Пандем

Нет, они ни о чем таком не договаривались с Пандемом. Просто Кима тянуло на свежий воздух – пусть даже на холод. Просто Арина спала, и он не решался включать телевизор, а читать, пусть даже и газету, не мог тоже – расплывались перед глазами буквы.

Прохожий появился беззвучно. Подходя к скамейке, кашлянул, чтобы обозначить свое присутствие. Он был высокий – ростом с Кима. В куртке-ветровке и больших кроссовках из светоотталкивающей ткани; отсвет далеких фар заставлял их мерцать в темноте.

– Ну, – сказал Ким, когда прохожий остановился в пяти шагах.

– Я присяду, – хрипловато сказал прохожий. – Можно?

У Кима мурашки побежали по телу.

– Да так вот, – сказал прохожий, будто извиняясь. – Я расту… Это начальный толчок. Поначалу я расту очень быстро. Потом с каждым десятилетием мое «взросление» будет замедляться…

– Тебе ведь все равно, как выглядеть, – сказал Ким сухим ртом.

– Нет, – серьезно ответил его собеседник. – Мне хотелось бы… Чтобы снаружи по возможности было то же, что и внутри.

– Тогда ты внутри – человек?

– Я сказал «по возможности»… Ким, я сяду?

– Да что ж ты спрашиваешь?

В темноте Ким не видел лица собеседника. Тот покачал головой – как показалось Киму, печально:

– Ты ведь не хочешь, чтобы я сейчас здесь сидел? С тобой разговаривал?

Ким спросил себя: в самом деле, хочет он этого соседства? И еще спросил себя: а зачем прохладной апрельской ночью его понесло за гаражи, в пустынное место, где прежде чего только не случалось?

Ким молча поднялся, разорвал свою газету пополам, половину оставил себе, а половину расстелил рядом.

Пандем уселся – тоже молча. Сунул руку в карман ветровки; вытащил зажигалку и пачку сигарет. Закурил; в свете желтого огонька Ким увидел его исхудавшее, рывком повзрослевшее лицо.

Теперь ему было лет восемнадцать с виду. Он походил на старшего брата того подростка, с которым Ким вот здесь же играл в футбол.

– Коньяк ты тоже пьешь? – спросил Ким.

– Пью, – сказал Пандем и еще раз затянулся.

Ким вытащил из-за пазухи плоскую фляжку, которую Арина подарила ему в прошлом году. Отвинтил колпачок. Протянул Пандему; тот отхлебнул из горлышка, глубоко вздохнул и запрокинул голову. Тучи над головами потихоньку рассеивались, выпуская звезды.

Ким налил себе коньяка в крышечку-наперсток; покосился на сидевшего рядом. Если бы этот парень не был Пандемом, можно было бы подумать, что он обеспокоен. Или смертельно устал. Или огорчен и не знает, как сказать плохую новость.

– Что-то случилось? – спросил Ким.

– Нет, – Пандем затянулся снова. – Ничего особенного… Мир накануне больших перемен. Все это чувствуют, но почти никто не отдает себе отчета. А я ощущаю это, как зарождение ветра… в пустыне…

И он замолчал.

– Ты передумал? – медленно спросил Ким.

В темноте не было видно, как Пандем улыбается.

– Нет, Ким… Дай мне еще выпить?

И он снова отхлебнул из горлышка. Начался моросящий дождь; они сидели молча, плечом к плечу, посреди сырого апреля, и Ким не знал, где еще – в каких странах, в скольких измерениях – находится существо, сидящее рядом с ним, но чуял профессиональной своей интуицией – бывшей профессиональной, – что Пандему нужно сейчас вот так сидеть, пить Кимов коньяк из фляжки, курить и молчать.

И это было всего два дня назад.

– …Собраться всем вместе. Потому что встречать Пандема в одиночку – значит считать себя сумасшедшим, маяться, бояться, ныть…

Блюда на столе оставались почти нетронутыми. Иванка безмятежно спала на кухне. Шурка болтал ногами и улыбался себе под нос – беседовал, надо полагать, с Пандемом.

– Я не понимаю, зачем я все это говорю, – сказал Ким устало. – Я так понимаю, ты сам скажешь лучше…

«Я-то скажу. Но меня они знают без малого час, а тебя как-никак несколько дольше…»

– Если бы не ты, – Александра хмыкнула, – я бы плакала о поехавшей крыше. Я и сейчас не уверена: может быть…

И замолчала, прислушиваясь к голосу внутри.

