Страница 40 из 43
Роман взвизгнул. Зажмурившись, чтобы не видеть страшных глаз деда, кинулся через комнату.
Рядом в комнате нашел сестру. Она сидела в углу и, зажав уши, плакала.
— Он умирает, — всхлипывая, бормотала она. — А я боюсь подойти. У него страшное лицо.
Роман, щелкая зубами, придвинул стул к сестре и сел с ней рядом.
За стеной слышались то крик, то хриплый лай, то дикое рычание.
— Я не могу, — плакала сестра. — У него, наверно, язык отнялся. Может, ему пить надо, а я боюсь. У него лицо, ты видел?
Роман кивнул головой.
— А мама в прачечной. Я не могла выйти отсюда.
Оба сидели обнявшись, прислушиваясь к стонам.
Долго кричал дед, царапал стенку, выл. Иногда Роману казалось, что он встает и идет к ним. Оба вскрикивали и, закрыв глаза, ждали, что будет дальше. Потом крики стали тише, реже. Наконец все утихло.
— Пойди взгляни, — сказала сестра. — Может, он уснул.
Но Роман качнул головой.
— Пойди сама.
Он подошел к столу и при тусклом свете лампы, которая была почти пуста и уже мигала, стал рассматривать открытку. На карточке был изображен какой-то памятник в оранжевых лучах солнца. Около памятника стояла барышня с голубым летним зонтиком. Мысли Романа копошились в голове. Наконец он сообразил, что это письмо. Роман перевернул его и, с трудом разбирая, прочел:
«Привет мамульке!
Пишу из города Барнаула. Колчака прикончили. Скоро приеду в отпуск. Ждите. Целую всех.
Коля».
«От Кольки из Сибири», — радостно подумал Роман. Потом заметил, что на столе лежат еще два письма.
Открыл вторую бумажку. Это было извещение из военного стола.
Было оно напечатано на машинке.
Военный стол сообщает, что Ваш сын Александр Рожнов, служивший в латышском стрелковом полку, недавно скрылся из части, перейдя с двумя музыкантами границу.
Если таковой явится домой, то предписывается Вам немедленно сообщить в военный комиссариат.
Третья бумажка была из почтового отделения.
Василию Семеновичу Бакулину.
На Ваше имя получена посылка, за которой и предлагается явиться в почтовое отделение.
Хлопнула дверь. Роман поглядел на сестру. Оба прислушались. Кто-то вошел в соседнюю комнату. Походил. И вдруг за стеной тихо прозвучал голос матери:
— Господи помилуй!..
Через минуту мать вошла в комнату, где сидел Роман с сестрой, и тихо сказала:
— Дедушка умер.
Сестра заплакала. Роман стоял и глядел на повестку. В глазах расплывались буквы.
— А бабушка посылку прислала ему…
Лампа совсем гасла. Керосин был в другой комнате, но там лежал мертвый дед. Мать села. Долго сидели все трое, глядя на мигающий язычок пламени, уже не освещавший комнату, а только светившийся как уголек.
Мать гладила Романа по голове и тихо приговаривала:
— Одни мы теперь. Совсем одни…
Сестра все еще плакала. Роману тоже хотелось расплакаться, но он крепился.
— Проживем, — сказал он, прижимаясь к матери. — Я теперь работу нашел, не маленький. Сегодня два фунта хлеба заработал. Скоро на завод войду.
Сестра внимательно посмотрела на него, а мать недоверчиво качнула головой.
Роман почувствовал, что кончилось детство и начинается новая пора.
Три дня в неделю он будет с саночками встречать поезд, а в свободные дни станет ходить в клуб. Вступит в союз молодежи, будет учиться и работать на заводе, на том же самом, где работает Иська.
Огонек в лампе мигнул в последний раз и с
тихим треском погас. Мать дрогнувшим голосом сказала:
— А керосин там, в комнате.
— Я не пойду! — вскрикнула сестра. — Я умру от страха!
Тогда поднялся Роман.
— Я пойду, — сказал он твердо и, видя, что все молчат, решительно направился в комнату, где лежал дед. Взрослые мертвых не боятся.
