Сладкий привкус яда

– Я думаю, что причина вашей несговорчивости в предвзятом отношении к Столешко, – сказал инспектор из-под ладони. – Вы почему-то хотите кинуть тень на его имя. Я прав?

– Не просто кинуть тень, – ответил я. – Я хочу, чтобы его судили за убийство и мошенничество.

– Но он же мертв! – стараясь сдерживать себя, процедил инспектор.

– Вы лично видели труп?

Инспектор, стремительно превращаясь в сердитого яка, привстал со стула, склонился надо мной и, упираясь ладонью в иллюминатор, произнес:

– Никто до сих пор не видел трупов жителей Чар Клерка, но нет идиотов, которые бы верили в то, что кто-то из них остался жив.[7]

– Я рад, что в Бангладеш, в отличие от салона нашего вертолета, нет идиотов, – ответил я. – А что касается Столешко, то он живее нас с вами, потому что ходит по земле, а мы летим на этом ржавом геликоптере.

– Конечно, ходит! – не выдержала Татьяна, присоединяя свой сарказм к нашей милой беседе. – Я даже вижу его. Вон он, мятежный, убегает от йети!

– Как вы не поймете! – прошипел мне инспектор и постучал себя кулаком по лбу. – Я хочу вам помочь!

– А я хочу вас огорчить: в ваших услугах я более не нуждаюсь, – отмахнулся я. – Знаете почему? Потому что представитель Интерфакса в российском посольстве уже приготовил трехчасовую кассету для записи интервью со мной.

От моей безупречной лжи цвет лица инспектора слился с цветом его малинового берета. Мне страшно было на него смотреть. Казалось, его глаза сейчас вылетят из орбит, как пробки от шампанского, и попадут мне в лоб.

– Хотела бы я посмотреть на представителя Интерфакса, – сказала Татьяна, вынимая из пуховика маленькое круглое зеркальце и заглядывая в него, – когда он услышит твои басни про обрезанную веревку и дискету с обыкновенными иллюстративными файлами, какие в любой журнальной редакции валяются под ногами…

Она что-то нашла на щеке и сразу забыла о своем желании. У меня в животе урчало от лука, но этого никто не слышал из-за рокота двигателей.

– Танюша! – позвал я, вынимая из кармана блокнот и вырывая из него лист. – Вот мой московский телефон. Когда князь оштрафует и уволит тебя, то сразу позвони мне. У моего соседа много пустых бутылок, может быть, мы тебе поможем материально.

– Я чувствовала, что ты добрый и, главное, умный человек, – ответила девушка. Ее глазки оживились. Мой тупой юмор повышал ей настроение. – Но меня не за что штрафовать. Я добросовестно выполняла свои обязанности.

– Об этом ты расскажешь Орлову, когда станет известно, как ты кормила базовый лагерь рвотными таблетками и повторяла вслед за инспектором идиотские аргументы в защиту убийцы, в то время как Родион вмерзал в ледник на Плахе.

– Если бы он понимал по-русски, – ответила Татьяна, кивнув на инспектора, – то за такие слова врезал бы тебе по физиономии.

Страсти внутри вертолета накалялись. Несмотря на то, что мы с Татьяной разговаривали столь же нежными по интонации голосами, какими общаются кот с кошкой мартовской ночью, инспектора душила гипертония, вызванная нервным перевозбуждением. Он не понимал русскую речь, но опрометчиво полагал, что я морально разбит его очаровательной единомышленницей. Опасаясь, что он достигнет кондиции раньше, чем мы совершим посадку в аэропорту Катманду, я поманил инспектора пальцем и утешил его:

– Не волнуйтесь! Не думаю, что вас понизят в звании. Какое дело министерству внутренних дел Непала до какой-то скандальной статьи в русской газете об инспекторе-взяточнике? Правда?

Эффект, вызванный моими словами, превзошел все ожидания. Инспектор вдруг растопырил ноги, слегка согнув их в коленях, выгнул вперед шею, отчего стал похож на удивленного динозавра, и трясущейся рукой принялся расстегивать кобуру.

