Скрут

Жертвой камню служит кровь, проливаемая девственницей во время первой брачной ночи. Игар не знал точно, должен ли быть и жених невинным тоже – раньше ему не составляло труда уверить себя, что эта тонкость камню безразлична. Теперь же, стоя голышом на берегу ночной речки и до боли глазах всматриваясь в мерцающий огонек, он в ужасе вспомнил ту рыженькую девчонку, которой он сначала заморочил голову беззастенчивым хвастовством, а потом было поздно отступать, а потом она вдоволь насмеялась над его робостью, а потом Отец-Дознаватель, самый страшный на ските человек, наложил такое тяжелое искупление, что у Игара целый месяц глаза лезли на лоб от непосильной работы и ежедневного наказания…

Свечка мигнула и погасла. Содрогаясь, Игар шагнул в воду – что бы там ни было, отступать поздно…

Хотя разве такие мысли уместны сейчас, за минуту до…

…но в этот момент из темноты навстречу ему выступила нагая Илаза, и неподобающие мысли пропали. И всякие мысли пропали. Вовсе.

Надо полагать, лес видывал и не такое. Лес не первую сотню лет стоял над лентой реки, над Алтарем в ее водах – и год за годом храбрые парочки являлись сюда, презрев опасность, и взбирались на брачное ложе из белого камня. Лес видел в темноте, и лес глядел бесстрастно.

Два нагих тела исполняли ритуальный танец. В какой-то момент решительность изменила девушке, и она попыталась вырваться, столкнуть с себя избранника, напряженного, как струна; за века своей жизни лес видывал в том числе девственниц, покидающих Алтарь раньше времени и в панике удирающих на берег. Юноша бормотал что-то успокаивающе-невнятное – слова его терялись за шумом реки, и лес видел капельки пота, выступившие на гибкой узкой спине; случались здесь и беспомощные женихи, униженно умоляющие невест о снисходительности. Нынешние двое оказались ничем не примечательной парой – успокоив девушку, парень возобновил свои ласки, и дыхание его становилось с каждой секундой все глубже и тяжелее. Девственница же не знала, счастье она испытывает или страдание – однако покорилась неизбежному и не пыталась больше отсрочить жертвоприношение.

В небе висели звезды, желтые и крупные, как яблоки. Над рекой стелились ароматы ядовитых ночных цветов; темные ветки простирались высоко над над водой, и, если бы серпик месяца обернулся полнотелой луной, то среди светлых камней на речном дне обнаружились бы темные спины форелей. Юноша застонал сквозь плотно сжатые зубы, девушка забилась от боли, сдерживая крик; по черным кронам прошелся ветер, и в голосе веток послышалось одобрение.

Две звезды, чуть менее яркие и чуть более желтые, непонятным образом очутились на берегу, среди стволов. Обладатель круглых равнодушных глаз смотрел, как вода в реке поднимается, перехлестывает через Алтарь, смывая кровь девственницы – жертва принята… Через мгновение камень вновь поднимется над водой, захлебывающиеся новобрачные снова окажутся на суше, и руки, судорожно вцепившиеся в тело другого, понемногу расслабятся, и эти двое впервые осознают, что таинство свершилось…

Круглые глаза мигнули, и равнодушное выражение оставило их – всего на долю секунды.

…Шли медленно – через каждые десять шагов приходилось валиться в траву и целоваться до умопомрачения, до онемения воспаленных искусанных губ. Игару страстно хотелось бесконечно повторять то, что случилось ночью на камне – но он сдерживал себя, понимая, что Илазе необходим отдых.

Илаза похожа была на человека, сбросившего гору с плеч – просветленная, она то подминала под себя высокую траву с синими россыпями цветов, то набрасывалась на Игара с ласками, то, откинув голову, сама подставляла под ласки пьяное от счастья лицо. Тогда он с наслаждением вдыхал ее запах, запах кожи и нежного пота, речной воды и тонких духов – потому что среди самых необходимых пожитков Илаза прихватила из дому крохотную скляночку, подарок искусного парфюмера. Они возились в траве, как веселые щенки; обратная дорога была сплошь залита солнцем, а предстоящая долгая жизнь казалась всего лишь продолжением этой солнечной дороги, и потому оба ленились размышлять о будущем. Все решится само собой, думал Игар, запуская руку в путаницу из травы и Илазиных волос. Там будет видно…

