Страница 6 из 19
Лидка выбралась из-за стола, пошатываясь, протиснулась между танцующими, нашла ванную. Долго смотрела в собственное пьяное, лупоглазое лицо, тщетно пыталась сосредоточиться.
Катись все к чертям! Все равно скоро мрыга! Почему она, Лидка, не имеет права делать то, что хочет?! Хотя бы накануне неотвратимой смерти…
– Эй, малая! Иди сюда, играть будем!
Комната плавала в табачном дыму. Со стола прибрали пустые тарелки, именинница притащила детский волчок на присоске, с бегущей стрелочкой. Под всеобщий хохот волчок запускали, и тот, на кого указывала стрелка, снимал с себя часть одежды. Сладко замирало сердце, было страшно и весело, гости по очереди стягивали с себя туфли, рубашки, носки, пояса, потом тот, что сидел напротив Лидки, оказался в одних трусах и заорал, что больше играть не будет, но на него заорали в ответ, что выходить из игры нельзя и что правила есть правила. Он подчинился и всякий раз шумно радовался, когда волчок указывал на другого.
Лидку лихорадило. Она сняла сперва туфли, потом пояс, потом колготки. Кое-кто из девчонок уже сидел, хихикая, в исподнем, и оно оказалось весьма затейливым, не чета скромному Лидкиному бельишку. Волчок вертелся, замирало сердце, более-менее одетыми оставались только Лидка да ее близорукий сосед, в их адрес отпускались шпильки. Потом волчок трижды подряд указал на веснушчатую девчонку с рыжим хвостом на затылке – та заныла, что так нечестно, и, ноя, разделась догола. У Лидки глаза на лоб полезли – она не думала, что до такого дойдет…
Ну, позвать бы сюда завучиху с математичкой! И посмотреть на их лица…
«Все равно мрыга, – сказал кто-то внутри Лидкиной пьяной головы. – Какая разница?»
«Я плохая, – поняла она с удивлением. – Я плохая девочка! Я уж… жасная девчонка, и как это здорово – быть плохой…»
Но тут игра закончилась. Музыка зазвучала громче.
Кто-то подбирал с пола свои вещи, кто-то не стал. Длинноногая девчонка в юбке-поясе танцевала на столе; Гена, близоруко щурясь, бродил в одном носке и искал под ногами другой. На голом плече его обнаружилась татуировка, нанесенная, похоже, кем-то из одноклассников, во всяком случае, здорово похожая на рисунок в тетради – какой-то кривобокий свирепый крокодил.
Пахло духами, потом, перегаром, остатками еды. В темном углу кто-то возился, хихикая, и вроде бы полуголых тел там было не два, а минимум три… На диване именинница Светка целовалась с парнем, чьего имени Лидка не запомнила.
Она едва отыскала свои туфли. Колготок так и не нашла. Пояса тоже. Завтра надо будет позвонить соседям: «Извините, вы не находили в гостиной моих колготок?»
Она осторожно прикрыла за собой входную дверь. Спустилась на два пролета вниз. Отыскала ключ в кармане джинсовой юбки. Ключ она захватила именно на этот случай – чтобы вернуться тихонько. Чтобы не принюхивались подозрительно, не оглядывали с головы до ног…
Дверь бесшумно приоткрылась. Лидка скользнула в запахи собственной квартиры; в прихожей было темно, в гостиной тоже, только голубовато подмигивал проклятущий телевизор.
Она сняла туфли. Босиком, поджимая пальцы, прошла вперед, намереваясь скользнуть к себе в спальню.
– …экспертами, сошлись с точностью до секунды… Через двести дней, девятого июня будущего года, в шестнадцать часов двадцать одну минуту… И Господь не сжалится более…
Лидка обмерла.
В комнате что-то возмущенно проговорила мама; Лидка, как загипнотизированная, сделала еще шаг и уперлась взглядом в экран. С экрана смотрело желтоватое, морщинистое, печальное лицо. На переднем плане нервно подрагивал микрофон; казалось, в следующую секунду поролоновая груша заткнет говорящему рот.
– Расчеты были сделаны по методу Бродовского-Фильке. Вероятность погрешности минимальна. У нас есть еще двести дней, чтобы пожить. Чтобы взять от жизни все. Приготовьтесь, девятого июня…
Камера отпрыгнула одновременно с ведущим.
– Вы смотрите программу «Контакт», гостями нашей студии были… – журналист по-рыбьи хлопнул ртом. Вытащил папку из подмышки, сверился с записью: – представители движения «За чистоту души»…
Экран погас. Лидка отступила в коридор.
