Варан

Он накормил змейсих и впервые почистил, весь при этом вымокнув и изгваздавшись. Потом взялся за сачок для отлавливания испражнений; как назло, именно за этим грязным делом его застала вернувшаяся Нила.

На ней была юбка до пят и блуза с короткими, по моде горни, рукавами. Гладкая высокая прическа делала наездницу на змейсах старше, величественнее и строже. Варан даже растерялся – говорить ей по-прежнему «ты»? Или все-таки «вы»?

– Значит, так, – сказала Нила, усаживаясь на край каменного выступа. – Эти, которых грабили, остались живы – это ты их, между прочим, спас – и подали князю жалобу. Начальник стражи усилил караулы и навесил воздушные патрули. После того как патруль снял с лодки двух подозрительных при оружии, прочесали весь остров и схватили пятьдесят шесть человек. Пятнадцать сегодня выпустят. Остальных уже повесили.

– Что?!

– Закон сезона, – Нила провела по лицу рукой, будто убирая паутину. – Если князь не остановит разбой – в межсезонье все останутся голодными, и поддонки, и горни тоже. Есть два особо тяжких преступления: разбой и подделка императорских денег. Потом идет мошенничество, но это уже не так страшно, за него хотя бы судят… Что ты так побледнел? Хорошая новость: того парня, чернявого, который на тебя навел, взяли и казнили вместе с остальными. Тебе ничего не грозит, можешь оставаться, можешь уходить…

Она отвернулась. Варан вдруг увидел, что она готова заплакать. Держится из последних сил. Смертельно устала. И почему-то обижена.

– Нила, – он подошел ближе. – Спасибо…

– Ты можешь уходить. Никто тебя не удерживает.

– Почему ты меня прогоняешь? Или… я что, уволен после вчерашнего?

– Нет, ты не уволен.

– Так почему?

Она разрыдалась. Он стоял рядом, желая ее обнять – и не решаясь. Он был грязный и мокрый насквозь. А она была – чистая и строгая, несмотря на слезы и на сопли.

Настоящая горни.

Пещера то тянулась тоннелем, то раздавалась вширь, то раздваивалась, а то распускала в стороны десятки щупалец, узких, иногда непроходимых. Некоторые гроты были светлыми – туда пробивались сквозь воду солнечные лучи. Другие – полутемными, а в двух или трех царил такой мрак, что приходилось целиком полагаться на змейсих.

– Они видят в темноте?

– Они знают дорогу…

Варан ехал на Журбине. Она была покорна, как деревяшка, – по команде «вперед» спешила вперед. По команде «стой» немедленно останавливалась. По команде «ныряй» погружалась без раздумий.

– Это потому, что она работала в шахтах. Там ведь еще хитрее коридоры, там в щели просачиваться надо. А Кручина – та в открытом море гуляла, ей пещеры не нравятся. Ну и характер, конечно, паскудный.

– А ты бывала в шахтах?

– Здрасьте! Я там, можно сказать, выросла… Знаешь, там есть такие воздушные карманы, где человек может жить даже в сезон. Темно, холодно, но воздуха хватает, и пищи тоже, и воды, если ее со сталактитов слизывать. Один человек был, так он железные заготовки воровал и потом купцам продавал, тайно. Его поймали и хотели судить, а он убежал и спрятался в шахтах. Там такие лабиринты – можно беглеца сто лет искать, а не найдешь… Ну, думали, придет сезон, он сам вылезет. А он не вылез – боялся. А может, заблудился. Уже на другое межсезонье вышел – живой, только какой-то свихнутый. И судить его не стали – сам себя наказал… Представляешь, над тобой камень и вода, целые громады воды… А ты сидишь в темноте и даже огонь не разводишь, чтобы он твой воздух не жрал. Наверху сезон, а ты как у Шуу в кишках… Он, кстати, все Шуу поминал с тех пор. Может, видел ее. А может, просто сбрендил. Как ты думаешь?

– Я думаю, что Шуу живому видеть нельзя.

– Я тоже так думаю… Но ты не думай, что в шахтах плохо. В шахтах на самом деле весело. Все звенит, колеса вертятся, воду откачивают, змейсихи рабочие ходят туда-сюда… Там светло от огней. Стены сверкают, как во дворце, и не понять – капли или самоцветы. Там хорошо песни петь. Все поют. Там крохотная девчонка песню запищит – а кажется, будто хор на разные голоса, и эхо подпевает. Приплывай к нам в межсезонье.

