Варан

Звук пропеллера изменился. Винт терял скорость.

– Эй, где причал? – нервно спросил горни. «Как ты мне надоел», – подумал Варан.

Большие и малые пропеллеры винта один над другим изменили очертания. Корзина поднялась еще выше и почти замерла; чуть поодаль маячила белая каменная стена, от стены тянулись, как лучи, тонкие досочки причалов, опутанные снастями, будто старческие руки жилами. Варан налег животом на рычаг, изменяя наклон главного пропеллера; корзина соскользнула ниже, подойдя к доскам почти вплотную, и тогда Варан размахнулся и забросил тройной крюк на причальную тумбу.

– Где они там, заснули?!

От скалы бежал человечек в белой рубахе, орал и размахивал руками, вот-вот, казалось, готовый сорваться в пропасть. Пропеллер еще держал обороты, но корзина опустилась ниже, чем следует. Бранясь и поминая Шуу, половинную накрутку и проклятых причальных сонь, Варан пытался самостоятельно посадить винт на жесткую скобу – но корзина проседала, и ничего не получалось.

– Эй! Держитесь там! Ща, может, перевернемся! – весело крикнул он пассажиру; маленький человечек с яично-лысой головой в последний момент успел добежать, закинуть скобу и закрепить корзину над празднично-белыми, подсвеченными солнцем облаками внизу.

– Сдурел? – набросился на него Варан. – Ты так дежуришь, да?

– А какого глиста ты сегодня поднялся? Вчера тебя не было, что ли? Вчера не ты Горюхе трындел, что послезавтра, мол, будешь, нет? А кроме тебя, мы не ждали никого…

– Дождались, – Варан поправил съехавшие очки, перевел дыхание и оглянулся на пассажира. – У нас… нет, у вас гости. Благородный горни с поручением от Императора. Прямиком к князю. Вот, – и махнул рукой в сторону бледного, какого-то очень тихого горни.

Причальная доска подрагивала, будто дышала под ногами. Внизу лежали облака – как море. Только настоящее море серое и гладкое, а тучи, если на них смотреть сверху, кажутся сказочным садом, белой тенью императорского дворца.

Причальная доска была крохотной соломинкой на краю большого порта. Над головой нависали широкие пристани; везде суетились люди, будто мальки в глубине, – подкрашивали, подтягивали, готовили к открытию сезона. Через две недели к причалам, пустовавшим всю зиму, прибудут корабли под цветными парусами. Верхние галереи примут всадников на крыламах, надутые огнем расписные шары, да мало ли какая диковина приплывет и прилетит с края света – порт примет всех, кто готов заплатить императорскими радужными деньгами…

Варанов пассажир неуклюже перелез через край корзины. Невольно присел, ощутив ненадежность причальной доски. Не оглядываясь, зашагал к скале, ко входу в портовую пещеру; шел, как истинный горни, не глядя под ноги, по ниточке над бездной. И не надевая, кстати, очков – с голым лицом шагал под солнцем, и четкая черная тень, чуть задержавшись на желтом дереве, соскальзывала в пропасть, к облакам.

– Что привез? – ворчливо спросил Лысик. – Давай считать сразу, а то знаем мы…

Варан проглотил оскорбительный намек. Первая, что ли, обида на сегодня? Скрестил руки, стоял и ждал, пока причальник закончит возиться:

– Бурдюки с водой – четыре. Полные, да? Смотри мне… Рыба, три мешка по мерке… Перевзвешу на своих весах, так и знай. Почта, это хорошо… Что за штука?

Лысик указывал на сундучок горни.

– Приезжего вещи.

– Богатенький, – Лысик почесал редкую неровную бороду. – Ну, бери и тащи.

– Отец передавал привет и велел проверить, как ты в книгу все запишешь.

– Запишу, не бойсь…

Варан не умел ходить, как ходят горни. Переступал по узенькому причалу, внутренне обмирая, покачиваясь под непривычным ветром – хоть бы перила они здесь навесили, что ли… Солнце жгло теплую куртку из сытухи, слепило глаза сквозь закопченные стекла очков. Хотелось домой, вниз.

Горни дожидался у входа. Под солнцем его плечи распрямились, волосы высохли, он стоял, выставив одну ногу вперед и подняв подбородок, будто князь на парадном портрете. Дождался, пока Лысик подошел поближе; качнулся вперед и без замаха, без единого слова ударил причальника в челюсть. Лысик охнул и сел на каменный пол в двух шагах от края пропасти.

