Помни о микротанцорах

Моб шел по автостраде со скоростью ста сорока миль в час. В стороне проносилась темная стена больших деревьев. За лесом поворачивалась решетчатая башня космического лифта, остановленного год назад, но все же успевшего замедлить вращение земли на несколько стомиллонных долей секунды. Мира приклеилась носиком к стеклу и смотрела вдаль. Вдруг она вздрогнула и отодвинулась от стекла – как будто кто-то бросил ей в лицо горсть песка.

– Что случилось? – спросил отец.

– Нет, ничего, – соврала Мира.

– Ты опять пробовала соль?

– Нет, не пробовала, отстань, в самом деле.

Она снова прислонилась к стеклу, но теперь она видела не только деревья: на фоне пейзажа проносились быстрые красные, будто из артериальной крови, стрелки – большинство из них направлялись сверху вниз, под небольшим наклоном, как дождевые капли. Эта иллюзия означала приближение еще одного приступа. Мира была больна и знала об этом. Чтобы держаться в норме, ей нужно было принимать лекарство и никогда не пробовать соли. Но лекарство, вазиразин-три, было почти невозможно достать, потому что болезнь ее была такого сорта, что к врачу с нею не пойдешь: каждый врач обязан обязан задержать больного и сразу же оповестить полицию. Или департамент борьбы с генетической преступностью, ДБГП, который занимался специально такими случаями и даже регулярно расклеивал листовки в разных местах города. А соль, такая доступная для всех, такая белая и рассыпчатая, была ее постоянной мечтой. И Мира пробовала каждый день по нескольку крупинок, спрятавшись в спальне и сосредоточившись для лучшего ощущения и запоминания вкуса.

Департамент борьбы с генетической преступностью, городской отдел ДБГП, расположился в старом пятиэтажном здании на берегу реки. Выглядел он довольно мирно: маленькая парадная дверь выходила на аллейку, по которой смог бы подъехать разве что небольшой моб, никак не грузовик. Грузовики с зарешеченным окошком подъезжали всегда к заднему крыльцу. Здание имело внутренний двор, куда порой выпускали погулять заключенных, но делалось это редко, только по праздникам. Здешние заключенные могли обойтись и без прогулок.

Большинство инспекторов работали с бумагами; посетителей здесь не принимали; заключенными и подозреваемыми занимались лишь на первом этаже, в левом крыле здания, в специально оборудованых кабинетах. Здесь же, рядом, имелось две пристройки без окон: большая – изолятор на сорок пять мест; маленькая – помещение генетической экспертизы. Пристройки связывались двумя подземными коридорами.

Сегодня старший комиссар Реник разбирал случай, который поначалу показался не интересным. Подозреваемый, некто Дюдя, толстый коротышка с глазами побитой собаки, был напуган до того состояния, когда любой осмысленный разговор становится невозможен. На него донесли соседи, сообщив, что Дюдя занимался недозволенными генетическими экспериментами. При обыске обнаружили стандартное оборудование для генетической модификации, но это еще ни о чем не говорило. Преступными считались лишь эксперименты с людьми или с тканями (жидкостями) человеческого тела – но посетители к Дюде не заходили, а человеческих тканей в доме не нашли. Конечно, Дюдя мог экспериментировать и на самом себе – так сейчас и поступали многие идиоты, автомодификанты, пытающиеся создать из себя сверхчеловеков. Но Дюдя на сверхчеловека не походил.

Автомодификанты обычно узнавались с первого взгляда: в основном они пытались развить в себе супермозг, но, заодно, изменяли и тело. Они пытались сделать себя высокими, сильными и красивыми. Как правило, они не были профессионалами и поэтому всегда ошибались – их тела имели заметные деффекты.

Да и настоящая точечная модификация была слишком сложна почти невозможна даже при всей современной технике.

Вот, например, на прошлой неделе Реник допрашивал автомодификантку с абсолютной памятью и с почти кошачьми вибриссами на лице. Вибриссы она, конечно, сбривала, но ведь такое все равно не скроешь. Ей грозило три года и обратная модификация, которую не всегда делали аккуратно. Ничего не поделаешь – каждый сам кузнец собственного несчастья.

– Я больше не буду, – стонал Дюдя.

– А никто и не позволит, – ответил Реник. – А теперь руку вот сюда.

