Укусы рассвета

Царственный бонза.

Я услышал металлический стук дубинки, которую наш хозяин выронил на пол.

Это видение ужаснуло меня так же, как и его.

Жан-Марк в плавках. Едва проснувшийся. Разморенный жарой. Неподвижный. Только слегка распрямляется, чтобы зевнуть и потянуться. Миг спустя плавки снова исчезают в складках плоти. Теперь Будда выглядит совсем обнаженным.

А ведь я давно привык к его силуэту…

Через секунду изумление сменилось страхом.

Парень, буквально приросший к полу, начал дрожать и залепетал что-то несвязное. Я не сразу понял, что он умоляет меня заступиться, чтобы ТОТ не трогал его.

Жан-Марк, по-прежнему безмолвный и недвижный, мало-помалу выходил из дремотного забытья.

— Я ничего не собирался здесь красть. И вообще, скоро уберусь отсюда, — сказал я.

— А… а ОН… а вы… уведете ЕГО с собой?

— Не знаю. Это уж как ОН сам пожелает.

— Да-да… конечно… как ОН сам пожелает…

— Он хочет знать, как ты познакомился с Джорданом, чем этот Джордан занимается и где можно его найти.

— Джордан ну конечно Джордан Реньо конечно да-да он из пансиона Пьера Леве на Сомме поступил в 1969 уехал в 1978 живет в разных отелях а я храню его шмотки он иногда заходит…

Впервые вижу, как человек буквально заходится от страха. Если его не успокоить, он сейчас испустит дух прямо у нас на глазах.

— А ну-ка, давай по порядку. Начни сначала и говори четко и подробно.

— Не… не могу… Помогите мне…

— Что тебе надо?

— Пусть ОН… пусть ОН оденется.

Тут я его понимаю. Представьте себе картину: парень возвращается под родимый кров в пять утра и налетает на абсолютно голого борца сумо, который выходит из его постели, чтобы усесться на его ковер.

— Это сложно. Никто никогда не приказывал ему: пойди, мол, и оденься.

— Ну, пожалуйста!

Я делаю знак Жан-Марку, едва очнувшемуся от дремы. Он благосклонно натягивает свою майку 4XL и гигантские «Levi's». Потом мы с минуту ждем, пока наш парень придет в себя.

— Ну, так что Джордан?

— Мы познакомились в пансионе. Они с Вьолен сироты.

— Вьолен?

— Это его сестра.

— Как?!

— Его сестра-близнец.

— Ты что, издеваешься? Скажи еще, что они похожи!

— Ой, только не нервничайте, ради бога! А то ОН тоже начнет нервничать. Это святая правда, клянусь вам! Они не настоящие близнецы, то есть, как они говорили, не однояйцевые, но все-таки близнецы, я не вру!

Ну, конечно, это правда. Теперь все ясно, как божий день. Даже не понимаю, почему мне это раньше в голову не пришло!

— Они родились в буржуазной семье, их родители умерли, когда им было по шесть лет, и их засунули в дорогой пансион.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что сам учился в дорогом пансионе?

— Да, я клянусь, что это так!

— Ладно, дальше.

— Мальчики и девочки содержались раздельно. А Вьолен уже тогда была тронутая, и ее показывали врачам; она хотела только одного — видеть брата, а он за нее готов был убить кого угодно, даром что маленький, и когда его к ней не пускали, у него начина-лись припадки бешенства. Каждую ночь он лазил через стену, чтобы с ней повидаться; меня это жутко удивляло, я ему завидовал, хотелось быть таким же неуемным и откалывать такие же штучки. Да, он проводил с ней все ночи напролет. А потом отсыпался на переменках или прямо на уроках. Ему и учителей-то слушать было незачем, башка у него — первый сорт, мы все рядом с ним выглядели дебилами. Со мной он разговаривал, правда, немного — после свиданий с сестрой ему ни с кем не хотелось общаться; говорят, это всегда бывает с близнецами. В общем, там, в пансионе, их отъезд никого не расстроил.

— Ну а дальше?

— С тех пор они превратились в полуночников, я никогда не видел их в дневное время. С финансами у них проблем нет, живут вроде бы на какую-то семейную ренту, ведь у Реньо денежки водились, но тут я мало что знаю, об этом они помалкивают. Мы видимся от случая к случаю. Они часто меняют отели, живут налегке, без вещей. Вот он и попросил, чтобы я держал у себя его шмотки.

— Эта рукопись принадлежит ему?

