Sugar Mama

– Возможно. Если бы это было на Кубе. У русских другой менталитет.

– Разве любовь может быть кубинской или русской? Любовь одна. Другой не бывает.

– Ты спросила, нужна ли нашим девушкам любовь. Я ответил…

– Ты больше не веришь в любовь?

– Знаешь, Мишель, любовь в России – это такая штука, которую вытягивают из твоей души, точно жилы, а потом то, что осталось, и называют любовью. Русские не хотят принимать любовь в ее первозданном виде. Если бы было наоборот, мы все бы носили фамилии Монтекки и Капулетти.

– Но когда ты любил эту женщину, ты ведь уже был мужчиной, а не наивным юношей?

– Любовь не меняется, она всегда остается любовью, просто у нее есть разное время, – ответил русский.

– И какое же из них сильнее?

– В этот момент?

– Конечно, – прошептала Мишель, наклонившись совсем близко к его лицу.

– То, которое сегодня, – поймал он ее губы.

Утро на Кубе прекрасно, особенно если ты не кубинец. Не нужно добираться на работу в кузове самосвала, чтобы отпахать положенные часы за пятнадцать долларов в месяц и бесплатные талоны на рис, муку и сахар. Не нужно возить питьевую воду в пластиковом бочонке, прикрученном к багажнику велосипеда, чтобы ее хватило на всю семью. Не нужно думать о том, где достать денег на молоко и мясо. Много о чем еще не нужно думать утром, если ты не кубинец. И тогда тебя радует все: солнце, которое кажется здесь особенным; океан, который проспал с утра это особенное солнце; легкий свежий ветер, который пытается разбудить океан; белый песок вдоль воды, по которому кто-то лениво бежит со своей собакой; запах крепкого кофе из твоей кухни; мелодия старого диско из соседнего дома; шаги твоей девушки, несущей тебе кофе; запах ее тела, когда она проходит мимо тебя; первый горячий глоток из крохотной чашки; горький вкус, смывающий вкус ночи с зацелованных губ; кукарача, влетающий с улицы, точно реактивный снаряд, и падающий в тюлевую занавеску на окне; визг твоей девушки и твой утренний смех, похожий на расстроенную басовую гитару; первая сигарета и первые ленивые мечты о предстоящем дне, которые растворяются вместе с табачным дымом в воздухе утра, которое прекрасно.

– Тебе нравится мой омлет?

– Бесподобно! Удивительно тонкий вкус.

– Это рецепт моей бабушки. В нем есть томаты и волшебные травы.

– Твоя бабушка была колдуньей?

– Почему?

– Ты сказала, что травы волшебные.

– Этот омлет она готовила моему деду, когда он возвращался с хорошим уловом. У нас к удачливому рыбаку женщины всегда неравнодушны, а бабушка считала, что эти травы заговаривают деда от их взглядов.

– Помогало?

– Не знаю. Поедем сегодня в Гавану и проверим. Она называла это блюдо «омлет счастья».

– Точно, твоя бабушка была колдунья! Уже вижу, как разбегаются от меня все кубинки в Гаване.

– Ну, перестань! Скажи лучше, правда вкусно?

– После той ночи, что ты мне устроила, я бы съел еще дюжину таких омлетов, получил бы аллергию на коже, и, увидев меня в красных волдырях, с багровым лицом и раздувшимися ушами, твои кубинские братки струхнули бы и отказались бы брать эти чудовищные проценты! Какого все-таки черта ты заложила рукопись? Неужели ты не понимаешь, что копия рукописи Хемингуэя, подаренная им твоему деду, стоит не двадцать тысяч сраных американских долларов, а несколько сотен тысяч евро?

– Вот это ты называешь сраными деньгами? – Мишель вытряхнула из пакета пачки долларов. – Откуда я знала, что встречу тебя? Еще неделю назад ты и сам не мог подумать о нашей встрече! Муж бросил меня и сбежал в Америку. Я совсем одна, но как-то ведь надо жить? Я хотела отремонтировать этот дом, купить машину или хотя бы мотоцикл, заплатить денег, чтобы устроиться на хорошую работу, остальное запрятать и потихоньку тратить. Куда я могла пойти с этой рукописью? В Министерство культуры? Мой брат знал, что я никогда не смогу вернуть ему такие деньги, и поэтому так легко дал их мне под двойные проценты, отлично понимая, что никуда я не денусь с этого острова. Разве это было плохо придумано? Я получаю деньги, а что мой братец будет делать с рукописью – не мое дело. У брата крепкие связи, его ребята смогут найти иностранца и продать рукопись, а мне этого ни за что не сделать.