– Мне кажется, Ким – последний из нас человек, который сойдет с ума, – тихо сказала Лерка. – Именно поэтому этот… Пандем начал с него.

– Не понимаю, чего вы все такие стремные, – сказал Шурка. – Перепуганные… Так, я завтра в школу не пойду, завтра у меня адаптационный день…

– Какой-какой день? – обернулась к нему Александра.

– Адаптационный! – Шурка сиял. – Я пойду в лес, Пандем мне расскажет… Потом я порисую… Потом порешаю задачки… Чего вы боитесь все?

– Александр, – медленно сказала Александра. – Пока еще я решаю, какой день у тебя адаптационный, а какой учебный… И чем ты будешь заниматься… У тебя есть, во-первых, мать, и только во-вторых…

– Отец у него тоже есть, – хмуро отозвался Алекс. – И прекратите истерику, вы все. Это коллективное помутнение сознания… Помните двадцать девятое февраля? Тогда то же же самое было и быстро прошло. Я думаю…

Он замолчал, слушая Пандема.

– Хорошо, – сказал Шурка неизвестно кому, но вряд ли матери. – Ну ладно.

Александра молча поднялась и вышла – выбралась – на кухню. За ней последовал Алекс – прошелся, по примеру Кима, по дивану вдоль стены, взял телефонную трубку, набрал две коротких цифры.

– Алекс, ты пожарников вызываешь?

– «Скорую», – сообщил Алекс сквозь зубы. – Ч-черт… У тебя что, телефон… Ты что его, специально отрубил?!

– Это у тебя истерика, Алик, – совершенно Александриным голосом сказала Лерка. – Возьми мобилку и позвони в «Скорую»… Если хочешь.

Алекс снова ругнулся и вытащил телефон из внутреннего кармана. Набрал «ноль два», долго слушал ответ, запустил трубкой в угол:

– Сговорились все?! Ч-черт…

И вышел в прихожую, и оттуда послышались попеременно его взвинченные вопросы – и негромкие ответы Александры.

Арина сидела, полузакрыв глаза, положив руки на живот. Улыбалась, но не так, как Лерка; Аринина улыбка была спокойная, умиротворенная, счастливая.

– Ариша?

– Все в порядке, мне хорошо…

Даша стояла в углу, уткнувшись лбом в стену, и быстро бормотала себе под нос:

– Хорошо, хорошо, да, конечно… Конечно… Да, конечно…

Костя сидел на прежнем месте, глядел в пустую тарелку, недоверчиво хмурился, чесал бровь, строил гримасы и жил такой богатой внутренней жизнью, что, попади эта картинка на экран, Костя прославился бы как непревзойденный комический актер. К несчастью, все в комнате были так заняты собой, что молчаливая Костина реприза пропадала втуне.

Мама и папа сидели плечом к плечу, иногда молча переглядывались, иногда неуверенно усмехались; папа схватился было за голову, но застеснялся и руки опустил. Мама облизывала губы, время от времени принималась щупать шею и затылок, локти, колени, щиколотки, живот. Потом сказала вдруг тихо-тихо:

– Кимка… измерь мне давление.

Манжета лежала в ящике комода за папиной спиной. Папа (который никак не мог этого знать) безо всякой просьбы повернулся на стуле и с некоторым трудом вытащил коробочку с измерительным хозяйством:

– Я сам…

– Сто двадцать на восемьдесят, – сказал Ким.

Минуту все слушали шипение воздуха, нагнетаемого в манжету. Писк автоматического манометра, потом снова писк; мама недоверчиво смотрела на монитор.

– Сто двадцать на восемьдесят, – сказал папа. – Пульс шестьдесят пять.

– Что, теперь всегда так будет? – недоверчиво спросила мама.

– Ким! – Костя встал ни с того ни с сего. – Возьми любую книжку с полки, любую… Нет, не эту! Ту, которая правее! Читай страницу восемьдесят два сверху…

– «…вот я и спрошу сейчас у него, за сколько он подарил…» – начал читать Ким.

– Стоп! – закричал Костя, и керамический клоун на люстре качнулся от его крика. – Ты как… Это не может быть галлюцинация!

– Может, – холодно сообщил Алекс, снова возникая в дверном проеме. – Ким, зачем ты нас пригласил?

Тесная комната казалась еще теснее оттого, что все хотели куда-то идти и что-то менять. Включили телевизор. Там шел какой-то фильм, и еще фильм, и спортивная программа, и мультик, и реклама – все как обычно.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.