– Ты на вахте? – спросил горни, снова приняв позу с парадного портрета, и даже сопли под опухшим носом не могли умалить его величия.

– Я… – промямлил Лысик, сразу смекнувший, кто здесь главный.

– Ответишь, – сухо пообещал горни. Повернулся и пошел в Глубь скалы, как будто бывал здесь раньше, как будто точно знал, куда надо идти.

Лысик, постанывая, поднялся. Размазал кровь по подбородку; подошел к Варану, смерил его холодным липким взглядом и, ухнув, вмазал кулаком в лицо – Варан не успел увернуться. Вспыхнули искры, полетели с потолка, будто подсвеченные солнцем дождинки. Варан обнаружил, что сидит на полу, как перед тем Лысик, и пол качается, будто перегруженная лодка.

– Ответишь, – зловеще сказал причальник над самой его головой. – Один бурдюк я с тебя списываю, как возмещение… убытков. И чтобы я тебя больше не видел здесь, щенок!

И, подхватив сундучок, поспешил вслед за горни, на ходу выкрикивая:

– Господин мой, направо! Извольте откушать, переодеться, умыться, ведь поддонки – они поддонки и есть…

Варан поднял с пола свои очки. Вытер кровь с подбородка. Ничего, подумал. Попадись ты мне в сезон.

Как всегда, не хватало дня. Или хотя бы часа. Ну уж получаса-то всегда не хватает…

Суетились. Паковали вещи, прятали в сухие тайники. Снимали с петель двери, обмазывали жиром ненужные в сезон инструменты, зашивали в мешки, якорили в сараях. Запасали еду на ковчеге; в последний раз осматривали поля – везде ли хорошо лежит сетка, не смоет ли донное течение первый урожай репса.

Дождь ослабел, а потом прекратился вовсе. Впервые за все межсезонье.

Дети визжали, бегали по поселку, обнимались:

– Солнышко, солнышко! Выгляни,в оконышко!

Небо явственно посветлело. Море подернулось крупной рябью.

– Живее, живее!

Варан помог матери забраться в лодку, подсадил мелюзгу одну за другой. Забрался сам, сел на весла рядом с отцом.

– Ну, с Императорской помощью, – отрывисто сказал тот. – Давай.

Берег отдалялся. Ковчег становился все ближе – кособокий поселок на воде, увешанный веревочными лестницами, с жидкими дымками, поднимавшимися из многих труб.

Лодку раскачивало. Малявок стало мутить.

– Мама, это Шуу под водой рыгает?

– Не повторяй глупостей… Это Император открыл плотину, и теперь вода поднимается.

– А почему мы так качаемся?

– Молчи…

Добрались до высокого борта ковчега. Выбрались, подняли лодку; кое-как разместились в крохотной комнатенке-каюте. За стенкой из натянутой кожи плакал соседский младенец.

Растянулись на жестких полках. Замерли, прислушиваясь, как бурлит снаружи вода.

– Ма-ам… – завела Лилька.

–Чего?

– А можно, я бусы себе куплю стеклянные?

– Можно…

– А я, – басом сказала Тоська, – ничего себе не куплю. Я денег накоплю и на большой черепахе покатаюсь. По минуте монета… По монете минута, вот так.

– Ты сперва денег накопи…

Ковчег качнуло. Еще и еще; Тоська села на лавке, закрывая рот руками:

– Ой, меня вытошнит сейчас…

– Так выйди.

– Боюсь, что смоет…

– Вараша, выйди с ней.

Варан поднялся, взял малявку за плечи, вытащил на узкий козырек над бурлящим морем; небо было совсем светлым, над морем висел туман, и полузатопленный поселок казался не настоящим, призрачным. У самого берега из-под воды торчали крыши. В доме Варана вода дошла уже до уровня стола…

Какие-то опоздавшие разгильдяи, ругаясь, выгребали от берега к ковчегу, и лодку их мотало, как перышко.

– Смотри, Вараша! Там синее!

Грязный малявкин палец с обкусанным ногтем указывал на небо.

– Смотри, там уже дырка! И в дырке синее! Это небо, небо!

Новый приступ тошноты прервал ее восторги.

Варан, не отрываясь, смотрел вверх, но не на кусочек синевы, которую он, в отличие от Тоськи, видел много раз и в межсезонье. Высоко в разрывах облаков летели, описывая широкие круги, птицы – не дойные кричайки и не дикие сытухи, а настоящие высокие птицы, пластуны или даже крыламы…