– Да у меня своя ведь работа есть.

– А ты осенью приплывай, когда торги. Осенью почти никто не работает, только продают и покупают… Смотри, сейчас будет глубокий тоннель, а за ним – грот-палата. Там гостей обычно ракушками угощают. Круча, вперед!

Кручина ввинтилась в воду, ушла почти вертикально вниз. Варан мог видеть, как она несется под водой, обернутая, будто белым пламенем, миллионами крохотных пузырьков. Он едва успел схватить воздуха, как Журбина нырнула следом.

Мазнула по лицу медуза, шарахнулась прочь огромная полосатая рыбина. Вода потемнела; змейсиха долго протискивалась сквозь плотную темноту, так что у Варана неприятно закололо в груди. Наконец впереди мелькнул свет, радужной пленочкой заколыхалась поверхность, и Журбина, царственно выгнув шею, прорвала ее. Обрушила со шкуры потоки и водопады, покосилась на Варана со снисходительным презрением: мол, как тебе, сухопутный червячок?

Варан огляделся.

Грот был самый большой из виденных прежде – и, конечно, самый красивый. Солнце пробивалось в него не только из-под воды, но и сверху, из щелей в куполе. Сталактиты тянулись к своим отражениям, образуя колоннаду; известковые потеки казались парадной драпировкой.

Нила уже взбиралась по ступенькам куда-то наверх; Кручина, привыкшая отдыхать в «палате», вытянула шею по воде и сонно вздохнула.

– Иди сюда! – позвала Нила. Варан плюхнулся с седла в воду, выбрался на плоский камень, отряхнулся, как сытуха на берегу. Полетели брызги.

– Сюда! – голос Нилы долетал откуда-то сверху. – Поднимайся!

На сухой квадратной площадке в беспорядке валялись кожаные подушки, имелась жаровня с остатками углей и гора перламутровых осколков. Кувшин из-под вина треснул и лежал теперь в скудной красной лужице. Нила вытащила откуда-то метлу и совок.

– Хозяину скажешь, грот убирали. Тут они такого, бывает, натворят – змейсихи морду воротят…

Варан протянул руку за метлой. Нила отдала не сразу. Был момент, когда они стояли лицом к лицу, в четыре руки держась за гладкое древко. Нила молчала, ничего не объясняя.

Глаза ее, вечно прищуренные, в полумраке наконец-то открылись, и каждый зрачок казался входом в шахту.

– Это гостевой путь, – сказала Нила глухо, будто удерживая слезы. – Мы по нему посетителей возим. Он вдоль берега идет, по краю, поэтому свет. А если свернуть вглубь – там такие переходы… такие лабиринты… и там всегда темно.

– А ты любишь, когда темно? – спросил Варан, чувствуя, как нагревается в ладонях злосчастная метла. Нила резко кивнула:

– Солнце режет. Не люблю.

А очки, хотел спросить Варан, но вовремя прикусил язык. Привычные к яркому свету горни не носят очков. А заморские гости – те вообще считают, что закопченные стекла поддонков прячут ложь в глазах, и алчность, и еще Шуу знает что. Вот почему хозяину так понравилось, что глаза Варана привычны к свету…

Нила ждала чего-то. Не сводила требовательного взгляда.

– Поедем вглубь? – осторожно предположил Варан. Она кивнула снова.

– А хозяин?

– Хозяин велел в гроте прибрать и девочек выгулять. До вечера не хватится, – она наконец-то выпустила метлу.

Варан, отвернувшись, быстро-быстро зазвенел расколотыми ракушками, загремел черепками. Нила собрала подушки и вычистила жаровню. Молча, не глядя друг на друга, они сложили мусор в мешок, привязали тяжелый камень, подтащили к выступу над водой, столкнули; разошлись по воде волны, поднялось несколько пузырей. Кому-то из наших будет по осени подарочек, подумал Варан. Впрочем, осенью и мусор хорош: плотины укреплять или еще что…

Нила тихонько свистнула. Змейсихи подняли рогатые головы. Их выпуклые глаза бледно светились зеленым.

Не утруждая себя спуском по лесенке, Нила прыгнула в воду с края скалы. Красиво, без всплеска, ввинтилась в воду, вынырнула прямо перед Кручиной, ухватилась за повод: