Страница 12 из 20
Сейчас он не мог думать ни о чем другом, кроме как об Иване Михалыче, который вцепился в него пиявкой. Даже мысли о домашней колбаске в смальце казались сейчас кощунственными. Таня открыла перед ним скрипучую дверь, и Клим, овеянный болезненной славой, вышел в мир. По пути в гостиницу Таня стала рассказывать Климу о достопримечательностях поселка, но он ее не слушал и думал о таинстве творческого процесса. Надо бы как-нибудь ненавязчиво выпытать у нее основные правила: где развязка, где завязка, куда вставить кульминацию… И вообще, с чего надо начинать?
– Я хотел у тебя спросить, – произнес Клим, остановившись у памятника, и тотчас понял, что не имеет права опуститься до того, чтобы брать уроки словесности у журналистки столь мелкого пошиба. – Я хотел узнать, где тут у вас шампанское продается? Надо же нам отметить статью.
– Шампанское? – испуганно произнесла Таня. – А разве вам… тебе можно шампанское?
– Нужно! – ответил Клим и поднял указательный палец. – В шампанском содержатся очень полезные для меня иммуностимуляторы.
Таня обернулась, посмотрела на маленькие, зарешеченные, как в тюрьме, окошки магазинов.
– Иди устраивайся, – сказала она, – а я сбегаю.
Клим сунул руку в карман, чтобы достать деньги, но Таня отрицательно покрутила головой.
– С меня причитается!
За перегородкой, похожей на барную стойку, сидела администратор гостиницы, читала «Творца и бесчеловечность» и беспрерывно вытирала глаза платком. Клим положил на стойку паспорт. Администратор, не отрываясь от чтения, взяла его, одним глазом посмотрела на фамилию и вернула его вместе с ключом. И ни слова больше. Клим медленно пошел к лестнице, продолжая любоваться плачущей женщиной. В женских слезах была какая-то магическая сила. Особенно приятно было осознавать, что женское сердце разрывалось от сострадания к нему. «Вот же как странно, – думал Клим. – Она даже не догадывается, что человек, которого ей так жалко, – это я. Если б признался, то она, наверное, не поверила бы. А даже если бы поверила, то сразу перестала бы плакать. Заочно всегда легче жалеть, чем напрямую».
Он поднялся на третий этаж и вошел в номер. Тут был телевизор, холодильник и душ. А кровать какая! У Клима даже ноги ослабели. Он представил на ней Таню. Отдернул штору, посмотрел на площадь и памятник. Вернулся к кровати, сел и покачался на пружинах. Высший класс.
Он снял футболку, обнюхал ее и поморщился. Редкостная гамма: тут и навоз, и нары, и пот, и дешевые духи милиционерши. Надо стирать. Но это вечером, а сейчас – за работу. Столик у зеркала маленький, не очень удобный, предназначенный для того, чтобы причесываться, бриться и любоваться собой. Клим сел, разложил перед собой чистой стороной заявления аборигенов, взял ручку, которую ему подарила Таня, и крепко задумался. Заголовок будет такой: «Отрезанная почка»… Неплохо, но сразу искажается истина, ведь в его истории ничего не отрезали. Клим добавил к заголовку частицу «не» и получилось «Неотрезанная почка». Подумав еще немного, он приписал в конце «в сметане». Вылепилось что-то омерзительное, от чего Клима чуть не вырвало.
Он тщательно замарал чернилами заголовок и взял другой лист. Эта тема слишком тяжелая. Надо переживать, страдать, воображать злых хирургов. С «почкой» Клим будет до утра умирать над бумагой. А ему хочется шампанского. Впрочем, свободы и денег тоже хочется.
Некоторое время он мучился над выбором… Так дело не пойдет. В голове хаос, а в душе смятение чувств. В таком состоянии не то что роман, а даже объяснительную записку для милиционеров не напишешь… Он откинулся на спинку стула, вставил в уши наушники от плеера и включил воспроизведение. Надо послушать музыку, расслабиться и представить ползущего по пашне раненого деда… Бррр! Что это?
В его ушах ковырялись странные и неприятные звуки, совсем непохожие на музыку. Какой-то скрежет, отдаленные крики, звон стаканов и на этом фоне чей-то хриплый голос: «Я щас вылезу из-за стола и врежу по уху!» А в ответ другой, монотонный и маловразумительный: «Буде тебе, Володян, у меня и без того спина болит, называется, в бане был… По секрету, мужики, скажу, что по случаю крестин Колян запасся мешком водки…» Потом раздался звук льющейся жидкости, который прорезал звонкий голос: «Кто б знал, что на таком богатстве сидим! Мой дед пас и под дождем, и в холод, до самой осени. И заработал сорок пудов хлеба. Но тут начался сбор хлеба для фронта, и все до килограмма пришлось отдать». Вмешался еще один голос: «У моей бабки на прошлой неделе свинка захворала. Лежит на земле и не ест. Бабка позвала ветенара. Он сунул свинье в зад градусник, но тот проскользнул внутрь. Тогда я эту свинью в город отвез и продал!» Хриплый голос, который обещал врезать по уху, мрачно заметил: «Ну и говно ж ты, Микола! Теперь этот градусник кто-то с мясом сожрет!»
Клим догадался, что на кассету каким-то образом записался пьяный разговор с аборигенами в кафе «Алик». Наверное, кнопка записи нажалась сама собой, когда Клима ударили столом. Он перемотал пленку до середины. В этом месте кто-то, едва справляясь с дурацким смешком, рассказывал о своих впечатлениях от полета на самолете: «А потом как глянешь вниз, так аж обосрешься сразу. Надо готовить вторые штаны… Там бывают эти… воздушные ямы. Вот он летит, а потом вдруг как вниз падает. Тогда сразу надо летчика просить: «Дайте мне рвотный кулек…»
Клим перемотал пленку до конца, но там было все то же. Обидно, пропала музыка! Некоторое время он сидел неподвижно, переживая утрату, и вдруг на него снизошло озарение. Он схватил ручку и размашисто написал сверху листа: «ГРАДУСНИК. Отрывок из нового романа».
Перемотав пленку в начало, Клим принялся слово в слово переписывать разговор. Действующих лиц он окрестил названиями животных. Агрессивный обладатель хриплого голоса стал Кабаном, у которого недавно удалили почки; звонкого голоса – Зайцем с завязанными узлом ушами, а тот, кто подсунул мясокомбинату свинью с ртутью, – Подлым Шакалом. Всего набралось семь героев, если не считать двух совершенно пьяных участников беседы, которые время от времени выдавали нечто бессмысленное. В романе они стали фигурировать как братья Бутылка и Стакан.