— Ну да. Он за нее держится как за Библию. Вычитал в ней все эти бредни про Носферату, ему и ударило в голову; я-то сам ни хрена не смыслю в таких штуках, но от них иногда слышу разговоры про живых мертвецов. Они кусают людей; я так и знал, что они доиграются и влипнут в историю. Вдобавок его сестрица дает направо и налево, а желающих полно, хоть весь Париж перекусай. Стоит ему оставить ее одну, как она совершает очередную мерзость. Я всегда ее побаивался, эту Вьолен. А он делает все, чтобы ее не засадили в психушку. Пять или шесть лет назад он ее оттуда вытащил, уж не знаю как — небось, сунул кому надо, — но с тех пор стал очень осторожен и прячется с ней по разным углам. Вот только когда его чересчур уж раздразнят, он срывается. Больше ничего не могу сказать… Скажите, ОН мне поверит?

— Где находится тот пансион?

— Да его уж лет десять как похерили, даже архивов не осталось, если вы об этом. Я даже не знаю, где сейчас их бабка с дедом, да и живы ли они вообще.

Жан-Марк ополаскивает лицо под краном. После того, что я услышал, мне тоже невредно бы освежиться.

— Ты забыл главное. Ты должен выдать нам своего дружка Джордана, выдать с потрохами, доставить на дом, как подарок почтой. А когда я говорю «нам», это означает, главным образом, ЕМУ. ОН так хочет.

— Их последний адрес — «Отель де Франс», возле площади Республики. Хотя, может, они уже свалили в другое место, откуда я знаю… Больше я ничего не знаю…

И он по собственной инициативе, без наших просьб, раскрывает коробки, набитые одеждой, книгами, детскими игрушками. Среди вещей нет ни одного письменного документа, никаких наводок.

— Тебе известно о тусовках на улице Круа-Нивер? — Нет.

Уже рассвело. Мне кажется, он выложил все, что знал, больше из него ничего не выжмешь.

— Что вы… что вы собираетесь делать?

— По поводу?..

— По поводу меня…

— Да вот никак не могу решить, может, подкинуть твой адресок легавым? Или оставить ЕГО здесь, в засаде, на случай, если Джордан явится или ты вздумаешь его предупредить. Выбирай сам.

— Я уже!..

Можно даже не спрашивать, что он выбрал. Жан-Марк разражается смехом, от которого парень испуганно вздрагивает.

Ночная синева постепенно тает. Сегодня воскресенье. Уборочная машина старательно чистит пустынные тротуары, оставляя там и сям охряные разводы. Усердный бегун трусцой догоняет нас на каждом светофоре, теплый аромат круассанов, которые поглощает Жан-Марк, не дает нам уснуть, напоминая о кофе, которое ждет нас в «Тысяче и одной ночи». Ни мне, ни ему не хочется говорить; я закуриваю сигарету, пытаясь представить себе Бертрана, и вижу: вот он вскакивает с постели и бежит под горячий душ, радостно предвкушая, как встретится со мной через несколько часов и как мы заживем нашей прежней жизнью. Пока это только мечта, некое видение перед моими осоловелыми от бессонницы глазами. В полдень я узнаю, как обстоят дела. А теперь мне нужен хоть один часок. Только один часок отдыха в «1001», за стойкой бара, в окружении друзей, чтобы опомниться и подвести итоги.

Синий утренний час. Час, когда вампиры возвращаются в могилы — идеальный момент, чтобы захватить их врасплох, сонных и беззащитных. Достаточно лишь войти к ним, воздев кверху распятие и нацепив на шею чесночный венок, отдернуть штору, ослепить их жарким солнечным светом, окропить святой водой и прикончить, вонзив кол в сердце.

Мы укрываемся в «клубе неутомимых»; Жан-Марк расспрашивает, как прошла ночь в его отсутствие. Этьен уже поджидает меня, рядом с ним на стойке вешалка-чехол. Внутри мой новый костюм и рубашка, все чистое и отглаженное. Красноречивым жестом он даст понять, что занят беседой с уже тепленькими Стюартом и Рикки. Я прекрасно обошелся бы без общества этих неугомонных весельчаков, которые, видно, решили поселиться здесь навсегда. Они хлопают меня по спине, как старые друзья, бесцеремонные, прилипчивые, готовые дурачиться до самого полудня. Ух, как мне хочется послать их хорошим пинком под задницу через Атлантику, со скоростью «Конкорда», пускай бы надоедали своим землякам-янки! Видать, эти парни еще не перестроились на французское время.