Разведрота (сборник)

Ближе Гурули не было человека в роте у Гешки. Даже ребят из отделения он не знал по имени. Только с одним познакомился – с Янышем. Парень из Подмосковья, нашли кое-какие общие интересы. Командир отделения – сержант Игушев, – приземистый, с бордовыми и голубыми колодками и желтыми нашивками на груди, сказал как-то Гешке, когда тот опоздал в строй:

– Старшине прислуживаешь, салага? Еще раз опоздаешь, повыбиваю зубы.

Сержант дружил с Гурули и ревновал его к Гешке.

А Яныш был приятным парнем. Он умел выслушать, никогда не перебивал и живо интересовался альпинизмом.

– Возьмешь в горы, когда вернемся в Союз? – спросил он.

– А что, здесь гор не хватает? – пошутил Гешка.

Как-то Гешка зашел к старшине и там напоролся на Игушева. Сержант громко рассказывал прапорщику, почти кричал:

– А она, сука, уже с другим! Я эту б… убью, если живым вернусь!

Он очень страшно ругался, потом скомкал в кулаке почтовый конверт и изо всей силы ударил по дверце шкафа, в котором хранились шинели. Фанера с коротким хрустом проломилась. Гурули, увидев Гешку, бросил ему:

– Выйди, потом!

Один раз Гешка сразу после обеда пошел к женской общаге. Сел у столба, надвинул на глаза панаму и, поглядывая на часы, стал ждать. Длинноногая девушка с белым свертком в руке проплыла мимо него, оставив за собой легкий запах дезодоранта. «Точна, как поезд», – подумал Гешка, посмотрев на часы.

Гурули готовил взвод в засаду. Он ходил вдоль рюкзаков, выложенных перед казармой на плацу, что-то считал про себя, записывал циферки на бумажке. Потом раскладывал у каждого рюкзака гранаты, сигнальные ракеты в полиэтиленовых мешочках, пулеметные ленты, коробки с сухпайками. Он проверял работу радиостанций, дергал за ремешки касок. Издали казалось, что старшина ходит среди спящих на асфальте солдат и пытается их разбудить. Амуниция была пропыленная, выцветшая, мышиного цвета. Новые рюкзаки Гурули выдавал только для хозработ.

– Жалеешь? – спросил Гешка. Гурули распрямился, посмотрел на Гешку красноватыми глазами.

– Ты скорпиона когда-нибудь видел, сынок?.. Жалеешь! Кишки наших гавриков жалею!

– Понял, маскировка! – прикусил язык Гешка. – А почему ты не хочешь взять меня на войну?

– У замполита спрашивай, почему он тебя в списки не внес.

Гешка, однако, сам не понял, зачем он спросил у Гурули насчет войны. Он не испытывал к ней никакого интереса, он был освобожден от нее, как отличник от зачета, и это было приятно – чувствовать свое исключительное положение, настолько приятно, что невольно хотелось убеждаться в этой исключительности еще и еще раз. Наверное, потому Гешка последовал совету старшины.

Замполит роты старший лейтенант Рыбаков сидел в майке за столом и подшивал к куртке подворотничок.

– Вы у нас временный, – сказал замполит, даже не дав Гешке раскрыть рта, – но все равно надо включаться в жизнь коллектива. Ваш отец генерал?

– Генерал, – подтвердил Гешка.

– И с чего это он вас сюда запихнул? – пожал плечами Рыбаков, перекусывая нитку. Гешке не понравился такой тон.

– Отец мой, между прочим, принципиальный человек.

– Да я верю, – сразу же согласился Рыбаков, – и все понимаю. Просто как-то не принято ехать генеральскому сыну в такую Тмутаракань.

Он повесил курточку на спинку стула, достал из ящика стола тетрадь, стал листать ее. Гешка уставился в потолок. «Дернул же меня черт зайти к нему!»

– Ну-ка, Ростовцев, скажите мне девиз соревнования.

Гешка для виду наморщил лоб.

– Надежно защитим… Мирный труд надежно…

– Не знаете, – оборвал его замполит и, низко склонившись, стал что-то писать в тетради. – Придется подучить. А ведь я давал под запись.

Он постукивал карандашом по столу, щурился, глядя на Гешкины пыльные ботинки.

– И внешний видик у вас…

«Я его ненавижу!» – подумал Гешка.

Рыбаков цепким взглядом прощупывал поверхность Гешкиной плоти. Гешка испытывал такое чувство, будто он был голым выставлен напоказ.

