Страница 6 из 13
– Чего ты? – в досаде за напрасную тревогу воскликнул кметь. – Я слышу – грохочет в сенях, глядь – тебя нет. Чего ты тут буянишь?
Утреч огляделся с хитроватым видом – искал девушку. Но увидел лежащего у стены, и лицо его мигом переменилось. Огнеяр сам подошел к противнику, присел рядом и перевернул того лицом вверх. Тополь открыл дверь пошире, чтобы пропустить свет очага.
– Да отойдите вы, лешачьи дети! – крикнул он на кметей, которые, возбужденно и тревожно гудя, пытались через узкую дверь прорваться в темные сени и посмотреть, что случилось. – Дайте огня!
Из истобки ему в руки передали горящую смолистую ветку. Тополь склонил ее к лежащему. И все увидели парня с длинными волосами, в рубахе со знаками огня, как на них на всех, и лицо с безжизненно опущенными веками было всем хорошо знакомо. В первый миг все онемели от изумления.
– Трещага! – воскликнул Утреч, опомнившийся первым, и поднял глаза на Огнеяра. – Да ты что? Что вы с ним не поделили? Ты его за кикимору*, что ли, принял?
Огнеяр не ответил. Он сидел на корточках над Трещагой, закусив нижнюю губу, лицо его стало угрюмым и замкнутым.
– Э, глянь! – Кречет заметил возле порога блеск клинка, перегнулся через лежащего и поднял длинный охотничий нож с костяной рукояткой. Нож был Трещаги, и это тоже все знали.
– Он что – на тебя? – с недоумением спросил Утреч. Не в силах так сразу взять все в толк, он переводил растерянный взгляд с ножа в руке Кречета на лежащего Трещагу.
Огнеяр даже не кивнул в ответ, но и так было ясно, что Утреч не ошибся.
– Давай тащи! – хмуро сказал Тополь, уже все понявший. Сунув кому-то в руки догорающую ветку, он взял Трещагу за плечи. – Не до утра же тут сидеть…
Трещагу перетащили в истобку и уложили на полу, огонь в очаге разожгли поярче. В беседе не смолкал гул возмущенных и удивленных голосов: Стая не могла взять в толк, как это один из них оказался таким подлецом и замыслил убить вожака. И как убить – исподтишка, безоружного.
– За сестру, что ли? – неуверенно предположил Ярец.
– За сестру! – презрительно воскликнул Кречет. – А он тут при чем? Девка – дура, а он опять виноват?
Как положено стае, Стая Огнеяра крепко стояла за своего вожака. Те, кто ему не верил, здесь не держались. А историю с сестрой Трещаги все хорошо помнили. Прошлой зимой однажды вечером она столкнулась с Огнеяром в темных сенях и выскочила оттуда как ошпаренная, стала кататься по полу в клети*, биться об пол и кричать в беспамятстве: «Волчий глаз, волчий глаз!» Сам Огнеяр был в том же недоумении, что и все, а девка ударилась головой об угол ларя и затихла. После этого она повредилась рассудком и целыми днями теперь сидела, тупо стуча пестом о дно ступы – с другой работой она не справлялась, – неумытая и нечесаная, а если кто-то из женщин подходил к ней с гребнем, она визжала, кусалась и замахивалась пестом. С приходом темноты, особенно осенью и зимой, она начинала беспокоиться, твердила про волчий глаз и не выходила из дома. И общая молва винила в ее помрачении Огнеяра. Мало ли чего он хотел с ней сделать в темных сенях? Кто их знает, оборотней?
– Да как же? – Другим кметям это тоже не показалось убедительным. – Два года с нами, и ничего. А то вдруг – и с ножом! Может, он тоже, того? – Кто-то со значением крутил пальцем возле лба.
– Что – сестра? – Кречет был больше всех возмущен предательством Трещаги. – Если думаешь, что виноват, – зови в поле на честный бой! А так – шею ему свернуть не жалко!
– Шею – не шею… – бормотал Недан, внук чуроборского ведуна, сам понимающий в лечении. Он уже успел бегло осмотреть Трещагу и сидел возле него на корточках, задумчиво пощипывая маленькую светлую бородку. – А вот головой он здорово приложился. До утра нипочем не опомнится. А там, слышь, тоже про волчий глаз песню заведет.
Недан невесело усмехнулся, заправляя за ухо длинную прядь.
– Собаке – собачья смерть, – проворчал Кречет.
