Страница 9 из 9
«Полицейский» так же вяло пожал плечами и отвернулся. Делать тут было явно нечего…
По дороге обратно, в номер, меня осенила блестящая идея: а не навестить ли страждущего Иннокентия, конечно, умирающего от скуки в своей палате?
Сказано – сделано. Через полчаса, загруженная под завязку пакетиками, свертками, коробочками и кулечками (пришлось совершить налет на один из станционных супермаркетов, изрядно проредив его запасы), я уже прорывалась с боем через больничный кордон. Оборонял вход в палату настоящий Цербер,[12] вернее, Цербериня в лице местной медсестры.
Возможно, на взгляд адагрухцев, она и была миловидной, но мне напоминала выдержанную несколько дней на солнцепеке лягушку, к тому же была такой же агрессивной, как и очковая змея. А что, очки в золотой оправе и в самом деле наличествовали на ее ядовито-сиреневой физиономии!
– Я не имею права пускать в палаты тяжелобольных всякого рода красоток, только на том основании, что они принадлежат к тому же виду разумных существ! – визжала «сушеная лягушка» в белом халате, вцепившись тощими лапками в косяки двери и самоотверженно пытаясь вытолкнуть меня наружу своим микроскопическим бюстом. – К тому же, на станции объявлен карантин. Может быть вы заразная!
– Это я-то заразная? Сейчас ты у меня получишь «заразную»!..
Не знаю, долго бы продолжалась эта взаимная перепалка, рано или поздно переросшая бы в активные боевые действия, возможно, даже с кровопролитием, если бы не вмешался дежурный врач. Он, конечно, тоже был адагрухцем, но, в отличие от очкастой медсестры, очень полным, добродушным и, вообще, обладавшим довольно располагающей внешностью, если можно так выразиться о двуногой жабе почти с меня ростом.
– Успокойтесь, милочка! – это относилось, конечно же, не ко мне, а к потерявшей от возмущения дар речи мегере: я-то была спокойна, как удав. – Почему бы девушке не посетить своего страждущего соотечественника? Это может благотворно сказаться на процессе, как бы это выразиться, выздоровления… Проходите пожалуйста, сударыня…
Последнее, вкупе с галантно поданной пухлой лапкой, морщинистой и бородавчатой, предназначалось уже вашей покорной слуге.
Предпочитая не замечать протянутой конечности (жаб я тоже ненавижу с детства – от них бородавки!), я одарила эскулапа одной из самых ослепительных улыбок и, вручив ему розу (не беда, что букет немного поредел – надо же чем-нибудь отблагодарить человека… тьфу, адагрухца!), грациозно проскользнула между двумя белыми халатами.
Оглянувшись на бегу перед самой палатой, я еще успела заметить поголубевшую от зависти «сушеную лягушку» и задумчиво дожевывающего мой презент толстяка…
– Тук-тук! – я просунула в дверь свою физиономию и повторила. – Тук-тук, кто в теремочке живет?
Первым, что мне бросилось в глаза был почему-то не больной, а ваза с неким буро-зеленым образчиком местной флоры, долженствующим, наверное, изображать цветок. Дар жабы, конечно!
На лице Иннокентия, возлежащего на койке с раскрытой книгой в руках и опирающегося спиной на целую кипу подушек, промелькнула целая гамма чувств – от явного неудовольствия, через непонимание и удивление, до радостного изумления.
– Здравствуйте, дорогая… э-э… Здравствуйте, дорогая! – с честью вывернулся парень, которому я, естественно, не представлялась.
– Доза, Иннокентий… – подсказала я.
– Доза? Какая еще доза? – испугался молодой человек, инстинктивно хватаясь под одеялом за пострадавшую при памятной стыковке ягодицу.
Разве можно так пугать больного человека, дуреха ты неотесанная!
– Да не та доза, Кеша… Меня зовут Доза! Даздравора Александровна Прямогорова! – представилась я по всей форме, протягивая опешившему больному свою ладошку «лодочкой». – Будем знакомы!
– Иннокентий Вячеславович Лазарев, – покраснел страждущий, осторожно пожимая мою руку. – Можно просто – Кеша.