– Вот что мне скажите, Ростовцев. Почему вы к старшине роты обращаетесь на «ты»?

– Мы с ним друзья, – не сразу ответил Гешка, потому как в самом деле не знал, что ответить на этот вопрос.

– Друзья? – удивился замполит и шлепнул карандашом о стол. – Какие могут быть друзья – вы солдат, только начали службу, а он прапорщик… Хотя не в этом дело. Здесь вы пока еще никто, Ростовцев. Пустой звук. Там, в Москве, может быть, вы что-то значили. А здесь любой человек начинает с нуля, имейте это в виду.

Гешке рассказывали, что замполит ранен и контужен, вывести его из себя очень легко, и потому Гешка не стал оправдываться, вонзил взгляд в крашеный линолеум и закивал головой. Как только Рыбаков замолк на секунду, Гешка без всякого перехода сказал:

– Мне бы хотелось пойти на засаду. Я инструктор по альпинизму, могу быть полезен в горах.

Замполит ничуть не удивился такой просьбе, кивнул, как бы подчеркивая, что желание Гешки совершенно естественное:

– Это хорошо, что вы стремитесь в бой, но для начала надо выучить девиз соревнования, и не поленитесь вычистить ботинки. Право идти на войну надо заслужить, товарищ Ростовцев. Если хотите, вы еще не доросли до того, чтобы идти с нами в разведку.

Конечно, замполит крутил-вертел Гешке насчет девиза и ботинок. Из числа молодых солдат на засаду не шли только четверо, в том числе и Яныш, который на всех политзанятиях отвечал блестяще и всякие лозунги и девизы в своей тетради записывал красным фломастером. Скорее всего, думал Гешка, Рыбаков пытается убедить в том, что только он, замполит, решает, кого брать, а кого не брать на войну. «Бог с тобой! – мысленно согласился Гешка с таким раскладом. – Делай вид, что ты не хочешь брать меня на боевые, а я буду делать вид, что этому верю».

В те дни Гешка чувствовал себя почти превосходно.

Утром на физзарядке сержант Игушев подтянулся на перекладине пятнадцать раз. Эффектно спрыгнул, отошел на шаг в сторону и сказал:

– Ростовцев, к снаряду!

Гешка подтянулся шестнадцать раз. До десяти Игушев считал вслух, затем замолчал и с деланой озабоченностью уставился в свой блокнот. Отделение дыхание затаило, наблюдая за Гешкой.

Он мог бы и больше подтянуться, но решил, что и шестнадцати достаточно.

Потом бегали по городку со страшной скоростью – сержант прямо как с цепи сорвался. «Не отставать!» – только и орал он. Все ужасно выдохлись, чуть на завтрак не опоздали.

Днем Гурули позвал Гешку к себе, закрыл за ним дверь и вдруг ни с того ни с сего обрушил свою лапищу ему на плечо. Удар был слишком сильным, и Гешка даже вспылил от боли:

– Ты, Витя, озверел?

Гурули неприятно рассмеялся, оскалив крупные белые зубы, снова поднял руку, но на этот раз ласково провел ладонью по Гешкиной голове.

– Больно?.. А вот когда пуля попадает в плечо, то рука до самого локтя немеет, кажется, что она все время мерзнет, даже если жара за пятьдесят. А боль на всю грудь отдается.

– Но при чем тут я? – вроде как в шутку проворчал Гешка, потирая плечо.

– Ты перед кем выпендриваешься? – продолжая показывать зубы, спросил Гурули, и Гешка так и не понял, всерьез он или нет. – Кто ты такой, а? У Игушева два ордена Красной Звезды, в него четыре литра чужой крови влито. И ты ему нос хочешь утереть, салабон?

Вечером рота ушла на засаду. Яныш заступил в наряд, а Гешка забрел на спортивную площадку, чтобы не видеть, как тяжелый от касок, бронежилетов и оружия строй, покачиваясь, пылит по дороге и чтобы никто из ребят на него не смотрел.

«За кого они меня принимают? – накручивал сам себя Гешка. – Быдло, деревня неотесанная!..» Прыгнул, ухватился руками за перекладину, поднял ноги вверх, потом вниз – махом дугой, да так, что почувствовал упругость горячего воздуха, сложился вдвое ножиком, вылетел на прямых руках над перекладиной.

«Кто я такой, спрашивают…»

Вдохнул, оттолкнулся руками, полетел вниз, как плеть, описал дугу над землей и встал на руки, как стрелка часов на двенадцати.