Страница 4 из 12
– Обычно я поднимаю клиента за четыре часа. Но с вашими данными, думаю, управимся за три.
Если бы она знала, что за три часа он запросто беременную корову наверх затащит!
– Тогда мы должны выйти в пять часов, – возразила тень.
Будто это имело принципиальное значение! Деньги, только деньги, и Геру можно заставить идти на вершину хоть ночью, хоть в дождь, хоть ногами вперед. Он нахмурил лоб, со смыслом посмотрел на часы. Надо же! Ей не надо объяснять, что эта немая пауза означает. Сунула руку в поясную сумку и протянула несколько смятых купюр.
– Это задаток. Потом ты будешь иметь такую же сумму.
И, ни слова не говоря больше, пошла по набережной. Он успел крикнуть ей вдогонку:
– В пять часов под скалой!
Услышала она его или нет? Еще некоторое время Гера провожал женщину взглядом, пока она не затерялась в праздной толпе. Разжал кулак, разгладил купюры и поднес их к глазам.
Нет, в официанты ему идти рано.
Она дала ему триста баксов.
6
В Москве шел проливной дождь, асфальт покрылся зеркальными пятнами луж, низкие серые тучи пригасили все яркие краски, и на бульваре стало как-то особенно уютно и мило, как бывает в дни тихой, еще не холодной осени.
Блинов припарковал машину у края тротуара и взял с заднего сиденья зонтик. Он не любил приглашать в машину посторонних людей. Для него машина, эта уютная шкатулка с кожаными сиденьями и тонированными стеклами, была частью жилища, тем недоступным для посторонних миром, где он чувствовал себя спокойно, в полной гармонии с аурой. Нечего им сидеть в машине. Они прогуляются по бульвару под зонтиками, там сейчас никого нет, воздух пахнет свежей зеленью, и они прекрасно обо всем договорятся.
Он взглянул на часы, затем в запотевшее окно и тотчас увидел его. Подняв воротник пиджака и втянув голову в плечи, через лужи лихо прыгал молодой человек. Он был невысокого роста, коренастый, прямо-таки квадратный, в ужасно стоптанных ботинках, начисто лишенных каблуков, в мятых черных брюках, забрызганных почти до колен. Лицо его было широким, безбровым, с крупными и грубыми чертами, словно у деревянного бюста, который скульптор еще не отшлифовал, не убрал шероховатости, словом, не довел до ума. Блинов мысленно так и назвал его – чурбанчик.
Мокрый, без зонта – ну что с ним делать? Придется разговаривать в машине. Блинов потянулся к двери, открыл ее, приглашая молодого человека в салон. И вот на сиденье плюхнулось нечто влажное, пахнущее мокрой псиной, и машина качнулась на рессорах. Блинов с тоской глянул на резиновый коврик, который мгновение назад был стерильным.
– Приветствую вас, – сказал молодой человек, устраиваясь удобнее, и протянул скрюченную, как ковш экскаватора, ладонь – сильную, широкую, с короткими пальцами.
– Какие-нибудь документы у вас с собой есть? – не глядя в глаза молодому человеку, спросил Блинов. Это была давно накатанная привычка – лично убеждаться в том, что собеседник именно тот, за кого себя выдает. Бизнес приучил верить только документам и никогда – словам.
– Какой разговор! – с пониманием ответил молодой человек, полез своим ковшом в нагрудный карман и вынул оттуда запаянное в пластик удостоверение.
Блинов надел очки, первым делом сличил фотографию с лицом молодого человека («И на фото чурбанчик!»), затем стал неторопливо читать вслух:
– «Частное детективное агентство «Истина». Талдыкин Василий Николаевич, частный детектив…» О-о! Это так красиво называется ваша должность?
– Да что там красивого! – с деланой небрежностью махнул рукой Талдыкин, задетый комплиментом, и стал приглаживать мокрые волосы. – Если бы к этой красоте еще и оклад красивый…
– Вы в органах служили?
– А как же! У нас без опыта работы в милиции не берут.
– А почему ушли?
Вопрос для Талдыкина оказался неприятным. Он замычал, выигрывая время, чтобы мысленно склеить ответ, и скороговоркой, проглатывая окончания слов, произнес:
– Да с начальником поцапался. Тупой попался, как пробка, по рукам и ногам меня связал, ни одно дело до конца довести не дал, и я сам рапорт написал…
«Выгнали то ли за пьянство, то ли из-за несоответствия», – понял Блинов, мысленно вздохнул и прервал объяснения Талдыкина:
– Ладно, Василий Николаевич, перейдем к делу… У вас есть на чем записать?
