Страница 11 из 147
Глава 5
– Когда решаются серьезные вопросы, надо стараться быть пунктуальным, – нравоучительно проворчал Влад, когда я вышел из такси, а затем выволок из багажника чемодан. – Ты опоздал на пятнадцать минут… Что это?
Он скользнул взглядом по чемодану. Я посмотрел по сторонам и тихо сказал:
– Догадайся.
Влад думал, что догадался. Он покачал головой и пробормотал:
– Сумасшедший! Кто же так делает?.. «Хвоста» за тобой не было? Ничего подозрительного не заметил?
Пока не было причин беспокоиться о сохранности денег, если учесть, что денег вообще не было. Влад этого не знал, и ему очень хотелось казаться опытным конспиратором, который с отеческой строгостью следит за робкими шагами своего подопечного. Я не преминул съязвить:
– Какой «хвост»! За мной целая колонна вымогателей ехала, а в подъезде мужики в масках тусовались.
– Не смешно, – ответил Влад. – Сколько она дала?
– Все, что было.
Мы зашли в вестибюль посольства. Дежурный поднялся в секретариат, чтобы уточнить, готовы ли наши паспорта. Влад, не поворачивая головы и едва разжимая губы, спросил:
– Как ты ее уломал?
– Лаской, – в той же манере ответил я.
– Когда она требует вернуть долг?
– Она требует треть острова в собственность.
– Законное требование… Выделим ей где-нибудь на болоте, да?
– Непременно на болоте, – согласился я.
Влад одобряюще стукнул меня кулаком в плечо и покосился на чемодан, стоящий между моих ног.
– Теперь надо думать, где взять разрешение на вывоз.
– Не надо никакого разрешения.
– Почему?
– Потом…
К нам подошла секретарша. Ослепляя своей улыбкой и безумным блеском черных глаз, она сказала:
– Господа, вот ваши паспорта с визами. Господин посол уверен, что одного месяца вам будет достаточно. В случае, если вы приобретете в собственность земельный участок на Эквадоре, автоматически получаете вид на жительство в нашей стране. Всего вам доброго, счастливого пути!
Господин Уваров с шумным сопением засунул свой паспорт во внутренний карман куртки, не отрывая глаз от смуглых коленок эквадорки. Не зная, что он должен делать во время затянувшейся паузы – целовать секретаршу или давать чаевые, – он краем губ сказал мне:
– Дай ей чего-нибудь.
– Идиот, – так же малозаметно ответил я и, вежливо склонив голову, поцеловал даме руку. Влад, восприняв мой жест как первый шаг к близкому знакомству, с заговорщицким видом поинтересовался:
– Может быть, у вас в Кито есть сестра? Или подруга?
– У меня в Кито есть двенадцатилетняя дочь, – ответила секретарша, испепеляя Влада своим взглядом. – Но я оставлю вам телефон, где в случае затруднений вам помогут.
Каким-то образом в ее длинных тонких пальцах оказался картонный квадратик. Влад схватился за него, как за фортуну.
– О! – с волнением произнес он, поднося визитку к глазам. – Элиза Дориа, пятьдесят один – семнадцать – три ноля. Считайте, что у меня уже начались затруднения!
Секретарша не дослушала его и быстро поднялась по мраморной лестнице вверх. Влад нюхал визитку, как бутон розы.
– Представь, – бормотал он, когда я подталкивал его к выходу. – Душная эквадорская ночь, открытая терраса, тонкие стволы с раскидистой кроной куэо, терпкий запах баррингтонии и сладкий аромат плодов мам-шоя, и ты лежишь на шелковой простыне рядом с бронзовой, как статуэтка, Элизой Дориа…
– А по твоей ноге в это время бежит маленький паучок Черная вдова, – добавил я. – В ягодицу вцепилась кровососущая пиявка, а живот буравит кишечная угрица.
Влада даже передернуло. Он с укором взглянул на меня, вздохнул и сказал:
– Пришел Вацура и все опошлил.
Оставшиеся сутки до вылета я жил у Влада в гостинице. Мы пили пиво, охраняли пластиковый чемодан и строили планы на будущее, которое, честно говоря, виделось мне в густом тумане.
За самолет, который должен был отвезти нас в Южную Америку, Влад заплатил столько, сколько хватило бы мне на бензин, чтобы объехать на своем джипе весь земной шар. Когда он объявил мне сумму, я смог лишь молча пожать плечами, все остальные рефлексы были заторможены эмоциями.
Чем меньше времени оставалось до посадки и прохождения таможенного контроля, тем больше Влад нервничал и чаще спрашивал, даю ли я стопроцентную гарантию того, что доллары не конфискуют. Я, утопая в глубоком кожаном кресле зала бизнес-класса, цедил мелкими глотками пепси-колу и устало кивал головой.
Представитель колумбийской авиакомпании, который сопровождал нас от гостиницы до зала ожидания и уже успел порядком надоесть, мухой крутился вокруг нас, ежеминутно предлагая то выпить, то закусить, то сходить в туалет. Мы с Владом поочередно отмахивались от него.
– Может, пока не поздно, рассуем деньги по карманам, – снова взялся за свое Влад, глядя на черный чемодан у моих ног, как на бомбу с часовым механизмом.
– Успокойся, – ответил я ему. Каждое мое вранье давалось мне с огромным трудом, и я уже устал от него. – Я вставил внутрь чемодана автомобильный антирадар. Когда чемодан будут просвечивать, на мониторе он будет казаться пустым.
Влад поверил в эту нескладную ложь. Его заинтересовал принцип этого фокуса, и он начал расспрашивать подробно, как я додумался до такого гениального изобретения. Мне было нестерпимо стыдно перед другом, душа страдала от боли, и единственным утешением для меня была мысль, что все это я делаю ради Анны, спасая ее честь.
Сквозь тонированные мансардные окна, устроенные на скошенном потолке, были видны крупные снежные хлопья, падающие с темных небес, как десант. В Москве зима пока держалась за власть крепко и не сдавала позиций. Трудно было поверить в то, что сутки спустя мы окажемся на другой стороне земного шара, в знойном Эквадоре, где, как говорил Влад, терпко пахнет баррингтония и разносится сладкий аромат плодов мам-шоя. В нашем сознании никак не укладывалась многомерность мира, и мы, уходя из гостиницы, с трудом заставили себя сдать в камеру хранения свои дубленки.
Я завидовал Владу. Он был заполнен волнующим ожиданием свидания с островом, к которому уже успел привязаться, как к любимой женщине. Избыточная энергия хлестала из него, как молодое пенящееся вино из бочки. Он строил далеко идущие планы, он видел себя и свой остров через десять, через тридцать, а может быть, и через пятьдесят лет, и этот огромный отрезок времени представлялся ему каким-то сплошным праздником, эпохой великого созидания. И чем лучше я понимал своего друга, тем сильнее сжималось мое сердце от жалости к нему, как к добродушному бродячему псу, обласканному живодерами, который не знает, что его ведут в газовую камеру.