме Хозяина хоть и был направлен на горящий город, но тем не менее воздействовал на Исполнителя, словно электрический разряд.

«Еще немного творческого усердия, и точно обратил бы Раису в соляной столб, – отрешенно подумал Мефодий. – И не видать ей тогда своего норкового манто…»

Сама же картина гибели Содома, педантично доводившаяся Мефодием до реализма, теперь не вызывала ничего, кроме снисходительной ухмылки. Так ветераны войны взирают на рисунки о войне своих внуков и правнуков: как им, детям, объяснить, что никакой романтики там нет, зато есть грязь, кровь и грохот разрывов?

Сегодня Мефодий имел возможность лицезреть ликвидацию содомской аномалии глазами Гавриила – она входила в обязательный исполнительский информационный архив.

…Слэйеры работали не переставая, окружая размахивающего ими Исполнителя серебристым ореолом, при соприкосновении с которым землекопов ждала неминуемая гибель. Калейдоскоп перекошенных лиц, фонтаны крови. Кровь на всем: на волосах, на руках, на одежде… Гавриил моргает – кровь попадает ему в глаза, – но темпа ударов не снижает. Запах горящей серы столь непереносим, что многие, кто избежал огня, задыхаются в ядовитых клубах желтого дыма. Чьи-то руки цепляются Гавриилу за одежду и через секунду, отрубленные, падают на землю. Ни единой живой души наружу – это приказ!.. Иногда в череде сменяющихся лиц мелькает перепуганное детское, но тут же исчезает в общем кровавом месиве. Ни единой живой души! Аномалия должна быть ликвидирована подчистую…

Полдня простоял Мефодий перед панорамой, но кисть в руки так и не взял. Рука, способная разорвать железный пятак и, не дрогнув, отрубить за минуту десяток человеческих голов, почему-то не испытывала больше тяги повелевать красками. А помогавшие ей в этом фантазии были вытеснены из головы художника голыми фактами, которые не вызывали у новобранца никакого вдохновения…

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.