Я без спроса плюхнулась на стоящий возле кровати стул, прицельно запустила в мусорное ведро у дверей корявой буро-зеленой растопырой и торжественно водрузила в освободившуюся вазу букет пунцовых роз. Уже после этого принялась выгружать принесенные с собой гостинцы на тумбочку. Места для обильной снеди явно не хватало и то один, то другой пакетик или кулек постоянно шлепались на пол, заставляя нас одновременно кидаться их поднимать, сталкиваясь руками и смущаясь при этих мимолетных прикосновениях.
Судя по всему, Иннокентий уже вполне оправился от «иммобилизации» и теперь его удерживало на месте только упрямство здешних последователей Асклепия.[13] Через какие-нибудь десять-пятнадцать минут мы уже чувствовали себя старыми друзьями, весело обменивались шуточками, хрустели ржаными сухариками из одной на двоих пачки и запивали это лакомство пенящимся безалкогольным сидром из огромной трехлитровой бутыли с веселенькой этикеткой на адагрухском.
С неудобного и жесткого стула (непонятное какое-то представление об удобстве у здешних мебельщиков!) я успела перекочевать на Кешино одеяло и теперь весело болтала ногами, заливисто хохоча над каким-нибудь особенно удачным приколом собеседника.
Увы, всему хорошему когда-нибудь приходит конец. Пришел конец и нашему приятному пикничку на больничной койке. Просочившаяся в дверь давешняя «лягуха», казалось еще более иссохшая за прошедший часок, заметила в урне свой подарок и стала совершенно бескомпромиссной…
Уже покидая палату я услышала брошенную мне вслед фразу Кеши, неприятно царапнувшую слух:
– Дозочка, а Дозочка, а Памелу ты здесь не встречала? Ну, ту эффектную блондинку – мою соседку в «космолайне»…
6
– Я, краем уха, слышал, что наше совместное заключение затягивается? – при виде меня, нахмуренной, словно грозовая туча, его светлость маркиз Маав только несколько сменил позу, в которой вольготно раскинулся на моей (!) кровати.
Закатить бы ему скандал… Нет, настроение не то.
Не размениваясь по мелочам, я молча прошла к бару, протянула было руку за «Мартини», но передумала, вытащила одну «Смирновскую» и набулькала в стакан сразу на три пальца.
– Фу-у, какой моветон, мадемуазель! – заявил Ррмиус, ханжески отворачиваясь при виде подобной вульгарности. – Пить с утра, к тому же, крепкие спиртные напитки…
Не обращая внимания на мохнатого моралиста я отхлебнула сразу половину обжигающей жидкости и пощелкала пальцами в воздухе над столом в поисках закуски. Увы, съестного практически не наблюдалось и я ограничилась ритуальным занюхиванием крохотной и скукожившейся хлебной корочкой (остатки маминых запасов), чем вызвала новую волну осуждения, на сей раз гастрономического свойства.
– Интересно, – заявила я в пространство, чувствуя, как употребленная на почти голодный желудок «огненная вода» теплой волной поднимается в голову, смывая по пути все неприятные переживания и сожаления о вопиющей бестактности некоторых представителей «сильной» половины человечества. – Кто же это вчера вылакал целый пузырек валериановых капель, опрометчиво забытый Лесли на моем столике, скакал по номеру, выл что-то нечленораздельное, напрочь потеряв право называться Сапиенсом,[14] качаясь на полусорванной шторе, а потом бредил половину ночи на каких-то непонятных языках… И как только пробку вытащить исхитрился?
– Да-а?! – изумился хвостатый лицемер, округляя свои глазищи. – То-то у меня сегодня с утра голова раскалывается… По всей видимости, валерьянка у вас, мадам, просроченная, а то и вообще «паленая». Травите, понимаешь, честных котов!..
Ссориться с наглецом не хотелось: алкоголь, обволакивая сознание, убаюкивал. Впадать в нирвану после первой рюмки не входило в мои планы, поэтому я, вполне миролюбиво, предложила:
– Время обеденное. Не желаете ли прогуляться до ресторана, ваша светлость?
12
Цербер – трехголовый пес, охранявший вход в Царство Мертвых древних греков – Аид.
13
Асклепий – в древнегреческой мифологии, бог медицины.
14
Сапиенс (латинск.) – «разумный».
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.