ВРАГ У ВОРОТ
Ветер вырывался из-за угла и яростно трепал плохо приклеенный плакат, на котором был нарисован красноармеец. Красноармеец корчился и изгибался, а над ним корчились и изгибались крупные буквы. Буквы прыгали и прятались в складках плаката:
ВРА… У… ВОР…
ВРАГ… У… В…РОТ…
Когда ветер на минуту утихал, солдат на плакате переставал извиваться, а буквы выравнивались, как рота воинов после команды «смирно!»:
ВРАГ У ВОРОТ
Гонясь за расстроенными, измученными частями Красной Армии, быстро продвигалась вперед добровольческая Северо-Западная офицерская армия под командой генерала Юденича.
Тревожные, хмурые дни проводил Петроград. Одно за другим прекращали работу разные учреждения и спешно перевозили дела и имущество в Москву. Пустели улицы и дома. Население города таяло, как снег в сильную оттепель.
Перепуганные обыватели бежали из города, наполняя вокзалы, осаждая каждый отходящий поезд. Забивали платформы горами сундуков, мешков, корзинок с домашним барахлом. Рыча и ругаясь, дрались из-за каждого сантиметра свободной крыши вагона.
Бежали подальше от стрельбы, от голода. Учреждения не работали, но заводы продолжали дымить. Там работа не только не останавливалась, но даже усилилась. Заводы спешно выполняли военные заказы: готовили снаряды, винтовки, одежду и обувь для организующихся и прибывающих отрядов.
Спешно формировались и отправлялись на фронт новые боевые единицы, для того чтобы пополнить и привести в порядок расстроенные ряды Красной Армии.
На заводах и фабриках организовывались отряды обороны, но работа не прекращалась. Мобилизованные стояли у станков, перепоясанные патронными лентами. У станков лежали винтовки.
Вечером в клубе молодежи было собрание.
Комсомольцы, собравшись в читальне, слушали товарища Федотова. Товарищ Федотов не спеша говорил ребятам:
— Наши сдали Лугу. Это три часа езды от Петрограда. Положение создалось острое, скрывать нечего. Возможно, что белые подойдут и ближе, и Петрограду придется защищаться своими силами. Тогда долг каждого из нас помогать заводским отрядам. Петроградский комитет комсомола постановил объявить поголовную мобилизацию комсомольцев, организовать из них отряды самообороны, часть их влить в ряды армии, а часть оставить в городе…
Товарищ Федотов приостановился на минуту и внимательно оглядел сгрудившихся парней.
Никто не шевельнулся, никто не прервал его. Ждали…
Тогда он опустил голову и, глядя на Пуговочкина, строчившего протокол, отчетливо, словно диктуя, договорил:
— С сегодняшнего дня постановление вступает в силу. Все комсомольцы мобилизованы. Прикрепленные к заводским дружинам и районным отрядам должны быть на месте, прикрепленные к нашему кружку Всевобуча должны будут выделить дежурных по клубу и быть на месте, как только будет дан приказ. Командование отрядом поручено мне… Понятно?..
Ребята молчали, нахмурившись обдумывали речь товарища Федотова. Только кто-то тихо буркнул:
— Вполне понятно.
Инструктор надел папаху. Пуговочкин, шумно вздохнув, прихлопнул протокол промокашкой и поднялся.
— Собрание окончено. Вопросов нет?
Тогда заволновались, зашумели ребята.
— А винтовки нам будут? — крикнул кто-то.
— Без винтовок не повоюешь!
— Винтовки будут, когда нужда в них будет, — сказал товарищ Федотов. — А сейчас все в зал. Построиться. Сегодня идем на стрельбище — на практическую стрельбу.
— Ура-а!.. — заорали ребята
Пуговочкин схватил шапкуб и побежал тоже вниз, к подъезду, но, столкнувшись в дверях Романом, остановился.
— Слышал? Был на собрании?
— Был, — сказал Роман. — С самого начала.
— Вот, брат… Пойдем сейчас стрелять, — гордо сказал Пуговочкин.
— А мне можно? — спросил Роман.
Пуговочкин задумался.
— Ты ведь не комсомолец… Да чего там, пойдем, только на глаза Федотову не попадайся.
Стрельбище находилось на окраине города, на огромном поле, заваленном мусором.