– У меня безукоризненная память! – самоуверенно заявил частный детектив.
Блинов несколько секунд внимательно смотрел в лицо Талдыкина, окончательно определяясь, стоит ли доверять этому человеку или же извиниться и отказаться от его услуг. А успеет ли он найти другого детектива? Каждый час дорог. И без того уже слишком много времени упущено, шансов почти не остается… Элла нарочно не говорила ему заранее о своем отлете в Адлер, чтобы он не смог ничего предпринять. Умная баба, этого у нее не отнимешь. «Блинчик, дорогой! Я три часа подряд не могу тебе дозвониться – твой мобильный все время занят. Не удивляйся, я в Быкове, уже объявили посадку. Что-то у меня на душе стало неспокойно, и я решила навестить Маринку. Сам понимаешь, такой опасный возраст, надо девчонку контролировать…»
– Договоримся о гонораре, – сказал Блинов, понимая, что задний ход давать уже поздно. – Все расчеты – только после окончания работы…
– Ну, это естественно! – кивнул Талдыкин.
– Вы представляете мне кассету. Здесь же, в машине, в вашем присутствии, я просматриваю ее на камере и только после этого рассчитываюсь.
– Идет, я согласен.
– Вы получите две тысячи долларов плюс деньги на служебные расходы. Я имею в виду проезд по железной дороге…
– В «СВ», – вставил Талдыкин.
– В плацкартном вагоне, – твердо поправил Блинов. – Там вы не будете привлекать к себе внимания. Далее: расходы за проживание на частном секторе. За питание, исходя из расценок столовых. И конечно, стоимость кассеты.
Талдыкин уже не возражал, соглашался, молча кивая.
– Вот ее фотография, – продолжал Блинов, протянув Талдыкину конверт. – Не надо открывать, рассмотрите дома… Зовут Элла. Элла Борисовна. Сегодня утром она вылетела в Адлер. Возможно, она встретится с дочерью, но этого я не гарантирую. На всякий случай запомните: дочь зовут Мариной, она неделю отдыхает в доме художников. Номера ее комнаты я не знаю, но телефон есть. Один – две двойки – шестьдесят… Вы запоминаете?
– Какой разговор!
– Вы отчетливо представляете, что от вас требуется?
– Я должен зафиксировать на видеопленку факт супружеской измены, совершенной вашей женой.
Блинов отвернулся, протер рукой запотевшее окно и посмотрел на мокрый сквер. Из уст постороннего человека слова «супружеская измена, совершенная вашей женой», прозвучали дико. Он почувствовал, как вдруг запылало лицо. Вот так печально заканчивается история любви. Разве мог он предположить двадцать лет назад, что опустится до такой нечистоплотной слежки? Мог ли подумать, что будет собирать компромат на свою жену Эллу, на ту самую, которую, обезумев, целовал на студенческой свадьбе в общежитии… Доски вместо скамеек, сдвинутые столы, покрытые вместо скатерти простынями, рыбные консервы, плавленые сырки, пирожки с мясом, «Докторская» колбаса, морская капуста, водка и тосты, тосты, тосты. Им все завидовали, до хрипоты кричали «горько», желали вечной любви и счастья. И он целовал ее мокрые от шампанского губы, и ему казалось, что по-другому просто быть не может, что этого счастья у него, как воды в море – черпай ведрами, не вычерпаешь… И куда все ушло? Чем, каким суховеем начисто сметено с души? Почему случилось то, что тогда казалось невероятным? Позже понял: никуда ничто не уходит, ничто из ничего не берется. Просто он женился на измене, только по своей наивности до поры до времени не знал об этом. Он целовал измену и еще не ощущал ее вкуса. Она была зародышем, непроклюнувшимся семенем. А потом взошла, окрепла, распустила шипы, раскрыла омерзительный цветок, источая холод, равнодушие, тайны, ложь… Он пытался смириться с этим – десятки тысяч семей живут так, – но не смог вынести своего бессилия. Она ему лгала, глядя на него своими изумительными глазами, и он знал, что она лжет, что обкрадывает его, но доказать этого не мог. И именно эта ее безнаказанность за грех более всего мучила его.