– Ты у меня посидишь! – отрывисто выкрикивал он совсем не страшные угрозы. – Ты у меня попляшешь!.. Я тебе покажу кино…

Такой момент я не мог упустить. Татьяна уже поднялась со своего места, чтобы своим вмешательством вернуть конфликт в русло вялой перебранки, но я оказался проворнее и с широкого замаха влепил инспектору звонкую пощечину. На короткое мгновение я почувствовал ладонью жесткую щетину и рельефную скулу, затем произошло что-то вроде бесшумного взрыва. Трудно описать, как в эту секунду выглядело лицо инспектора.

– Сумасшедший! – крикнула Татьяна, но я не понял, кому был адресован этот диагноз, так как инспектор, вытащив револьвер из кобуры, поднял его над своей головой и выстрелил.

– Ты… ты…

Чем сильнее он впадал в экстаз злости, тем труднее ему было формулировать свои мысли. Я еще никогда не видел, чтобы наделенный властью государственный служащий так легко и надолго терял над собой контроль. Его тело корежили конвульсии, он шлепал тяжелыми губами и брызгал слюной, дрожащая рука судорожно сжимала рукоять оружия. Прогремел еще один выстрел, затем еще. Я видел, как за его спиной окаменела Татьяна, глядя в продырявленный потолок, из которого тугой струей начала хлестать маслянистая темная жидкость.

С треском распахнулась дюралевая дверка пилотской кабины. Я увидел голову летчика в наушниках и больших темных очках, что делало его похожим на муху.

– Падаем!! – крикнул он.

Это уже не входило в мой сценарий.

Глава 9

СЛОВО ОФИЦЕРА

Мерный рокот лопастей стал быстро деформироваться, напрягаться, превращаясь в тяжелый частый лязг, словно на втулку винта сел верхом какой-то злой демон и, вращаясь вместе с ней, принялся лупить кувалдой куда попало. Я почувствовал, как начал проседать пол, как вертолет «посыпался» с нарастающей скоростью, и машинально ухватился за кожаную такелажную петлю. Инспектора с револьвером повело назад, и он попятился, наступая на ноги Татьяне. Письмоводительница не запищала истошным голосом, что, по моему мнению, в подобной ситуации обязана делать всякая особь женского пола, лишь приглушенно ахнула, увидев в иллюминаторе мельтешащие скалы, да сердито оттолкнула от себя инспектора.

Агония вертолета продолжалась недолго, мотор начало заклинивать, и над нашими головами с ужасным грохотом разорвался редуктор. В то же мгновение фюзеляж ударился о снежный склон, задрожал и, переворачиваясь, покатился вниз. Грубая сила кинула меня к противоположному борту, затрещала обшивка, вмиг рассыпались стекла иллюминаторов, и мне в лицо ударила струя мелкого снега, перемешанного со стеклом. Впору было проститься с жизнью, но никакая, даже самая короткая мысль не посетила меня в эту критическую секунду. Ослепший, оглохший, потерявший ориентацию в пространстве, я кувыркался вместе с инспектором, Татьяной, рюкзаками и баулами, зачем-то хватаясь за всякий предмет, за который можно было ухватиться, дергал ногами, невольно попадая то по тугому рюкзаку, то по мягкому животу инспектора.

И вдруг хаотическое движение прекратилось и тотчас наступила тишина. Стоп-кадр застал меня в совершенно нелепом положении. Я стоял на голове, ушедшей в рыхлый снег по плечи, руки были разведены в стороны и придавлены хламом, одна нога крепко запуталась в какой-то петле, которая и поддерживала меня в вертикальном положении, а вторая была свободна, и я продолжал ею дергать.

– Черт вас подери, инспектор! – крикнул я, выковыривая снег из ушей. – Зачем вы прострелили маслопровод?

В салоне, сумеречном, наполовину засыпанном кашей из снега и вещей, а потому ставшем неузнаваемым, стоял крепкий запах керосина и жженого металла. Я выпутывался из петли, словно муха из паутины. Где-то рядом капало и журчало, сливалась в снег вертолетная кровь. На меня свалился покореженный кронштейн, крепко треснув по темечку.

– Татьяна! – заорал я от боли, потирая ушибленное место. – Что ты притихла? Где прячешься?

– Мне отдавило мошонку! – сдавленным голосом простонал инспектор.

Только сейчас я заметил, что он стоит на четвереньках и трясет головой, как искупавшаяся в пруду собака.

7

Один из островов Бангладеш, уничтоженный вместе с жителями циклоном 25 мая 1985 года.