– Хорошо, что малой нет, – сказала Яна в наступившей тишине.
– Чертов ящик! – зло сказал папа.
Лидка, незамеченная, ушла к себе.
Ночью маме снова пришлось отпаивать ее каплями. При этом мама клятвенно обещала, что к Светке Лидку больше не пустит. Ни ногой.
– …Ты доиграешься, Сотова. Одна двойка в четверти, другая двойка в четверти, а там экзамены, которых тебе не сдать с такой подготовкой… Будешь исключена уже не по дисциплинарным соображениям, а из-за плохой успеваемости. Ты понимаешь?
В кабинете завучихи было тепло. Чуть слышно пахло цветами, кажется, астрами. Как на похоронах, подумалось Лидке.
– Ты меня слышишь, Сотова?
– До экзаменов еще полгода, – сказала Лидка, глядя в пол.
– Ты думаешь, это много? Что у тебя есть время? «С понедельника возьмусь»?
– Нет. – Лидка пожала плечами и в который раз ощутила, что форменный лицейский пиджак тесен и жмет под мышками. – Просто… какая разница? Апокалипсис…
Зависла пауза. Чуть слышно гудел в углу обогреватель.
– И что же? – спросила завучиха другим тоном. – Разве это первый в истории апокалипсис? Разве после него не будет жизни, ТВОЕЙ жизни, Лида?
– Может быть, не первый, – сказала Лидка неожиданно для себя. – Но уж последний – это точно. Для всех.
И замолчала, глядя в пол.
Рысюк выиграл олимпиаду по истории и получил право без экзаменов поступить в университет.
Лидка получила двойку по контрольной и двойку в четверти. Впервые в жизни.
Она напрасно думала, что ее это не заденет. Одно дело – быть плохой в полутемной прокуренной комнате, в компании таких же плохишей. Другое дело – получать свою тетрадку последней из класса, идти к учительскому столу под многими недоуменными взглядами. Встречаться взглядом с Михаилом Феоктистовичем. Сухо и коротко, как приговор: «Сотова – два»…
Она ждала, что Рысюк сострит. Или хотя бы сварливо спросит: «Сдурела?» Рысюк ничего не сказал, даже смотреть не стал на соседку по парте. Как будто новоявленная двоечница не была ему ни капельки интересна. Тупо глядя в окно на стадион, где средняя группа наматывала круги на лыжах, Лидка припомнила, как Рысюк называет учеников двести пятой. «Простейшие» – вот так он их определяет. И нынешнее молчание его не случайно, более того, со ступеньки равных Лидка скатилась для него на ступеньку «простейших», а значит, прежней сварливой дружбы больше не будет.
Она обозлилась. Намеренно, хоть и притворяясь неуклюжей, сбросила на пол Рысюковскую книжку. Грохот вышел, как будто упало жестяное корыто. Весь класс посмотрел на первую парту; Рысюк наклонился и подобрал учебник вместе с рассыпавшимися по полу закладками. На Лидку он так и не посмотрел.
В проклинаемой двести пятой никто не стал бы судить о человеке по его оценкам.
Лидка прикусила губу. Все равно. Сегодня девятое декабря, среда…
Осталось ровно полгода.
Перед входом на станцию скоростного трамвая ей сунули в руки листовку. Сперва она решила, что это обыкновенная рекламка или там обещание «выгодной работы», но, механически развернув, споткнулась.
Мужчину на фотографии она узнала сразу, хоть листовка была черно-белая и желтизну лица не передавала. И все-таки это был он, тем более что по верхнему краю бумажки шла строгая черная надпись «За чистоту души», а в правом нижнем углу имелась эмблема – стилизованное изображение человека в огне. «Так будет со всеми…»
– Девочка, что с тобой?
– Ничего…
Она выбралась из толпы. Привалилась к мозаичной стене: дрожали колени.
Ничего. Она знает, это хорошо, что она знает дату заранее. Всегда можно успеть наглотаться снотворного… Чтобы не плясать факелом, как тот сумасшедший… Или он не сумасшедший, а наоборот, герой, подвижник?!
Сегодня двадцать первое декабря, понедельник… Осталось… Сколько же осталось?
Она присела на узкую скамеечку – идущие мимо люди удивленно на нее косились – и вытащила из сумки дневник. Каждый день помечен был числом в кружочке. Так, двадцать первое… Осталось сто семьдесят два дня.