Ладонь правой руки.

– Что это?

– Этот аппарат вас успокоит.

– А может, меня отпустят?

– Тогда я сделаю это насильно.

С этим доводом Дюдя согласился. Он положил руку на ладонный контакт и вздрогнул. Ощущение, подобное щекотке или легкому покалыванию. На самом деле миллионы тончайших силиконовых биосенсоров входят под кожу, находят нервные окончания и подсоединяются к ним. Так подсоединяют к телефонной сети подслушивающее устройство. Сенсоры читают нервные электропотенциалы, настраиваются и начинают вырабатывать противоположные. Любое нервное напряжение гасится за сотые доли секунды.

Теперь, контролируемый аппаратом, Дюдя сидел прямо, как проглотивший палку, и отвечал бесцветным металлическим голосом. Эмоций в нем было не больше, чем в спинке стула. Впрочем, никакой аппарат не мог гарантировать, что он говорит правду.

– Итак, вы не работали с людьми? – спросил Реник.

– Нет, только с растениями и птицами.

– Что вы делали с растениями и птицами?

– Я сделал следящую систему.

– Из фасоли?

– Нет, из канарейки. Вначале из канарейки, потом из других птиц.

– Как?

– Все, что видела или слышала птица, передавалось ко мне на экран вриска или на телеэкран. Птицы маленькие, их никто не прогоняет и никто не стесняется.

Никто не ожидает, что птица может за вами следить.

– Получилось?

– Я совершенствовал систему три года. Сначала птицы просто улетали, потом я догадался ставить на лапку управляющее устройство, такое, знаете, как используется для быстрой дрессировки собак. Я специально заказал маленькое.

– За кем вы следили?

– За девушками. У моих соседей есть дочь, которая любит ходить голой. Она приглашает подруг и те раздеваются вместе с ней.

В этот момент комиссар понял, что Дюдя говорит правду: с его внешними данными и характером за девушками можно только подглядывать. Но потратить три года на изготовление следящей системы?

– При обыске не нашли никакой аппаратуры слежения, – сказал Реник, – где она?

– Вот здесь, – Дюдя с трудом стащил перстень с толстого пальца. – Здесь управляющий чип, а птица сейчас сидит за окном и смотрит на нас. Если позволите, я покажу.

– Показывайте.

Дюдя набрал несложный код. Виртуальный экран развернулся в воздухе и показал стену, окно и в окне двух человек.

– Увеличить?

– Да. Насколько возможно.

Изображение увеличилось так, что Реник смог прочесть марку своего карандаша, лежащего на столе. Дюдя помахал себе рукой и экран повторил движение.

– У птиц очень хорошее зрение, – пояснил Дюдя, – а я старался увидеть все подробности. Вы понимаете? Я хотел все рассмотреть.

– Понимаю. Отлично сделано.

– Может быть, я смогу его запатентовать?

– Не думаю, – комиссар щелчком отключил успокаивающее устройство. Дюдя сразу осел на стуле, как будто из него вышел воздух. Сейчас комиссар улыбался, а это не предвещало ничего доброго.

– Почему вы так не думаете?.. – выдохнул Дюдя.

– Потому что мне не нравится форма ваших ногтей. Молчать, сволочь!

Комиссар хлопнул ладонью по столу, так, что Дюдя подпрыгнул на стуле.

Если Дюдя и собирался что-то сказать, то теперь он совершенно онемел. Сейчас комиссар улыбался совсем ласково.

– Я тебе расскажу, как было дело, – продолжил комиссар Реник, – ты бы никогда не смог создать такую хорошую систему слежения, если бы вначале не модифицировал свой мозг. Вначале ты форсировал свои изобретательские способности, а потом уже сделал систему. Но твои ногти тебя выдали.

– Я не…

– Молчать, я сказал! Я на своем веку видел сотню таких как ты. У нормального человека не бывает таких ногтей. Можешь не оправдываться, я тебя не слушаю. Сейчас тебя отведут на генетическую экспертизу, а уже потом я тобой займусь по-настоящему. Могу сразу рассказать, что с тобой будет. Во-первых, тебя стерилизуют, чтобы ты не смог завести детей и распространить испорченные гены. Если ты уже завел детей, их поставят на учет. А потом…