Хвалясь перед молодой женой и ища применение собственным буйным силам, он прямо по дороге продемонстрировал Илазе несколько прыжков Отца-Разбивателя – «высоких» и «низких», боевых и тренировочных. Никогда в стенах Гнезда ему не удавалось добиться такой легкости и плавности, какие сами собой пришли к нему среди залитого солнцем леса; он жалел, что с ним нет никакого снаряжения – хотя бы легкого ученического «когтя», не говоря уже о замечательных, ни разу Игаром не надеванных «крыльях»… Илаза смеялась, охала и ахала, и он видел, что она не притворяется, а действительно восхищена; в который раз обнимая ее, он подумал, что, окажись Илаза на месте Отца-Разбивателя в Гнезде – и из послушника Игара вышел бы первоклассный боец, а не слабенький, постоянно ошибающийся вечный ученик…

В полдень они долго пировали, разложив на старом пне последние припасы и то и дело соприкасаясь ладонями. Кромсая сухой хлеб, Игар думал о тонких, пропитанных вином пирожных, а белые зубы Илазы жевали, а вожделенные губы двигались им в такт, и острый язычок слизывал прилипшие крошки столь волнующим движением, что Игар забывал о голоде; поймав его взгляд, Илаза улыбалась своей хмельной улыбкой – и крошки с ее губ тут же оказывались во рту у Игара, а недоеденный кусок хлеба падал в траву…

Игару казалось, что он телом ощущает нить, связавшую их навечно. Теперь они стали одним существом, и Илаза живет в нем, как дитя живет в утробе матери. И он тоже совершенно пьян, а ведь уже много дней во рту его не было ни капли вина…

А потом они устали.

Держась за руки, они медленно брели сквозь лес, припрятавший до времени свои ловушки и тайны. Солнце, сопровождавшее их весь день, опускалось за стволы. Трава под ногами поредела, под ней обнаружился песок, в котором утопали и без того натруженные ноги; длинный овраг, на который они ожидали наткнуться гораздо позже, оказался в этом месте слишком глубоким, чтобы через него перебираться. Молодожены двинулись вдоль обрыва, и сил у них оставалось только на то, чтобы обмениваться ободряющими улыбками.

– Птицы не поют, – сообщила Илаза через полчаса пути.

Игар пошутил – достаточно пошло, но Илаза не обиделась.

– Весь день чирикали… – продолжила девушка. – И солнце ведь еще не село.

Игар снова пошутил – на этот раз Илаза шлепнула его пониже спины:

– Придержи язык, если собираешься стать князем!

Он осекся. Илазины слова напомнили о неизбежном завтра. Завтра придется отрабатывать сегодняшнее счастье, доказывать, что достоин его и способен осчастливить женщину дольше, чем на одну ночь и один день…

А самое неприятное – завтра придется искупать провинность перед скитом и Святой Птицей. Птица, он знал, простит, но вот скит… перед Гнездом придется заглаживать. И он еще не знает, как.

– В замок, матери, гонца пошлем, – предположила Илаза, размышлявшая о своем. Игар отрицательно покачал головой:

– Нас притащат на аркане.

Илаза споткнулась. Раздраженно откинула волосы со лба:

– Ерунда. Мать не посмеет… Нас сочетал Алтарь…

Игар молчал. Илаза и сама прекрасно знала цену своим словам споткнувшись еще раз, она тихо выругалась и замолчала тоже.

Нет, даже мать Илазы не решится оспаривать союз, заключенный на Алтаре. Однако ей ничего не стоит запытать самозванца-зятя на глазах новоиспеченной супруги и наказать тем самым обоих, потому что ослушница-дочь проживет остаток жизни во вдовьем платье и под суровым надзором каких-нибудь горных монахинь…

Илаза споткнулась снова. Как показалось Игару – на ровном месте; Илазе показалось то же самое, потому что она раздраженно обернулась, разглядывая узкую тропку:

– Я сумасшедшая, что ли… Будто нитка поперек дороги натянута. Или ноги не ходят?