– Да как же ты отбился? – Тополь заметил прорванную рубаху Огнеяра и тревожно сдвинул брови. – Недан, ты бы лучше вожака посмотрел. Ты сам-то цел, Дивий?
– Цел, – коротко ответил Огнеяр, впервые после происшествия подав голос. От него ждали продолжения, и он усмехнулся. – Бобер глупый! Железо в огне куется, и меня батюшка Велес огнем отковал. Всякий нож – мне брат родной, и этот тоже бить не захотел, боком сорвался.
Огнеяр насмешливо прищурился. Его вдруг наполнило возбуждение, радостное удивление от сделанного открытия. Все сказанное пришло ему в голову только сейчас – раньше он только подозревал, что неуязвим для железа, но не был уверен и то, что до сих пор ему удавалось избегать ран, относил на счет собственной ловкости и удачливости. Но сейчас все это не годилось. Удар Трещаги, сильный и хорошо рассчитанный, должен был убить его. Клинок шел прямо в сердце, но сорвался, хотя на Огнеяре была одна рубаха. Выходит, нож сам не захотел его бить!
– Ладно. – Огнеяр прошел к очагу, где на охапке соломы лежала его волчья накидка. – Погудели – и будет, не пчелы. Спать давайте.
Кмети стали опять укладываться. Лица их помрачнели, каждому было досадно и даже стыдно, как будто все они несли какую-то часть вины за предательство одного из них. Тополь велел по очереди присматривать за Трещагой, а сам всю ночь дремал одним глазом, охраняя княжича.
Но Огнеяр остаток ночи спал по-волчьи – задремлет на чуть-чуть, потом проснется, оглядится и опять дремлет. Неприятное чувство от предательства Трещаги почти задавило в нем всю радость от сделанного открытия. Трещага не принадлежал к ближайшим друзьям Огнеяра, как Тополь или Кречет, но всю Стаю Огнеяр ощущал как продолжение себя самого, и обнаружить в ней предательство было для него то же самое, что найти на теле зловредный нарыв. Если человек, много лет дравшийся рядом с тобой и деливший с тобой хлеб, вдруг оказывается предателем – это больнее его смерти.
– Да спи ты! – не выдержав, шепотом прикрикнул на него Тополь.
– Больше среди нас таких нет! – проворчал Утреч, не открывая глаз.
Утром Огнеяр вышел из избы еще в сумерках. Моховики уже проснулись: из маленьких окошек тянулись серые струйки дыма, ворота были раскрыты, женщины и девицы шли через двор с ведрами на коромыслах. Огнеяр подошел к бочке возле крыльца, пробил тоненькую корочку льда, зачерпнул пригоршней воды и поднес к лицу.
– Давай я тебе полью! – вдруг услышал он рядом с собой нежный девичий голос.
Отняв ладони от лица, Огнеяр увидел вчерашнюю девушку из Вешничей, одетую в серый заячий полушубочек, покрытый простым серым сукном. Огнеяр смотрел на нее через мокрые волосы, упавшие на глаза, и молчал. И она молчала, не понимая, чему он так удивился.
– Как ты тихо подошла! – наконец сказал Огнеяр. – Я и не слышал!
– А ты всегда слышишь? – Теперь уже девушка удивилась, но тут же охнула про себя – вспомнила, кто он такой. Еще бы ему не слышать!
– Давай! – Огнеяр вспомнил, с чем она подошла. – Полей.
Девушка взяла деревянный ковшик, висевший на краю бочки, зачерпнула воды, стала выбирать из ковшика мелкие обломки льда. Пальцы ее порозовели от холода, кончик носа тоже, щеки разрумянились. Огнеяр взялся было за ворот рубахи, хотел снять, но вовремя передумал. Вот он нагнется, и она увидит полосу серой шерсти, бегущую вдоль его хребта от основания затылка до самого пояса. Ему уже слышался ее изумленный и испуганный крик, виделось, как она отскочит, выронит ковшик, бросится бежать без памяти… Нет, он не хотел ее пугать. События прошедшей ночи обострили его воспоминания о помрачении сестры Трещаги, перед глазами стояло лицо несчастной, искаженное диким бессмысленным ужасом. Нигде и никогда он не хотел бы увидеть подобное еще раз.
– Как тебя звать? – спросил Огнеяр, умывшись и утираясь рукавом.
Губы девушки сложились для ответа, но внезапно она сама себя остановила и сказала совсем другое.
– Незваной, – ответила она, как всегда отвечают тому, кому настоящего имени знать не надо. Все-таки она его боится.