– Ее нельзя продавать, – сказал русский. – Едем в Гавану, я сниму деньги с карты, выплатим твоему брату сто процентов и пусть подавится! Думаю, у меня еще останутся средства, чтобы отремонтировать твой дом. Но рукопись будет наша.

– Подумай, Коста, может, не стоит отдавать столько долларов?

– Не понимаю, что ты переживаешь? В России мы сможем получить за нее сумасшедшие деньги. Да что Россия! Если дело в том, чтобы продать рукопись Хемингуэя, я найду покупателей через Интернет, не выезжая с острова. Это сотни тысяч евро, может быть, даже миллион, я пока просто не знаю, сколько эта копия вообще может стоить, понимаешь?!

– Тони ждет меня в два часа дня.

– Сделаем так: сейчас поедем в Гавану, я сниму деньги и буду ждать дома, на 41/30. Ты пойдешь к брату и приведешь его ко мне. Там и разберемся. Постараемся просто вернуть ему деньги с небольшим процентом. Не может же он, в конце концов, требовать с тебя сто процентов комиссии?

Мишель замотала головой:

– Не выйдет. Тони уверен, что теперь рукопись его. Поэтому и назначил такую комиссию.

– Черт! – ругнулся русский. – И что, твой Тони действительно мафиози?

– Он держит почти все центральные улицы Гаваны.

– Наркотики, рэкет?

– Нет. Просто улица делает то, что он говорит. Его все уважают.

– Вот семейка! Охренеть! Дедушка – капитан яхты «Пилар» и друг Хемингуэя, бабушка – колдунья, муж – кубинский эмигрант, братец – мафиози, а тут я из России – здрасьте! Ладно, заводим мотоцикл. Поехали. Деньги положи ко мне в рюкзак, иначе полиция может приятно удивить Фиделя, что его граждане разъезжают по острову с пакетами, набитыми баксами. Чего доброго, отдаст концы раньше времени наш команданте – и прощай, Куба!

– Что-то неважно выглядит твой парень, Мишель, – взглянул Тони на русского, присаживаясь на стул.

– Почему ты сел так далеко от меня, боишься? – спросил русский у Тони.

– У него плохо со зрением, да? – обернулся Тони к девушке. – Я сижу в полутора метрах, а он говорит, что я далеко сел.

– Что с тобой? – подошла Мишель к русскому. – Тебе плохо?

– Вот и ты, Мишель, тоже тянешься ко мне через стол. Зачем? Это ведь неудобно. Подойди, присядь рядом. Хочешь, садись ко мне на колени. Ты ведь не будешь возражать, если твоя сестра посидит у меня на коленях, правда же, Тони?

– Если только ты не рухнешь со стула вместе с моей сестрой, – предупредил Тони. – Ты здорово выпил, russo!

– Ошибаешься, amigo, я еще не пил сегодня. Мишель! – крикнул русский. – Сделай нам с твоим братом мохито!

– Зачем ты кричишь? – спросила его Мишель. – Я ведь совсем рядом и хорошо тебя слышу.

– Неправда, – покачал головой русский. – Вы обманываете меня. Хотя… Просто я забрался слишком высоко… Да, пожалуй, слишком высоко… Это же вершина мира. Здесь все по фигу! Здорово у меня получилось, скажи, Мишель?

Тони вопросительно посмотрел на девушку.

– Что ты смотришь на нее, Тони? Давай лучше поговорим о деле. Знаешь, как здорово пристроить свою задницу на вершине мира и трепаться с королем улицы о делах? Ты просто никогда не сидел на вершине мира. Знаешь, какой маленькой кажется улица отсюда? А ты просто клоп, Тони! Ха-ха! Король улицы – клоп! На Кубе есть клопы, Тони?

– Они везде есть, – встал Тони со стула. – Слушай, сестричка, я ухожу. Будем считать, что сделка не состоялась. Этот парень в стельку обкуренный! Я не понимаю, зачем ты меня к нему притащила. Хочешь проблемы с полицией? У них нюх на такие дела. Гарантирую, не позднее чем сегодня они сюда завалятся. Может быть, они уже здесь. Давай Хемингуэя, я ухожу.

– Присядь, Тони, – сказал русский. – Куда ты торопишься? Разве ты боишься полиции? Ты же крутой, Тони?! Нет, не крутой? А Мишель сказала, что ты крутой… Как же так? Выходит, ты все-таки клоп, Тони? Жирный кубинский клоп.